Многоликое волшебство - Лебедев Дмитрий (читать книги без txt) 📗
Когда все собрались, Серроус напрягся и оценив, какую территорию заняли войска, наложил на них завесу невидимости. Активность хаббадской разведки и так упала по зиме почти до нуля, но лишняя подстраховка — не мешала. Затем он пригласил всех прибывших в главный зал замка, куда и сам направился после того, как облачился в полное торжественное платье короля. Сложность и вычурность его не казались Серроусу уже столь приятной и осмысленной, как раньше, но для подобной ситуации, когда нужно произвести на собравшихся поистине величественное впечатление, годились как нельзя лучше.
Может быть это ему и помогло, хотя скорее всего нет, но сам совет прошел без сучка, без задоринки. Все вопросы решались быстро, без пререканий. Похоже, что признав свои вассальные отношения, мондарки в дальнейшем переносили сюзерена в сферу высших, мистических факторов. Подчинение было едва ли не с оттенком обожествления. Это вовсе не означало тупого самоуничижения, они прекрасно чувствовали себя, добавляя свежие мысли к общему плану действий, но только до момента принятия решения. После этого слово повелителя — закон, переступить через который невозможно, даже если бы захотелось, как в случае, когда они узнали, что начальником штаба назначается сэр Грэмм, чемпион Эргоса. Он был никем в глазах мондарков, и понять, почему они должны подчиняться человеку, никогда не командовавшему более чем тремя сотнями, вожди Мондарка не были обязаны. Они достаточно рьяно начали оспаривать подобное назначение, но слова, что таково его, Повелителя, решение, сразу же подвели итог дискуссии.
Для них, но не для Грэмма. Тот долго еще пытался отговориться от этого поручения, в основном мотивируя свой отказ незнанием мондаркского языка, но на самом деле было очевидно, насколько он не расположен ко всей затее, а особенно к тому, что Серроус привлек южных варваров к решению внутренних проблем Хаббада. Но и ему пришлось согласиться после того, как король передал амулет, позволяющий окружающим слышать произносимое его хозяином на своем родном языке, потому как положение чемпиона обязывало именно к этой должности в военное время, а отказаться от присяги для старого солдата было немыслимым. Последней вялой попыткой было заявление, что кому-то надо присматривать во время похода за замком, но и это решилось быстро, так что Грэмм принял назначение и включился в обсуждение планов с максимальной активностью, потому как ничего не мог делать наполовину. Раз уж начальник штаба, так уж хороший начальник штаба, хотя он и продолжал время от времени раздосадовано покачивать головой, погружаясь в какие-то свои мысли.
Мрачнее всех на совете выглядел Тиллий, который вообще в последнее время вел себя достаточно странно. Большую часть времени ходил с таким беспросветным видом, словно готовился к собственным похоронам, а в последние дни начинал еще смеяться без причины, как будто на него накатывались волны пьяной радости. Да и впрямь, пить он стал слишком много, что ни вечер — шатается от стенки к стенке. Несколько раз его находили спящим на лестницах, а вчера даже во дворе. Не найди его вовремя караул — замерз бы в сугробе. Оно, конечно, понятно — его разочарование от того, что сделать себе карманного короля-марионетку не удалось, но не предаваться же теперь мрачному пьянству. Жалко старика. Серроус пытался сделать для него что-нибудь, таскал с собой повсюду, давал бестолковые, но значительные поручения, чтобы тот не чувствовал себя настолько ненужным, но тот становился от этого только мрачнее. Селмений считал, что утешить его ничем, кроме как подчинением, не удастся, так что лучше Тиллия убрать, пока тот не стал опасен, но Серроус категорически был против этого. Как бы то ни было, но именно он, этот старый книжник, крайне неприятный в общении и не слишком надежный, позволил им теперь всерьез рассчитывать на возвращение хаббадского престола. Надо будет после всего этого пожаловать ему какое-нибудь княжество, пусть там утешается.
Пару раз Серроус прощупывал мысли старика, но в последнюю попытку натолкнулся на щит. Ну и пусть себе замыкается, кто из нас особой открытостью отличается? Опасности он все равно представлять никакой не может, как бы ни пытался убедить его в обратном Селмений, кишка тонка, так что надо Тиллия просто загрузить побольше, чтоб некогда было задыхаться от собственной удушливой мрачности. Вот и все.
Ладно, спать пора. Завтра с утра выступать.
Все ли так? Две колонны, под покровом невидимости, должны одновременно подойти к заставам в обоих перевалах, а затем, прорвавшись в Хаббад, курранский фланг должен обступить Курру с юга и востока. Вторая колонна, прорвавшись через Эргосский перевал, должна, в свою очередь, разделиться. Большая ее часть подойдет к Курре с запада и севера, а Серроус с отборным отрядом отойдет к Дальнему бастиону, что километров на пятнадцать к северу от Курры. Наверняка там будет попытка прорыва или удара в тыл, как уж там сложится, с использованием подземных ходов. А если ее не будет — то тем лучше, тогда они сами проникнут в город через ходы, помогая основным силам взять ворота…
Все-все-все, хватит, уж десять раз все обговорено… Спать… Завтра нужнее будут силы…
Такого количества людей он никогда прежде не видел. На многие километры протянулся лагерь, состоящий из тысяч и тысяч шатров, высоких и более мелких, ярких и однотонных, а между шатрами царило непрерывное мельтешение людей, словно пчел на подлете к улью. Большую часть, безусловно, составляли классические кочевники, какими их рисуют художники. Грязные, плохо выделанные шкуры, шапки с длинными лисьими хвостами, намазанные жиром лица, создающие на солнце иллюзию, что они из металла, черные глаза, кажущиеся кусками угля, который время от времени способен вспыхнуть недобрым огнем, невысокие поджарые кони, все больше пегой масти, известные не столько скоростью, сколько выносливостью, кривые тонкие мечи безо всяких украшений и даже кажущиеся небрежно выкованными, но на деле более чем острые, тугие луки за спинами и редко когда поднятая к солнцу голова, а как правило взор все время упирается вниз, словно они получают самое большое удовольствие в своей жизни от рассматривания сапог, которые обычно прекрасно выделаны и обильно украшены, чем сильно контрастируют со всем остальным обликом. Присмотревшись понимаешь, что конструкция седла настолько отлична от принятой в Хаббаде, что сам бы и не рискнул в нем устраиваться, хотя может эта необычность и позволяет им практически жить в седлах, почти никогда не спускаясь на землю. Не исключено, что именно мондарки и послужили основой для преданий о кентаврах, человеко-лошадях. Глядя на кочевника, действительно, ловишь себя на мысли, не одно ли он целое со своим конем, и не рождаются ли они уже в таком виде.
Остальные войска очень напоминали регулярную армию Хаббада, если закрыть глаза на южную пышность, буйство красок и обилие украшений. Больше всего в этих городских, или княжеских, как видимо правильнее их называть, дружинах было разумеется пехотинцев, одетых в кожаные доспехи, с нашитыми на них металлическими бляхами. Выглядели они достаточно неуклюже, но часть пехоты, видимо какая-то гвардия, была одета в мелкие кольчуги под кирасы. У этих последних были мечи, пики и еще какое-то незнакомое вооружение, и издали они все больше напоминали железных ежей, причудливо блестящих на солнце.
Очень многочисленны были также лучники, в основном одетые в кольчуги, более крупные, чем у гвардейцев, вооруженные не маленькими луками кочевников, но огромными в рост человека приборами, бьющими, по слухам, не слабее арбалетов, но с существенно большей частотой. Стрелы к ним прилагались соответствующие, на вид напоминавшие небольшие копья.
Регулярная кавалерия состояла из двух подвидов. Панцирные всадники, одетые в кирасы и шлемы с забралом, вооруженные пиками, стременными арбалетами и легкими саблями. Лошади их не были защищены ничем, если не считать прилаженных на кожаных ремнях железных полос вдоль морды и на голенях.
