Кукушонок (СИ) - Нихиль Дереликт Симулякр (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
Роль убийцы отошла чуме. В 544-м году чума убила сорок процентов населения Константинополя, и приговорила Византию. Если бы не чума, то мир не познал бы всю глубину тёмных веков. Император Юстиниан Первый вернул под власть Восточной Римской Империи Италию и большую часть африканского побережья, подготовил плацдарм в Испании. Это был момент высшего триумфа Византии. Когда знания передаются устным путём, одномоментная гибель их носителей становится приговором цивилизации. Юстинианова чума отбросила Средиземноморье в пропасть зверства на многие столетия. Оспа была страшным соседом человечества, но чума не даром звалась чёрной смертью. Каждый её визит ставил цивилизацию на грань выживания.
Вот такие мысли развлекали меня, пока я готовился отойти в мир иной. В дверь постучали, и мои страхи стали сильнее, чем были до этой минуты. За дверью толпились ребятишки, удивлённые тем, что я сижу дома в такой погожий денёк. Мне удалось убедить их в том, что сегодня у меня дела по хозяйству, но завтра я постараюсь поиграть с ними. Дети купились на эту никудышную брехню, и я смог вздохнуть свободнее. С меня ручьями бежал пот, в груди даже не кололо, а жгло раскалённым прутом, мысли путались. Сил мне хватило только на то, чтобы выдуть из кувшина остатки молока, доползти до лежанки, и укрыться. Я провалился в мир болезненных сновидений.
Очаровательная русалка Василиса Агафоновна бойко стучала по печатной машинке. На мои попытки заговорить, она шикала на меня, и указывала на ряд стульев у стены. Стена была только одна, со всех прочих сторон открывался замечательный вид на болото. С потолка свисали точечные светильники модного дизайна, а под ногами хлюпало, бурлило и квакало болото. Русалка сидела на пеньке за огромным офисным столом с кучей всяческой огртехнической дребедени. Папки плавали вокруг, словно танцуя в каком-то спиральном хороводе.
Из-за закрытой двери, возникшей прямо в воздухе, раздалось повелительное:
- Замгри!
Я встал, и пошёл к двери.
- Замгри, сколько тебя можно ждать!
Я вошёл, поздоровался с Дарьей Верониковной Грязнухой, начальницей нашего попаданческого филиала. Она сдвинула очки со своего детского личика, взмахнула тряпичными крылышками, пожевала кончик волшебной палочки, оставлявший искрящийся след, и принялась меня отчитывать.
- Замгри, профсоюзные взносы кому по твоему нужны? Мне?
Я попытался кивнуть, но шея меня не слушалась.
Дарья Верониковна взлетела, и стала вышагивать в воздухе над своим рабочим столом. Стол был завален конфетами, пирожными и прочими сладостями.
- Ты неправильно понимаешь текущий политический момент: профсоюзные взносы - это не только бюджет кассы взаимопомощи, и деньги для поездок на Гоа для меня, но и страховка для каждого работника. Ты уже сколько дней работаешь попаданцем?
- Три, или четыре, - выдавил я.
- Вот видишь, уже четыре, или пять дней ты можешь творить любые глупости без малейшего риска. Так что с тебя пять золотых, и три штрафа, итого: восемь. Накинем два для отката наверх. Замгри, пойми: десять золотых для тебя погоды не сделают, скоро ты будешь в деньгах купаться. Профсоюзная касса предназначена для тех, кому повезло меньше тебя, это твой долг, как человека, как попаданца.
- Но у меня ничего нет, - сказал я, и вывернул карманы. В них было пусто. Только маленькая медная пуговка, и комочек пыли. Я не мог позволить Дарье Верониковне помыкать собой:
- Моё попадание - это нарушение трудового кодекса. А ведь я сейчас умираю.
Начальница ударила в маленький гонг, и в дверь вплыла русалка-секретарь с нужной папкой. Несколько минут было тихо. Затем ненастоящая фея подлетела ко мне, забрала медную пуговку, комочек пыли, и тыкая пальчиком мне в лицо, произнесла:
- Только в этот раз я согласна войти в твоё положение. Половина блина с мёдом, и десять золотых должен будешь. Свободен!
Я проснулся с головной болью и сильнейшей слабостью. Очень хотелось есть, я боялся новых посетителей, и решил дать им знать, что я жив, занят, прошу не беспокоить. Я растопил печь, подбрасывая не самые сухие поленья. Чёрные бубоны не уменьшились, но теперь хотя бы не болели. Я налил в горшочек воды, и от безделья стал что-то крошить. Даже не знаю, что я положил в горшок. Я поставил его прямо в топку, лёг на своё место, и снова уснул.
Когда я очнулся, меня лихорадило сильнее прежнего. К боли во всём теле прибавилось жжение под кожей. Желудок буквально жгло от голода. Я взял миску, навалил в неё своей бурды, и слопал содержимое не чувствуя вкуса и тепла пищи. После еды силы снова оставили меня, и я опять отправился в страну грёз.
Василиса Агафоновна обняла меня, и принялась нашёптывать мне на ухо разные нежности. Русалка была скорее раздета, чем одета, и это плохо сочеталось с моим офисным костюмом в мелкую полоску.
- Ты не переживай, что я при Грязнухе за тебя слова не замолвила. Пока у неё в крови сахар до двухсот единиц не поднимется даже начальство предпочитает не спорить. Половина блина с мёдом - это перебор, согласна. Так и быть, уломаю её на кусок хлеба. Тебе даже выгодно. Эта привереда съест только мякиш, корочки она не любит. Только и ты угости меня чем-нибудь. Сделаем вид, что мы на свидании. Покушай со мной, а то на этой работе я так и останусь водной девой.
К нам подплыли фарфоровая супница с половником внутри и две тонкие тарелки с ложками. Половник сам налил нам в тарелки остатки моего обеда, и мы начали стучать ложками о край тарелок. От каждого удара количество супа немного убывало. Мы доели, и Василиса уселась ко мне на колени.
- Эх, Замгри, душевный ты попаданец, но мне пора, - сказала она, чмокнув меня в губы.
Уже уплывая, она обернулась ко мне, и скороговоркой проговорила:
- Десять золотых будешь должен, и ещё помни, что демон золото просто так есть не станет. Дождись, пока он будет умирать.
Проснулся я просто выспавшимся. Солнце шло к закату, ничего не болело. На теле не осталось ни следа от чёрных пятен, меня не знобило, нигде не кололо. Я был здоров. Ощущалась только слабость, или скорее усталость. На столе стоял котелок, две грязные миски, и выгрызенный до корочки кусок хлеба. Я почесал в затылке, и до ночи занимался разными делами по дому и вокруг. Деревенский набат не созывал народ, люди проходили мимо. Постепенно даже моя усталость прошла.
Я сидел, и думал, что уже второй раз здоровье меня странным образом подводит. Впрочем, если поедание цветка и последующая трансформация были связаны, то сегодня я просто чем-то переболел. Может быть, местные этой болячкой каждый сезон болеют. Мои сомнения развеяла Ална. Она прошла мимо меня со слезами на глазах. Сегодня умерла её древняя тётка. Болела она почти год, а сегодня всё стало ясно. Как только на теле появились чёрные пятна, семья заревела горькими ручьями, и начала прощаться. Называлась эта болезнь просто и ясно: чёрный конец. Болели ею только старики, мучились обычно недолго. Редко кто страдал более дня.
До меня дошло, что зря я катил бочку на свой иммунитет. Мой организм расправился с неизвестной ему болезнью, обладавшей стопроцентной смертностью. С такими мыслями я догрыз корку хлеба, и стал раскладывать свои уцелевшие сокровища. Пора было подходить к изучению мира со всей серьёзностью. Пусть мне и не грозила смерть от местной версии чумы, но незнание простейших реалий местной жизни утомило меня не меньше, чем царившее вокруг варварство.
Бумаги было вдоволь, и я начал строить собственную империю на ней. Для начала следовало собрать знания этого мира, и объединить их со знаниями Земли. Даже если сегодня я не мог ковать металл, или лить его, нужно было записать мои знания. Скорее всего, меня пугала угроза того, что они исчезнут вместе со мной, стоит мне сгинуть в болоте. Может быть, это была чистая спесь современного человека. Плохо было только одно: я не знал пока письменного каалди. В любом случае, мои рисунки были бы понятны и без слов. Языковую проблему я собирался решить позже.
Я проработал до глубокой ночи, так и не заметив, что писал при блёклом свете звёзд. Это было странно и удивительно, но у меня выработалось стойкое наплевательство на странности. Заметив это, я лишь ускорился, понимая, что уже поздно. На утро у меня были большие планы. Деревенские спали в блаженном неведении о грядущих переменах.
