Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна (читать книги полные .txt) 📗
Про ревность я не поняла, но спросила о другом:
— А разве «печатью отвержения» того зверя не изгоняют?
— Запирают, а душу изгнанника вручают темным силам. То, что сидело в этом неклюде, — тот самый его внутренний зверь, только трансформированный под действием…
Лохмотья на груди неклюда разошлись в стороны, обнажив торс, поросший редкими седыми волосами. Точно по центру грудины я увидела клеймо — десятиногого паука, заключенного в круг. Кожа, и без того обезображенная ожогом клейма, там, где обозначалось паучье брюхо, была повреждена, наружу из-под нее торчала длинная, пядей четырех, суставчатая лапа с острым когтем на конце. Лапа шевелилась, именно ее движение заставило распахнуться одежду покойника. Крестовский подскочил к столу, занося нож. Я опрометью выскочила из комнаты, решив, что перестану бояться покойников как-нибудь в другой раз, и вернулась в кабинет к диванчику и графину с водой.
Чардеев не было почти час. Я успела даже немного соскучиться и пару раз так и эдак прикинуть, куда Ляля могла оттранспортировать моего бывшего будущего жениха. Думаю, если мы это дело в ближайшее время не раскроем, Мамаева, да и вообще всех чардеев приказных, и без матримониального скандала в классе понизят по самое не балуй. По всему выходило, что увезла недалеко, но даже этого «недалеко» хватит месяца на два, при условии, что уже сейчас весь чародейский приказ примется прочесывать дом за домом.
— Это наш прокол, Ванечка, и единственное, что мы можем сделать сейчас, — это бросить все силы на поиски Эльдара, — говорил Крестовский, заходя в кабинет. — Отправляйся немедленно к дому Петухова, сними там секрет, я останусь в приказе для координации действий.
— Чего ждать будем? — деловито спросила я.
— У моря погоды, — неприветливо ответил шеф, было заметно, что он выжат до капли, даже, кажется, цвет волос потускнел. — Вы, Попович, вообще спать отправляетесь, чтоб с утра исполнять свои обязанности с должным тщанием.
Чардей успели и умыться, Ванечка вытирал руки носовым платком.
— Боюсь, господин обер-полицмейстер нам по своему разумению действовать не позволит. Такие шансы упускать не в его правилах.
— Несколько дней я нам выиграть смогу. — Крестовский быстро сел за стол, пододвинул к себе лист бумаги и что-то на нем застрочил. — Как снимешь секрет, отправляйся, будь любезен, в тайное присутствие, передай депешу…
Шеф быстро взглянул в мою сторону, потом махнул рукой:
— Тебе нужно передать его лично господину канцлеру, он часто по ночам работает, так что наверняка и сейчас еще в своем кабинете.
— Будет исполнено. — Зорин засунул в карман трубочку послания.
— Я не хочу спать. — Мой осторожный писк отвлек начальство, которое уже успело развернуть на столе карту Мокошь-града и теперь закрепляло ее, ставя по углам пресс-папье, чернильный прибор и два револьвера.
— Тогда отправляйтесь оправдательную бумагу для своей хозяйки составлять. — Шеф явно не желал отвлекаться. — Исполняйте.
И я пошла исполнять и закончила задание часам к пяти утра. И хорошо, что закончила, потому что, когда я спустилась вниз, дабы подышать свежим рассветным воздухом и размять ноги, на ступеньках приказа уже, чинно сложив руки на коленях, восседала тетя Луша. Неподалеку отирался Гришка с каким-то свертком наперевес.
— Гелюшка! — Хозяйка поднялась, шурша крахмальными юбками, по всему, готовилась она к визиту еще с ночи. — Как ты, родимая?
— Перфектно. — Я зевнула в ладошку и улыбнулась. — Шеф документ для вас уже подписал, погодите минуточку.
Пробежавшись туда и обратно по лестнице, я неплохо размяла ноги и даже ощутила здоровый голод. Лукерья Павловна внимательно прочла бумагу — шедевр моего личного самописного искусства — и спрятала ее на груди.
— Спасибо тебе, Гелюшка. Век твоей доброты не забуду, каждое воскресенье свечку ставить буду за здравие да за развитие твоей сыскарской карьеры.
— Благодарю. — Я прижала руки к груди. — Где же вы жить будете, пока «Гортензию» отстроят?
— Была б забота эти руины отстраивать. В деревню с Гришкой уедем, там у меня давно домик дожидается, сруб добротный, да амбары при нем, да стойла, да курятник. Живность заведу, огород. Я же стара уже, Гелюшка, пора мне о спокойной жизни подумать.
— Так вы и Гришку с собой заберете?
— А куда ему? Сирота у нас Гришка, а я — сухоцвет бездетный. Уж воспитаю мальца, как смогу.
Упомянутый Гришка приблизился к нам, поздоровался.
— Тут теть Луша тебе гостинец принесла. — Он протянул мне сверток. — Всю ночь с нитками-иголками промаялась, так что прими, ваш бродь, не побрезгуй.
— И вот это вот. — В свободную руку мне ткнулся еще один пакет, поменьше да поувесистей, уже от Лукерьи Павловны. — Я тебе тут покушать собрала.
— Спасибо.
— Ты мне за проживание вперед заплатила…
— Возвращать не нужно, — покачала я головой. — Вы же не виноваты, что я до положенного срока у вас не дожила.
Мы попрощались, обнявшись, я даже всплакнула чуточку от подступившей сентиментальности.
— Сундук-то твой, — всплеснула руками женщина, когда объятия закончились. — Я его у Петровны оставила, у соседки.
— Заберу с оказией.
— Только денег ей за услугу не давай, — велела тетя Луша. — Уплочено ей за сохранение да и сверх того. А прибедняться будет — не верь, скажи, разбойный приказ на нее натравишь за скупку краденого.
Я кивала и всхлипывала, кивала и улыбалась, потом опять принималась реветь. Тетя Луша и Гришка пошли вниз по улице, мальчик поддерживал женщину под руку. Мне подумалось, что именно пожар сплел вместе эти две ниточки жизни.
Уже в приемной я развернула пакеты. В увесистом оказался еще теплый каравай, ломоть ноздреватого сыра и кус буженины, а в другом — новенький, с иголочки, черный мундир.
Шеф вышел в приемную в шесть, с удивлением посмотрел на мое форменное облачение, затем, с вожделением, на Лялин стол, застеленный скатеркой и заставленный тарелочками с едой. Пока начальство изволило размышлять у себя, мне удалось разжиться еще и чаем.
— Прошу, — пригласила я.
Он не чинился, присел, отхлебнул чаю, вгрызся в горбушку, чуть не мурча от удовольствия. Котяра он у нас, кто же еще.
— Вы догадались уже, кто под видом Ляли в чародейский приказ проник?
— Есть пара идей, — ответил Крестовский. — Способность трансформировать свое тело довольно редка и магическим образом трудноопределима, значит, опираться мы будем на косвенные признаки.
— А она обязательно женщина? Ольга Петровна то есть?
— Не обязательно.
— Так, может, это Петухов? — Моя версия нравилась мне безусловно: во-первых обер-полицмейстер вызывал личную неприязнь, а во-вторых, ну, он мужчина, поэтому никакой солидарности я к нему, в отличие от Ляли, не ощущала. — Прикинулся барышней самописной, проник в приказ…
— И сидел каждый день с десяти до шести? И ревновал Мамаева настолько, чтоб на убийство пойти?
— Да, не получается. Только все равно, мне…
Снизу раздался грохот входной двери, затопали сапожищи. Уборка никогда не являлась моей сильной стороной, но тут я проявила просто чудеса сноровки, свернув скатерть вместе со снедью и запихнув получившийся тюк в архивный шкаф.
Шеф же спокойно воззрился на вошедших и неторопливо допил свой чай до донышка. В приемную ввалились стражники числом пять с чардеем, мне ранее незнакомым. То, что он чардей, я заключила из туманных плетей волшбы, которые свисали с обеих его вытянутых вперед рук.
— Велено доставить статского советника Крестовского в разбойный приказ, — грозно проговорил один из служивых, ибо чардей-сопроводитель в этот момент был настолько сосредоточен, что и рта раскрыть не мог.
— Кто приказал?
— Его высокоблагородие лично.
— Понятно.
Крестовский поставил на стол опустевшую чашку, поднялся пружинно:
— Пока меня не будет, Попович, вы остаетесь за главного, то есть за главную.
Я кивнула:
— И долго ваше высокородие отсутствовать намерено?
