Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

Я в гневе стукнул кулаком о стену и, закусив губу, рассеянно побрел наверх, на террасы Большого двора, раскинувшегося в центре Лабиринта. Сейчас место, где совершались обряды в честь Посейдона, собиравшие более полутысячи человек, было пустынно. Я подставил разгоряченное лицо свежему ночному ветерку. Здесь, на огромном дворе, свершается действо жестокое и прекрасное. Отец говорил мне, что оно ему не по сердцу. Следом за ним и я выискивал в тавромахии нечто отвратительное. Но во дворце моем есть фреска, и каждый раз, когда я оказываюсь в этих покоях, днем или ночью, я не в силах пройти мимо, не залюбовавшись ею. Длинное, пятнистое тело быка, простертое на лазури поля, и три одинаково-мальчишеские фигурки, в которых только цвет кожи выдавал, что две из них — девушки, а тот, что в прыжке летит через спину зверя — юноша.

Да верно ли, что моему отцу не по нраву тавромахия? Сам он охотно играл со мной, обратившись в быка. Мое тело тотчас вспомнило напряжение мышц и блаженное ощущение полета. Нет… не полета. Близости с отцом. Я отлично помнил жар его белоснежной шерстистой туши, прикосновения бычьего языка, облизывавшего мои ушибы, когда я, не рассчитав силы толчка, падал. Только мне из трех братьев была доступна эта игра. Радамант с детства отличался грузностью. Сарпедон быстро вытянулся. Рослые люди не годны для танцев с быками. Я дорожил своей исключительностью и продолжал опасные упражнения. Постепенно Зевс становился всё менее заботлив, не давая мне никаких поблажек. Он находил, что подобные упражнения закаляют тело и дух. А мне трудности нравились.

Я не достиг в тавромахии высот мастерства. И все же, брось меня сейчас на белый песок Большого двора, я не оказался бы в числе тех несчастных, что расстаются с жизнью в самом начале игры.

Постояв немного на террасе, я снова направился вниз, на первый этаж, к святилищу Бритомартис, в котором живут в священных сосудах её змеи. Там стоит трон, восседая на котором моя мать говорила устами богини. И никто не смел ослушаться её воли. Даже если Астерий с гепетами в зале Лабриса, где по стенам висят знаки Потния, великого мужа богини — двуострые топоры — принимал иное решение. Бритомартис правит островом столь же безраздельно, сколь Верховная жрица — её воплощение — властвует над всеми смертными мужами и женами. Подобно жрице, богиня делит свою власть с Синекудрым Посейдоном, но, полагаю, много могущественнее его и не посвящает супруга в собственные тайны. Пророчество, которое изрекла моя жена, Пасифая, говорило, что Бритомартис овладел новый муж. И он не будет покоряться её воле. Что же, я тоже мечтал о том, чтобы слово моё становилось законом для жителей Крита, и Великая жрица не смела спорить со мной.

Потом я направился в дальние покои первого этажа, где располагаются бессчетные мастерские. Всё необходимое для жизни Лабиринта производится в его стенах. Во славу анакта Крита трудятся несметные толпы мастеров: ткачей, ювелиров, плотников, горшечников, оружейников. Не зря чужестранцы, попадающие сюда, часто мнят дворец не единым целым и жалуются, что плутают в его нескончаемых залах и переходах, как в городских кварталах. По сути своей Лабиринт и есть целый город, располагающийся на вершине холма, подножие которого омывает река Кайратос. Я никогда не знал всех его покоев. Имелись во дворце места, куда не смел войти мужчина, будь он даже царем этого острова. Смутные слухи гласили, что в подвалах Лабиринта кроме кладовых, погребов и хранилищ зерна имеются залы, в которых в пору великой беды жрицы совершают тайные обряды — такие, что я старался не думать о них.

Как всегда, когда сон не хотел приходить ко мне, ночь тянулась долго-долго, до бесконечности! Я утомился, бродя мимо пустых мастерских, и повернул назад. Никто не мешал моему путешествию. Стражники уже привыкли, что Минос часто бродит ночами по дворцу, как душа непогребенного покойника на границе Аида. И сегодня они лишь подчеркнуто поспешно отворачивались, показывая, что не видят меня.

Странное состояние. Неприятное своей неопределенностью. Ни трезв, ни пьян. Снова один предаюсь сумрачным раздумьям среди общего веселья!

Скорее бы наступил завтрашний день. Кронид приказал мне прийти к горе Дикта, как только закончатся обычные хлопоты и обряды, сопровождающие свадьбу и восшествие анакта на престол. Так вот, всё надлежащее свершилось. Завтра можно скрыться из дворца, чтобы отец мой, Зевс, наставил меня на путь мудрого правления, осенил своей благодатью. Осталось только дотерпеть до утра.

Я осторожно спустился по лестнице светового колодца к бассейну, наполненному дождевой водой, опустил в нее руки. Умылся. Сел на прохладную ступеньку и уставился на ровную, спокойную гладь, в которой отражались звезды.

Инпу. (Кносс. Третий день первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Тельца)

Я так глубоко задумался, что чувствовал себя в полном одиночестве. Знакомый, насмешливый, слегка лающий голос, назвавший мое имя, заставил меня вздрогнуть, резко обернуться и вскочить. И обрадовано вскрикнуть.

У самого начала лестницы, ведшей в световой колодец, четко виднелась остроухая тень шакала. Ну конечно, кому еще придет в голову искать жениха не на брачном ложе, а у бассейна на дне осветительного колодца? Только ему, ведающему пути мертвых и взвешивающему людские сердца.

— Приветствую тебя, страж врат Запада, Инпу, — я почтительно поклонился. — Сердце моё наполняется радостью, когда я вижу тебя. Моё Ка трепещет, подобно стеблям папируса на легком ветерке.

Инпу хохотнул. Легко спустился ко мне.

— Мне нравится, когда ты, кефтиу, варвар, начинаешь говорить, как образованный писец из Та-Кемет. Еще немного, и ты научишься плести словеса не хуже любого ученого человека из моей земли.

Инпу с божественной непосредственностью по-хозяйски расположился рядом. В лунном свете я четко видел его поджарое тело, вытянутые вперед жилистые лапы неутомимого охотника, оскал, похожий на ехидную улыбку, острые, вечно настороженные длинные уши обитателя пустынь, ясные, светящиеся в темноте глаза. Сейчас он был неотличим от собственной статуи из черного дерева, что стоит в моих покоях. Только пушистый хвост постукивал по камням широкой ступени. Он сел так, чтобы лунный свет четко обрисовывал его, подчеркивая совершенную, божественную красоту.

— О да, ведающий пути мертвых и дороги живых, — произнес я. — И я польщен, что ты явился разделить со мной радость. Ибо корона Кефти возложена на мою голову, и я сжал скипетр анактов в своей руке.

— Я знаю, ты давно мечтал об этом, — вежливо отозвался Инпу. В голосе его мне послышалась не только радость за молодого царя. — Да пребудет с тобой милость богов, что покровительствуют Хозяевам Высокого Дома вашей земли.

Вряд ли кто-то мог расслышать едва заметную насмешку в том, как были сказаны эти слова. Но я расслышал. Разумеется, быть не могло речи о прорвавшемся раздражении и недостаточно хорошо скрытых чувствах. Божественный шакал в совершенстве владел своим телом и голосом, и если я чувствовал его раздражение — это значило только, что он желает показать, что недоволен. Чем? Я вскинул на него непонимающий взгляд и произнес с приличествующим смирением:

— Да не оставишь ты меня своей милостью!

— Пути, по которым будет шествовать своей державной стопой владыка Минос, далеки от тех, по которым рыскаю я, повелитель троп умерших. Что будет значить для тебя моя милость?

Неужели он не шутил? Я почувствовал, что кровь отливает от моего сердца и головы, и не стал скрывать своего страха.

Чем он мог помочь мне, чужой бог мертвецов? Он не покровительствовал живым владыкам. И после свершения своего земного пути я уйду в иное царство, где ему не суждено помочь мне. Но при одной мысли, что я больше не увижу бессмертного охотника с вечнозеленых полей Иалу, на душе моей стало пусто и холодно. Я был чужим для него — божества далекой Та-Кемет, владыки путей, ведущих на Запад, в страну, любящую молчание. Мне удалось снискать его милость дюжину лет назад. Захватив корабль морских разбойников, среди награбленного я увидел статуэтку шакала из черного дерева, с хрустальными глазами. Она была великолепна. Зверь смотрел на меня, как живой. Насмешливо искривленные губы его, казалось, вот-вот отворятся, и не лай, похожий на безумный хохот, но человечья речь польется из них.