Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Это правда, — коротко уронил Кириамэ, оставив приунывшего дружинного скрести в затылке.
— Я смотрю, ты по душе простому люду, — заметил ромей, когда они остановили коней у высокого, крытого двускатной крышей крыльца царского терема.
— Не я, царевич. Горожане уважают и любят своего правителя и его сына, оттого согласны терпеть довесок в моем лице, — сухо разъяснил Ёширо. — Иначе еще неизвестно, в кого бы полетели камни, в бонзу или в меня. Кстати, о правителях. Я должен повидать государя. Будет лучше, если ты отправишься к себе.
Гардиано азартно вскинулся возражать, но, малость поразмыслив, сник и уступил чужой правоте. Несколько ударов сердца Кириамэ промешкал на ступеньках, следя, как ромей неспешно пересекает двор, ведя коня в поводу и направляясь под мелкой сыпью дождя к западному крылу большой, запутанной хоромины. Не требовалось быть провидцем и прозорливцем, чтобы догадаться — на встрече с царем Берендеем нихонского принца не ждет ничего хорошего. Конечно, Берендей-сан премного умудрен долгими летами правления. Напрямую винить царевича и его окружение он не станет… но разумный поймет и не высказанное вслух.
Все вышло еще хуже, чем представлял Кириамэ, стоя под дверями царской палаты. Государь не разгневался. Нет, дурные новости тяжким грузом пали на стареющего царя, ввергнув его в мрачную, сосредоточенную угрюмость. Начав выспрашивать подробности о кончине карпашского княжича, Берендей тут же перебивал, вспоминая, как боярский сын Осмомысл впервые появился на царском подворье, ведя дознание по делу о похищенных реликвиях. Рассказывал, как Осмомысл потом учинял хитроумные испытания для желающих поступить в сыскной приказ, избирая достойных — и сбивался, с горечью размышляя вслух: как поведать Владу Карпашскому о том, что тот лишился сына. Князь на расправу скор, даром что союзную грамоту подписывал. Что ему писаная грамота, когда родная кровь пролилась? Войной на Тридевятое царство не попрет, конечно, куда малому княжеству против могучего соседа задираться. Это как шавка с-под забора учнет на быка лаяться. Но чрез Карпашские горы пролегает немало торговых путей, и вот их-то рассерженный князь вполне способен преградить. Немалой ценой откупаться придется. Может, уступать князюшке право на сбор каких-нито податей и даней с мимоезжих купцов. А самим-то жить на что?
Ёширо являл лицом понимающее сочувствие и вежливо поддакивал. Как назло, посередь государевых сетований пестрой утицей вплыла в горницу царица-матушка. Обеспокоенная тем, что давненько не видывала ненаглядного сыночка. Ёжик, отвечай, куда этот негодник задевался?
— Уехал, — коротко ответствовал нихонский принц, не испытывая желания сплетать долгую и вычурную ложь.
— Как — уехал? Куда уехал? — встревоженно заохала Василиса Никитишна. — Почему мне не сказался? Ёжик, как же так вышло — ты здесь, а Пересветушка околачивается невесть где? Неужто повздорили? Отец, куда смотришь, отчего дружину в поход не поднимаешь? Родное дитятко сгинуло, а он в ус не дует, беседы разговаривает!
— Мать, поди к себе в светлицу, займись чем душеполезным, — в раздражении огрызнулся на супругу царь-батюшка. — Не до тебя нынче. Раз уехал Пересвет — значит, для неотложной надобности. Царскому наследнику нет нужды на всякий свой чих у матушки разрешения выспрашивать. Чай, давно не младенец в люльке, а взрослый парень.
— А… — растерялась царица. Перевела вопрошающий взгляд туда-обратно, с мужа на вроде бы зятя. Более вопросов задавать не стала, кротко склонила голову да удалилась тихонько.
Ох уж эти женщины, в особенности любящие матери, вздохнул Кириамэ. Нет от них никакого спасения. Никак им не смириться с тем, что дети вырастают из пеленок и уходят собственной дорогой. Вот мудрая Яга-сан это понимает, а госпожа царица — нет. Что там с Пересветом, донес ли резвый, но полоумный конь его до Буяна-острова, сыскал ли царевич чародейку-лягушку?
Укрывшись после тягостного разговора за спасительными дверями личных покоев, Ёширо исполнил положенный ритуал успокоения. Вернул клинки на положенное место, переоблачился в домашний наряд, повелел сторонним мыслям удалиться прочь и потянулся за кистью. Тревожные мысли уходить не желали. Вместо иероглифа «небесное спокойствие» тонкая кисть упрямо выводила кружки, соединенные стрелками, воплощая тщетные старания принца сложить причудливые куски головоломки и уразуметь, кто повинен в смерти ёрики Осмомысла.
Когда в дверь постучали, Ёширо испытал стыдливое облегчение. Какая-нибудь из сенных девушек заметила, что он вернулся и побежала в кухни за кадайским чаем. Традиция, конечно, требовала кипятить воду и заваривать чайные листья в лепестках хризантем самому, но сегодня у принца не было ни малейшего настроения разводить долгую церемонию. Уподобимся воинам в походе, станем проще.
— Благодарю, поставь туда, — через плечо распорядился Ёширо, слишком поздно отметив, что шаги вошедшего слишком тяжелы для юной девы. Поперек стола и лежащих на нем бумаг пала узкая тень. Рядом с резным пеналом черешневого дерева увесисто шлепнулась книжица в обложке из синей холстины.
— Чаю не захватил, не обессудь, — буркнул Гардиано, чуть подвигая неожиданное подношение ближе к нихонскому принцу. — Вот. Знаю, момент не больно-то подходящий, но я видеть ее больше не могу. Забирай, владей. Хочешь — в печку брось, хочешь — запри в сундуке и доставай по большим праздникам. Моя часть уговора выполнена. Я пошел?
— Я бы предпочел, чтобы ты остался, — с надлежащим уважением и душевным трепетом Кириамэ провел кончиками пальцев по шершавой обложке. Открыл первую страницу книги — новорожденной, еще не встретившей в своей жизни ни единого читателя. Гай опять не стал надписывать книжицу своим именем, дав детищу только имя-название.
«Недосказанности». Слово было тщательно выведено поверх листа на языке русичей, и чуть пониже — угловатыми буквицами латинянского языка.
— Алусьони, так это звучит на нашем наречии. Среди пяти тысяч нихонских иероглифов отыщется похожее словцо? — ромей убрел к маленькому оконцу в глубокой нише, тщетно пытаясь высмотреть что-то в темноте за мутными цветными стеклами. Судя по размеренному шелесту, к ночи зарядил преизрядный дождь. К утру последние уцелевшие снега на улицах Столь-града растают, обратившись в плещущиеся промеж заборов и палисадников грязевые болотца.
— Югэн, прекрасная глубинная суть вещей, неуловимая прелесть увядания и несовершенства, — Кириамэ показалось весьма уместным подарить книге третье наименование — и оно легким и изящным столбцом иероглифов просыпалось из-под его кисти на желтоватую бумагу. Гай ничуть не возражал, но, когда Ёширо неторопливо пролистнул страницы дальше, вглядываясь и вчитываясь в строчки, Гардиано явно сделалось не по себе. Ромей надеялся оставить книгу и улизнуть, предоставив нихонскому принцу сколько угодно знакомиться с «Недосказанностями» в одиночестве.
Чужое многозначительно ерзанье ничуть не мешало. Напротив, отчасти забавляло. Как любой творец, Гай наверняка гордился своим созданием — и одновременно стеснялся предъявить его. Ромей опасался не насмешек, которые мог бы встретить достойным отпором, но вежливого и холодного равнодушия истинного, знающего ценителя, не открывшего в подаренной книге ровным счетом ничего нового, неизбитого и незатасканного.
Не подразнить ли малость заезжего гостя, лукаво прикинул Ёширо. Пара-тройка намеков, и Гардиано взбесится. Ладно, проявим снисходительность. Ромею на днях и так преизрядно досталось. Нет нужды сажать новые шишки на старые синяки и топтаться по чужому самолюбию. Да и причин для злословия особо не сыскать. Конечно, иной раз попадаются сравнения — как обухом по темечку. Можно было сделать над собой усилие, подобрав более изысканные, а не столь прямолинейные образы. Но вот это — хорошо, и хорошо весьма, единственное на всю книжицу обращение к Оливии — Лючиане Борха. Бесконечно печальный, исполненный потаенной нежности образ стареющей женщины, в сумерках скликающей домой разыгравшихся внуков.
