Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗

— Так люди говорят, — пожала плечами.

— Ну, раз говорят…

Улька уже развернулась, понесла кружку к кадушке, как сзади раздалось:

— Скажи, Улька. Ты ещё по Мечиславу скучаешь?

Девочка аж задохнулась: мамка разболтала! Точно — ключница-зараза, больше некому! Медленно повернулась:

— А ты откуда знаешь?

Глаза старика смеялись:

— Так. Люди говорят.

От обиды девочка чуть не расплакалась — да как он может так дразниться?

— Не бойся меня, Улада. Я не причиню тебе вреда. Но вот что скажу. Запомни это накрепко. Когда Мечислав вернётся, его тоже захотят предать.

— Кто?

— Многие захотят. Может быть даже те, на кого он не подумает. Запомни это накрепко, понятно? И… жди. Твоя любовь детская, чистая. Сохранишь любовь — спасёшь Мечислава.

— Спасу? Как? — Улька приложила ладонь ко рту.

— Уже трижды спасла. Боги глухи, Улада. Они лишь говорят. А слышат — только любовь.

Дверь кузни распахнулась, Улька обернулась, папка высунулся наполовину, потный, в кожанном фартуке, волосы слиплись.

— Уль, а Уль! Беги сюда!

— Папка, — про старика она забыла сразу, — я земляники тебе набрала!

— Беги сюда, я тебя тоже угощу!

Папка рассмеялся, протянул подбежавшей дочери руки, разжал кулаки. Улька чуть не задохнулась от счастья: на громадных как лопаты ладонях лежали две медные серьги: на стебельках тончайшей проволоки, окруженные трилистниками, висели крошечные землянички. В глазах девочки защипало.

— Ой, папка… а я чуть на тебя не обиделась! А я тебе тоже землянику!

Отец обнял бросившуюся к нему дочь, начал ласково гладить по волосам и плечам. Прижимал, успокаивал:

— Прости, милая, прости. Не успел ко времени сделать. Надо было завершить. Прощаешь?

— Прощаю, папка! — Улька дотянулась до щеки отца, чмокнула.

Обернулась к калитке, поискала глазами старика, но тот куда-то пропал.

Глава вторая

Доннер

Князь сидел в приёмной палате, на дубовом кресле с высокой резной спинкой. Три больших окна освещают стоящих в ряд колодников. Пятнадцать. Четверым — плаха, остальным — битьё кнутом. Играя мыском сапога с кошкой, Мечислав размышлял, как поступить.

— Что приуныли, сидельцы? Помирать неохота? Ну?

Слово взял самый лохматый и, на вид, отпетый бандит:

— Чего уж, князь. Помирать, так помирать. Мне, так уж точно.

Мечислав постучал костяшками по подлокотнику, прищурился. Играет разбойник, или смирился? Не понять. Переглянулся с братом, тот едва заметно кивнул.

— Значит так. О княжеском заступе слыхали? Великий день сегодня, воры. Мы с братом в Кряжич вернулись. Праздник и веселье. Посему слушайте.

Князь поднялся, прошёлся вдоль разбойников от стены до стены, повернулся на каблуках и резким жестом выстрелил палец в сторону тощего писца:

— Пиши! Кнут отменить, бить палками. Ударов столько же.

Одиннадцать колодников упали на колени, целовали пол, благодарили за княжью милость.

— А ну, молчать, пока не передумал! — приговорённые мигом затихли. — А вам, душегубцы… вам особый почёт. Клеймить плечо под моё слово…

Трое воров набычились, опустили головы, смотрят исподлобья. Четвёртый едва заметно ухмыльнулся.

— Написал?

— Написал, — ответил писец писклявым голосом.

— Что написал?

— «Клеймить плечо под княжье слово».

— Пиши далее: «троим». Этому, этому и этому. А четвёртому, резать рот до ушей, пусть посмеётся перед смертью, выпустить язык, и медленно варить живьём.

Один из угрюмых смертников — тот — что говорил о неминуемой смерти, упал на пол, заплакал, а ухмыльнувшийся выпучил глаза, растерянно посмотрел по сторонам, но сказать ничего не успел: подбежал палач, засунул грязную тряпку в рот, и с помощником уволок под локти.

— Благодарю, князь, — всхлипывал упавший. — Теперь верю — есть правда на свете!

— Все вон!

Заключённых увели, девки прошлись по помещению, окуривая от зловония. Князь уселся в кресло, посмотрел на благоговейно глядящего писца.

— Эй, как тебя…

— Ерёмка.

— Скажи-ка мне вот что, Ерёмка: трое готовы принять заступ, а четвёртый перед смертью решил ещё потешиться, имя моё опозорить, так?

— Истинно, так, князь.

— Стало быть, не просто убийца. Насильник?

— Насильник, князь. Деток малых. Троих нашли, с четвёртым застали.

— Что ж на месте не прибили?

— Четвертак не велел. Змеев сотник велел все казни по суду и закону выносить.

— Змеев сотник, сталбыть, велел. — Мечислав потёр подбородок. — Широко Змей крылья расправил? Давно они тут?

— Как вас выгнали, так и прилетел. Сначала купцы пришли, потом сторожку поставили, а затем…

— …Змеева сотня явилась, так?

— Точно так.

— Ладно, пусть. Это забота на потом. Всё. На сегодня дела закончены, бояре собрались?

— Собрались — Писец начал спешно сворачивать пергаменты.

— Подождут, нам с братом пошептаться надо. Скажи им.

— Справим, князь.

Дверь за Ерёмкой закрылась, Мечислав глянул на брата.

— Ну, что, брат. Посмотрим, как там эта… которая ждала?

— Пошли.

В соседней комнате на широкой кровати лежала прибитая дверью девушка, рядом, всё время что-то шепча и ворча, хлопотала мамка.

— Ну, как она? — Спросил князь таким шёпотом, что лучше бы закричал.

— Чуть не прибили девку, ребёнок совсем, только приехали, давай руки распускать, что она себя не помнит.

Твердимир прогнал до поры мамку, закрыл плотнее дверь, ещё и спиной прикрыл.

Князь подошёл к постели, сел на краешек, заглянул в серые глаза девушки.

— Как ты?

— Голова болит… — еле слышно прошептала девушка синими губами. Шишка на лбу налилась цветом, безобразно закрыла пол-лица.

— Помнишь, как тебя зовут? Зачем нас с братом ждала?

— Нет.

— Что «нет»?

— Не помню.

— Имени? Или, что сказать хотела?

— Ни того не помню… ничего не помню.

— Ладно, отдыхай.

— Дурак ты, братец. — Сказал Тверд после паузы.

— Сам вижу. Хорошо ещё не кулаком — дверью. Кулаком, совсем насмерть зашиб-бы.

— Велика разница, — хмыкнул Тверд. — Дуру сделал из живого человека. Так и будет теперь хихикать.

Князь посмотрел на девку, она так и лежала недвижимо, блаженно глядя в потолок.

— Ладно, может ещё придёт в себя. Зови мамку.

***

Твердимир успел переговорить с боярами, прежде чем старший собрал их в палате. Ерёмку на первый приём решили не пускать, всё равно слухи пойдут, к чему лишние уши?

В дверях встал воевода Тихомир, через его спину никто не подслушает, волхв уселся на полу слева от кресла, где у других князей сидит юродивый, и скрестил ноги, что вызвало удивлённо вздёрнутые брови у некоторых бояр. Даже рот завязал цветастой тряпицей, подтянул левую ногу, в лапте не снимая дыру чинит. Точь-в-точь юродивый. Вот тебе и волхв!

Князь поднял бровь, осмотрел бояр, нехотя встал, поклонился в пояс, как велит обычай, дождался ответного поклона. Кто там не привык спину гнуть? Шестеро? Пограничные, что ли? Остальные гнутся как миленькие. Что ж, посмотрим.

— Приветствую тебя, Опора!

— Приветствуем, князь. — Нестройный хор голосов многое сказал Твердимиру, что встал по правую руку и неотрывно следил за всеми. Мечислав сложил руки на груди:

— Вижу, ждёте новой метлы? Ни к чему, Опора. Я не мстительный, даже челядь всю оставил. Рассаживайтесь, как привыкли, а там — поглядим.

Шуршание широких цветастых одежд, кто-то пробурчал, что челяди всегда меньше всех достаётся. Князь хмыкнул — верно, чего с неё взять, с челяди, выгонишь — потом сам себе щи вари. В палате сгустилось замешательство, наконец, один боярин, могучий, чуть меньше Тихомира, посмотрел в глаза князя, пробасил:

— Вели слово держать, князь.

— Держи.

— Боярин Вырвибок. Хочу сказать тебе — десять лет, как мы не собираемся. Нет у нас мест на этих скамьях, — широким жестом Вырвибок окинул помещение и ухмыльнулся в усы. — Так что новая метла замела-таки по-новой. Десять лет нас уже не зовут Опорой и вообще никак не зовут.