Надежда мира (СИ) - Воронина Тамара (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Ничего, я не гордая. Скажи, ты умный человек?
– Иначе не стал бы тем, кем стал.
– Тогда как ты расцениваешь этакую глупость – выдернуть черт знает откуда женщину и сказать, что она нужна аж целой планете, только потому, что у нее волосы рыжие и глаза карие?
Риэль вздрогнул. Он был местный житель, правила знал, а по правилам, наверное, за такие высказывания полагалось в морду. Или еще что похуже. Но Стан только улыбнулся и выбрал Жене кусочек поаппетитнее. Граммов этак на семьсот. Мясо было сочное и мягкое. Женя, закатав рукава, чтоб не закапать их жиром, вцепилась в этот кусок, будто сто лет не ела. Риэль, недоверчиво поглядывая на Стана, тоже приступил к еде, да и атаман дисциплинированных разбойников не особенно стеснялся из-за отсутствия сервиза мейсенского фарфора. К мясу полагалась горячая вода с травами, заменяющая чай. Или сухой закон, или просто взять негде.
– Я не уверен, что смогу объяснить тебе, как расцениваю эту глупость, – продолжил застольную беседу Стан Горонт Квир (имечко явно не комрайнское, не попадалось ей тут этого «кв», четкого, со странно удлиненным «в» и долгим «и»). – Чтобы постичь учение ордена, я потратил двенадцать лет, а я был еще из наиболее способных адептов. Просто прими, Женя. Никогда не произноси своего истинного имени вслух – время сейчас смутное, никто не знает, чем это обернется. Ты Женя, так и зовись.
– И что я должна делать?
Он опять удивился, причем безмерно.
– Ты? Должна? Ты ничего и никому не должна. Радуйся жизни. Странствуй или живи оседло. Люби. Выйди замуж и роди ребенка. Живи так, как тебе хочется.
– Ничего не понимаю. Зачем тогда вы так мечтали меня сюда притащить?
– Твое место на Гатае. Мы проверяли всех рыжих женщин планеты, но, конечно, осенней смерти не встретили. Они все рыжие, как огонь.
– Но ведь и «Стрела» проверяла…
Он усмехнулся.
– Ты же не думаешь, что мы все сказали в этой «Стреле»? Этим прохиндеям? Но искатели у них лучшие, потому мы к ним и обратились. Мы знали, что они пользуются порталами и не брезгуют контрабандой.
– Вы дали им основные приметы… То есть нужна была…
– Ты. Удивительно, но Гану удалось тебя найти так быстро. Мы рассчитывали не менее чем на десять лет, а он справился всего за полтора.
– Я?
– Ты видел ее лицо? – подал голос Риэль. Стан кивнул. Ну вот, она являлась ему в видениях. Псих. – Ей грозит опасность?
– Не знаю. Я не знаю, чем вызвана атака на орден. Но лучше, конечно, быть осторожной. Ты присмотришь за ней, менестрель?
– Как могу.
– Орден уничтожили, но…
– Уничтожили? – перебил Стан с малоприятной усмешкой. – Невозможно уничтожить то, чего не знаешь. Нам нанесли урон, но нас не уничтожили. И теперь… теперь мы знаем, что ты здесь.
– Ты же говорил, что вы знали, что Тарвик меня привел.
– Мы знали, что он привел какую-то женщину. И зная «Стрелу», почти уверены были, что подделку. С крашеными волосами, например. Полагали, что они обязательно постарались бы подогнать тебя под описание. Обязательно вложили бы тебе знание всеобщего, потому что были уверены, что ты должна быть родом непременно с Гатаи.
– И сознание собирались вложить, – пожаловалась Женя, – и я бы сошла с ума.
– Если бы попала к нам, нет. Не расспрашивай меня, пожалуйста. И не бойся. Мои люди не расскажут никогда и никому о том, что я встречался с вами.
И больше Женя ничего из него не вытянула. На абстрактные темы он беседовал охотно, и даже на конкретные вопросы отвечал, но если они не касались ордена и особы, которой место на Гатае и нигде больше. Причем вот так общо: на Гатае, можешь по Комрайну гулять, можешь в Кримспин свалить, но там холодно и дикие племена есть, а можно и в Тируман сходить, но там жарко, диких нет, но есть крайне недоброжелательные. Разговаривали они долго, а когда объевшаяся Женя начала клевать носом, Стан легко переставил стол, согнал Риэля на пол и предоставил в Женино распоряжение свое ложе. А утром самолично отвел к тропе, извинившись, что деньги их уже рассеялись по карманам разбойников – хоть что-то они должны были получить. Он собрался было отдать им свой кошелек, но Риэль отказался – несколько дин у них осталось, на еду хватит, остальное заработают. Разбойники, надо сказать, провожали их грустными взглядами, но без протестов, дисциплина тут действительно была на высоте. Может, они тоже рыцари ордена?
Женя механически переставляла ноги, думая о своем. Впрочем, «думая» – это большое преувеличение, думать она как раз не могла, роились разрозненные полумысли-полувопросы, а так как даже приблизительного ответа на эти полувопросы не было, то и полумысли в систему не складывались, и Женя на себя злилась. В конце концов она решила, что хоть один плюс имеется: никто их не насиловал, наоборот, мясом кормили и с собой в дорогу дали.
Риэль поглядывал на нее, но молчал, давая ей возможность привести голову в порядок. Проку, правда, не было. Женя взяла его за руку, он заулыбался, но снова ничего не сказал, а на привале, который они устроили только тогда, когда уже никаких сил не было идти, заставил ее взять лютню и играть гаммы. То есть упражнения, которые он ей показал. Женя поныла, пожаловалась на усталость, он поворчал: «Ты не на четвереньках шла, руки не устали», но отложить лютню не разрешил.
Вообще, это была не лютня, как виола не была виолой, а флейта флейтой. По форме инструмент был похож на сплющенный с одной стороны овал, гриф был покороче, чем у гитары, зато струн было семь, не восемь, как пугал Риэль, что существенно облегчало обучение. Чисто психологически, потому что на семиструнной гитаре Женя играла на уровне «блям-бряк».
– Он тебе не понравился, – растирая онемевшие от упражнений пальцы, заявила Женя. Риэль помедлил.
– Не понравился. Но я даже передать не могу, как рад, что он встретился на нашем пути.
– Он сумасшедший?
– Не знаю. Он фанатик. Это намного страшнее.
– Так ведь ничего и не сказал… И ты, между прочим, тоже.
Риэль лег на одеяло и закинул руки за голову.
– А что я знаю? Пару старых баллад, неведомо кем сочиненных в эпоху диких времен? Там ничего конкретного.
– Запрещенных баллад?
– Нет. Запрещены сказки, но не баллады. Пой хоть перед королевским дворцом. Просто с теми, кто их поет, вечно случаются какие-то неприятности. Не пугайся, никто не падает с моста головой вниз. Мелочи. То ногу сломает, то суставы заболят, то воспаление горла замучает, то, извини, понос, то деньги украдут. Думаю, тут больше суеверий и преувеличений, чем правды, но все равно желания петь не возникает. И я бы не сказал, что баллады красивые… Так, набор расхожих истин про свет, надежду мира и сопровождающие чудеса. А чудес не бывает. Я не думаю, что ты в опасности по этой причине. Ты рыжая, давно бы уже нашли. Сколько раз нас и стража видела, и гвардейцы, и сыскари – ничего, даже не задерживали.
– Ты испуган, Риэль.
Он помолчал, глядя в стремительно темнеющее небо.
– Испуган – это ты еще мягко сказала. Я боюсь фанатиков больше, чем разбойников. Что могут разбойники? Ограбить, избить, изнасиловать, убить в конце концов. Фанатики могут использовать в своих интересах, а в чем заключаются их интересы, я даже и думать не хочу. Не знаю, чего тебе наговорили обо мне Симур да Хайлан, но я очень несложный человек. Человек-растение. Или человек-птица. Я не люблю интриги, политику, религию, но люблю музыку, стихи, песни. Я люблю жизнь, а фанатики не умеют ее любить.
Женя подумала, что на его месте могла бы жизнь и возненавидеть. Ей, конечно, тоже доставалось. Но не так. Вроде бы и Олег, некогда столь любимый, ее бросил, да некрасиво так, и ребенка потеряла, и никто ее не понимал… Только ведь именно что некогда столь любимый, прошла любовь бесследно, даже удивительно, как умная девочка Женя купилась на его обаяние. Смерть ребенка – будем откровенны! – была больше избавлением от мучений, и никак не только Жениных, потому что помимо отставания в развитии у него были бесконечные проблемы с желудком, у него, малыша, было высокое внутричерепное давление и болела голова, он и плакал-то от боли, и как ни было ей, матери, жалко своего сына, она понимала, что нормальной жизни у него не будет никогда. Окружающие не понимали? А это было обидно только в силу абсолютной молодости и неподготовленности к жизни. Ее и потом не понимали, только она из-за этого не расстраивалась. Жила сама в себе – и ничего.
