Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги регистрация TXT) 📗
— Не каждой дается счастье такое… — в голосе русалки послышалась зависть.
Я ничего не ответила, молча пошла вперед, к распахнутым навстречу мне створкам огромной ракушки. Я здесь родителей отыскать хотела — и я найду их, даже если придется ради этого замуж за водяного выйти, что ж, значит, такова моя доля. Бегала от нее, бегала, не смогла убежать.
Морское дно возле входа в тронный зал пестрело яркими коралловыми веточками, стволы и отростки подводных деревьев переплетались с зелеными и бурыми водорослями, что трепетали от малейшего движения вод, и множество дивных цветов, похожих на земные, распускались в саду этом, а танец живых лепестков придавал им еще большую прелесть.
Эти морские лилии и астры были ярко освещены солнцем, пробившимся сюда сквозь толщу вод, отсвечивали серебром, переливались самоцветами. Серебряная и золотая рыбья чешуя сверкала среди этого великолепия красок, и я начинала понимать, почему русалки так любят свое царство — здесь красиво и спокойно, несмотря на холод, здесь слышится издалека чудесная музыка, и кажется, что не может случиться никакой беды, пока ты сидишь в ракушке, обнимая жемчужину, бархатистую, нежную… Я очнулась в полумраке, освещенном лишь блеском перламутра.
Не было ни дворца, ни русалок, ни коралловых садов с дивными их жителями. Я была спрятана от всего мира в огромной ракушке.
Глава 19
Я проснулась от яркого света, хлынувшего в растворившиеся створки ракушки, пленившей меня. Я уснула?..
— Оклемалась? — послышался ворчливый голос, и в свете волшебного подводного фонарика я увидела жуткое зеленокожее чудище с перепончатыми лапами да водорослями вместо волос — видать, сам водяной пожаловал.
Вспомнился сон, смутным и далеким казалось то время. Все казалось далеким. Будто не было в жизни моей ничего, кроме этой ракушки и холодной жемчужины. Чары подводного царя убаюкивали, навевали мысли о тщетности прошлой жизни, о бессмысленности любого сопротивления миру подводному. Я с трудом стряхнула мерзостное очарование, которое казалось склизкой тиной, холодными волнами, илом и озерной грязью, которая чернеет в осоке.
Водяной же уселся на песок, скрестив ноги, и полы его малахитового камзола раскрылись лепестками лилии. Пристальный взгляд водянистых глаз на толстом лице, лишенном бровей и ресниц, был мерзок и неприятен — будто по коже улитки ползли.
— Оклемалась… — осторожно ответила я, поджав к груди колени и обняв себя за плечи — так было чуть теплее.
— Долго я за тобой гонялся, а как получил — скука вновь смертная… — пожаловался водяной, зевнув. — Пришла бы сразу, я бы родителей отпустил. А теперь поиграть хочу.
— Во что поиграть? — Я растерянно усмехнулась, представив салочки или городки под водой.
— А ты не смейся, не смейся, как бы плакать не пришлось! Загадки я люблю. Вот и придется тебе тепереча из семи дев, лицом и платьем одинаковых, матушку свою выбирать! Коль узнаешь, где она, то получит свободу Милославушка… А нет — навеки моей останется! Хорошую я игру придумал?
И захихикал подленько, в ладоши захлопав.
А меня имя материнское как острым ножом по сердцу резануло, выпуская воспоминания. Вот она идет — статная, стройная, как тополя молодая, — к колодцу, и ведерки на коромысле покачиваются, а само коромысло алыми маками расписано-размалевано. Вот склонилась Милослава, коса по плечу скользнула шелковой лентой, звенит цепь, гремит ведро, из колодца поднимаемое. Хороша Милослава, с глазами зелеными, словно смарагды, с лицом смуглым, на котором алеют лепестки ягодных губ. Когда мама улыбается, на щеках ее начинают играть ямочки.
Селяне все поражались, как такая краля да за бедного мельника замуж пошла, ведь пока в девках ходила, к ней даже сын старосты сватов засылал. Но лишь смеялась над женихами Милослава, а сама с мельника диковатого глаз зачарованных не сводила.
Говорили, нелюдим он оттого, что с нечистью договор заключил, и сами анчутки да водяные черти ему помогают мешки с мукой таскать да зерно молоть.
Не верила в то Милослава и не боялась слухов да кривотолков. Вопреки всему, убёгом пошла замуж за любого, родители ее вскорости померли, а брат от родства отказался.
Я не раз проходила мимо избы светлой, с высоким крылечком, что окружена была палисадником с малиною, балясины резные лютиком перевиты, ставенки раскрашены синими птицами, яркий конек на крыше. Ни единого разу не глянули на меня даже — ни дядька, ни сыновья его, ни женка. Та и вовсе змеею шипела, мол, Аленка Бесталанная — отродье чертово, и надобно ее утопить, чтоб омутники не баловали, а то разошлись, баламутят озеро, ряской его затянули, норовят в сети эти кого-то затянуть.
— Коли любишь матушку, справишься, — послышался голос водяного, вырывая меня из воспоминаний.
И вот я уже не в родном селении, а снова в мире подводном, возле холодной жемчужины, прекрасной, шелковистой — за такую земные цари много чего отдали бы. Полсокровищницы не жаль, еще бы — на такую диковинку из заморских земель приезжали бы хоть одним глазком взглянуть. Сказывали, у царя-батюшки белочка есть волшебная, все грызет изумрудные орешки с золотой скорлупой — так жемчужина эта едва ли не чудесней.
— А батюшку как выкупить? — Я попыталась смело смотреть на чудище, не хотелось страх выказывать, да и не было уже у меня трепета такого перед ним, как прежде.
— Аленка, Аленка… Он нарушил свое слово, не могу я его выпустить из подводной темницы. Всем его судьба наука! Ишь ты, дурить меня вздумал!..
— Но разве уйдет без него матушка? — Я дрожала от холода, и казалось, даже внутри я заледенела вся. Неужто теперь всю жизнь мерзнуть так доведется?.. И даже больше, чем жизнь, — здесь-то время иначе идет, медленнее…
— Ежели думаешь, что кому-то нужна еще — так остынь. Никто про тебя в Яви не вспомнит — царский сын жениться собрался.
И сказано это было так равнодушно, что еще больше меня ранило, чем если бы насмехался водяной.
— Жениться? — растерянно повторила я, подавшись вперед, и вода нежно скользнула по моему лицу, огладив его материнскими ладонями. Она здесь, поняла я, рядом, и всегда была в каждом водоеме, каждом ручье — оттого и манил меня мир подводный, несмотря на то что мог уволочь его повелитель.
А вода шептала, утешала, молила не злиться. Не яриться. Еще можно что-то изменить.
Околдован мой Ванечка — не мог бы по доброй воле согласиться на свадьбу. И будто камень с сердца свалился, как подумала я о темных чарах.
Наверняка Кащея проделки — не стерпел тать, что я отказалась дар его проклятый принять!
— Марья Моревна, прекрасная королевна, станет новой царицей, — между тем пробулькотел водяной. — И не чаровал его никто! Двоедушник твой царевич, вот и взяла волю черная душа его, та, которая дремала зверем ласковым.
— Откуда ты…
— Знаю? — перебил меня водяной, поигрывая толстой цепью, что висела на его широкой сплющенной груди. — А я много чего слышу да вижу, водичка-то везде, во всех краях есть — речка ли, ручеек малый, болотце ли какое… Где я недогляжу, там дочки мои, омутницы да водяницы, сподмогут. Иван твой ночами в коня черного превращается, огненногривого, с золотыми копытами. Ежели оседлать его — тогда лишь проклятие запереть удастся. Рога отпали у него, вид стал приличный вполне, не смущает он царя-батюшку да бояр когтями да шерстью. Это — как сказать-то проще? — время истекло-то с тех пор, как водички зачарованной испил Иван и превратился в… нелюдя. И коли поначалу был он страшен, зверя своего на поводке держа, так теперича нет в том нужды. Зверь верх взял, душа то бишь вторая, и рога с клыками без надобности.
— Оседлать, говоришь, коня… — Я голову набок склонила, наслаждаясь тем, как течение, в котором я ощущала прикосновения материнских ладоней, гладит меня по щеке.
— Бесчинствует твой Ванька, когда конем оборачивается. Коли прознают про то люди, как черного колдуна притопят. Тут-то и свидитесь! — и загоготал водяной.
