Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги регистрация TXT) 📗
Я закрывала глаза — и тьма набрасывалась хищным лесным зверем. Она терзала меня, звала, блазнилась тонкостанными девушками в белых рубахах, в тине и ряске, с застрявшими в длинных распатланных волосах ракушками и высохшими цветами, кружились русалки, не сминая трав, смеялись заливисто и громко, пели тоскливо да заунывно. Просили меня уйти с ними. А потом угрожали, кричали… Тянули за руки в холодную стылую воду, а река плескалась, искрилась серебристо под полной луной, плыли по воде яркие листья, паутина и хрупкие веточки, сосновые иглы и венки. Те самые, которые бросают в реку в летний праздник Красной горки.
И плывут эти венки, и цветы их черны, как сажа, пепел и тлен их лепестки… дрожат среди соцветий капельки воды, словно драгоценные камушки переливаются самоцветно.
И знаю я — утянут русалки. Утянут в воду, бросят там, промокшую и озябшую, с хохотом и визгом спрячутся в корнях старых и в и под илистыми корягами.
Но как захочу выйти на берег — не смогу… Словно бы цепью прикована окажусь, и утянет меня на дно.
Ни слезы, ни крики мои не помогут — все стихает в туманной мороси, все тает. Никому дела нет до меня, безлюден берег, темен.
Лишь светятся зеленым огоньки заблудших душ, лишь луна равнодушно глядит с небес, лишь ветер качает кувшинки на гладкой поверхности реки. И в отражении вижу я себя — испуганную, бледную, волосы горят медью проклятой, глаза — кора сосен после дождя… И чую — не будет мне спасения. Не ступить больше в шелковые травы, не увидеть летних цветущих полян… Буду проклятой навьей тенью плыть по реке — а куда течением вынесет, о том не ведаю.
Снова гляжу в воду — а глаза мои цвет сменили. Не янтарь, не мед липовый — бирюза в инистом взоре. И таким холодом повеяло, что кажется, куда ни взгляну — все наледью возьмется. Так и есть — вода тонкой корочкой покрывается, по берегу — снежная крупа.
И смех русалочий за спиной. Чувствую — касаются меня холодные пальцы, а на голову опускается тяжесть проклятого венка. Плыл он в самое царство Нави, да вот ко мне в этом сне вернулся.
Или не сон это?
Запах ила и тлена, запах горелой кости — и красавка ядовитая опускается легкой дымкой на плечи, скрывает от меня все, что раньше я любила, все, чего хотела… Нет больше прежней меня. Есть невеста водяного — та, что еще батюшкой до рождения была духу речному обещана.
Нарушил мельник обещание свое, и даже откуп не помог. Забрала нечисть родителей, а меня все едино ждет и манит. Не отступается.
Вот и снятся мне эти сны, вот и блазнится всякое.
Только не бывало прежде, чтобы снилось мне все это летом солнечным, когда боги светлые над землей царят, а ветра осенние запечатаны в моровом царстве.
Проклятие меня нашло.
И жгу я траву проклятую, в народе красавкой названную. И вдыхаю дым горький, и всматриваюсь во тьму, в бездну навью — проточная вода далеко, не доберутся русалки до меня. А вот что надобно им во время неурочное, то спросить бы не мешало.
Трава эта волшебная, хоть и темная — мази и отвары из нее хоть и ядовиты, но при должном умении границы между мирами сотрут на какое-то время. Главное, вовремя в тело свое вернуться, не остаться блуждать в зеленом тумане, что опускается на Калинов мост.
Пьяным кустом, чертовыми ягодами, сонной одурью и бешеницей называли траву эту за свойства ее страшные. Мало кто умел с ее помощью навьими тропами ходить.
Я вот умела.
Вдохнула горечь проклятую паслёновую — и исчезло все, лишь ядовитый малахитовый дымок по корням черной березы стелется, змеей вьется вкруг искореженного ствола, к воде пепельно-серой льнет.
А оттуда, из глубины, русалка вынырнула. Плети мокрых волос облепили плечи и шею, глаза злые, растревоженные.
— Что хотела? — шипит.
А я гляжу — у воды расцветает бутон красавки. На высоком прямом стебле множество ветвей, а на них распускаются, дрожа, темно-фиолетовые лепестки. Венчик чуть желтоват по краям и красив до безумия, до отвращения. Раскрылся цветок — плод чернеет, словно мелкая вишня на вид. Как завороженная, смотрела я на него, едва вспомнить сумела, зачем в Навь явилась.
— Отец за меня жизнью заплатил, мать — юностью и красотой… — Хрип, клекот птичий из горла моего раздается. — Передай своему повелителю — пусть вспомнит о том!
Русалка же хмурится, продолжая злиться.
— Что молчишь?.. — говорить тяжело, сухость во рту, глотать тяжело, а сердце бьется так сильно, так громко. Нельзя мне долго стоять над цветком красавки, иначе уйти потом не смогу. Уже и мушки перед глазами мельтешат, и от каждого блика лунного, что по воде скользит, глаза режет.
— Ты нужна ему, — шипение, на змеиное похожее, доносится из синих губ русалки.
— Зачем?..
— Беда стряслась в подводном царстве. Придешь помочь, уйдешь после с миром… и родителей вернут в мир людей.
Сказала то и пропала — только всплеск и круги по воде. А я резко выдохнула, закашлялась, ладонь к губам прижав. Отвела руку в сторону, гляжу — кровь. Пора возвращаться… Резко сорвала цветок, и исчезло все — и река, и кривая береза черная, и туман этот клятый.
Снова я сижу у костра — прогорел огонь, пепел сереет, а в нем несколько черных агатов, словно ягоды красавки. И как туда попали?..
Но главное, что знаю я теперь — могу спасти родителей.
И птичьим клекотом смех свой как со стороны услышала — надсадный, резкий. Несчастливый. Ибо понимаю — за жизни родителей своей заплачу.
Но нет иного выхода.
Есть лишь царство Навье, тьма студеная.
И еще Иван меня ждет…
Ведьма вышла из-за камышей, что шептали ветру свои тайны. Она неслышно шла по мокрой от росы траве, и скрюченные руки ее казались куриными лапами с острыми цепкими коготками. Нос ведьмы — непомерно длинный, усыпанный бородавками, принюхивался, и седые космы паклей трепетали над огромной уродливой головой.
Откуда взялась здесь прислужница тьмы? В округе не было таких, как она, я бы точно почувствовала всплеск темной силы!
Почему же она явилась, словно из-под земли, так внезапно? Хищно сверкая алыми глазами, она размазывала грязь и черный ил по лицу, и во взгляде ее разверзались навьи моровые болота, в которых можно было утопнуть, если слишком долго смотреть в это лицо — иссеченное морщинами, покрытое пигментными пятнами.
Это не сон, поняла я — все то, что я чувствовала, не сон. Смех русалочий все еще слышался за спиной, и плеск воды, и крики каких-то птиц, а в руке я все еще сжимала стебель дурманного цветка, который едва не сгубил, уводя во тьму туманными тропами. Тьма отступила, но лишь на миг, потому что взгляд старой карги, плывущей ко мне по росистым травам, не обещал ничего хорошего. В нем распахнулись ворота в мир мертвых, и грань между Явью и Той Стороной была слишком тонка и зыбка.
Страх сковал меня, опутал стеблями проклятых трав — мясистыми, прочными, словно веревки, и горло словно бы стянула удавка. Невидимая глазу, она перекрыла доступ воздуха, я услышала страшный надсадный хрип и с ужасом поняла — это я издаю жуткие звуки.
И тут я поняла — не дойти мне до Китежа, царского града. Не увидеть Ивана, не узнать, куда его гуси-лебеди унесли, не справиться с проклятием его.
Ведьма, хохоча, запрыгнула на корни старой кривой ивы, чьи ветви полоскались в студеной речной воде, за них цеплялись русалки, продолжая шипеть, и казалось — это змеиное гнездо шевелится в камышах.
Дочери водяного поняли, что победили, поняли, что ведьма здесь для того, чтобы погубить меня, забрать мои силы, отдать меня тому, кому была я в детстве обещана.
Я и так бы пришла к реке, только вот сначала хотела успеть проститься с дорогими моему сердцу людьми. Ивана вот повидать…
Слушая улюлюканье и свист старой ведьмы, танцующей на корнях и корягах, что торчали из воды, задыхаясь от ее колдовских пут, я чувствовала, как потусторонний ужас когтистыми пальцами рвет мое нутро, и прикосновение мокрых русалочьих рук к плечам показалось обжигающе ледяным.
