Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна (читать книги полные .txt) 📗
Далее все пошло своим чередом. Появился Зорин, приведший с собой дежурный приказной отряд, Семен отдавал распоряжения.
Бесника надо бы к Попович приставить, пусть ее в присутствие сопроводит и сторожит, пока хотя бы один чардей туда не явится. Хотя почему-то решение это Крестовскому вовсе не нравилось, в мыслях неклюд молодцевато ухмылялся, а Попович слушала его с превеликим вниманием, как только она одна умеет, сморщив веснушчатый носик и чуть склонив голову к плечу. А после он увидел, как девушку скрутило при виде мертвых тел, и подумал, что вовсе эта Попович не холодный безэмоциональный сыскарь, а барышня. А значит, есть щелочки в ее суфражистской броне, вовсе она не идеальна. И почему-то эта Гелина слабость столь сильно его умилила, что он самолично отнес асессора в коляску и, отогнав надоедливого неклюда, сам отвез девушку в присутствие. Она была маленькой и беззащитной, всхлипывала поминутно, хватала ртом воздух. Коньяку ей налить, что ли? В кабинете должна фляжка валяться, из стратегических мамаевских запасов. Но алкоголя не понадобилось, — Попович отключилась на диванчике после легонького сонного заклинания, которое такому великому чародею и применять-то было странно. «Шли с тобой дорогой сна, да концовка не видна…» Его так в детстве матушка заговаривала, когда он шалил и не желал засыпать.
Семен подошел к своему столу, на котором Зорин предупредительно оставил все, что было им обнаружено при обыске рабочего стола Ольги Петровны. Все как и предполагалось — моток бечевы со следами магии, стопки писем от разных адресатов Эльдару Давидовичу Мамаеву. Переписку от его имени вела. Вот надушенные конвертики от Анны Штольц, криво подписанный, с золотым тисненым вензелем — от госпожи Бричкиной.
Геля во сне вскрикнула, застонала, Семен присел на краешек диванчика, погладил ее по щеке:
— Ш-ш-ш, все хорошо, спи, спи…
Она открыла зеленые глазищи:
— Почему Ляля?
Стеклышки очков были мутными, захватанными. Крестовский осторожно снял с девушки очки.
— Что значит — почему?
— Вы сами мне говорили, что убийства совершал сильный чародей, а Ляля-то…
— А это, Попович, еще одна несправедливость, допущенная мирозданием по отношению к дамам. Видите ли, в Берендийской империи, да и во многих других, учет чардеев-мальчиков ведется на государственном уровне. Сразу после крестин младенца мужеского пола осматривают специалисты на предмет его магического потенциала, об этом делается специальная отметка в метрике.
— А женщины?
— А они бывают сильными магами настолько редко, что когда-то в стародавние времена было решено их попросту игнорировать.
— Надо закон принять, — решительно сказала Геля. — Для равноправия и удобства сыскарных мероприятий.
— Непременно, — улыбнулся Семен, представив Попович, выступающую в Сенате. — Со следующей недели этим займетесь.
— Обязательно.
Девушка поворочалась, устраивая голову на подлокотнике.
— Значит, шансы, что Ляля на самом деле великая чародейка, высоки?
Семен кивнул.
— Я испытываю злорадство, — сообщила его подопечная. — Вот умом понимаю всю чудовищность совершенных Ольгой Петровной преступлений, а все равно приятно, что она всех великих чародеев-сыскарей Мокошь-града вокруг пальца обвела.
Крестовский понял, что хочет ее поцеловать, а лучше… не только поцеловать, но и…
— Очки верните, — велела Попович, страстных порывов шефа не ощутившая либо не пожелавшая разделить. — Я без них неловко себя чувствую.
— Только после того, — Семен демонстративно спрятал очки в карман сюртука, — как вы мне расскажете таинственную историю, сделавшую их присутствие столь необходимым.
Геля поморщилась, скрестила руки на груди, вздохнула:
— Это скучно, ваше высокородие.
— Позволю себе настаивать.
— Ну что ж… Мне было четырнадцать, золотой возраст для каждой провинциальной барышни. Маменька как раз решила, что домашнего обучения мне уже недостаточно, сняла домик в Вольске и записала меня в школу для девочек, которая позволяла после окончания подать прошение о продолжении образования в университете. Вам еще не скучно?
— Продолжайте.
— Вольск по сравнению с Орюпинском — город большой, полный соблазнов. Я вскорости обзавелась знакомствами, не все из которых моя маменька одобряла, а также подругой, которую маменька не одобряла вполне конкретно. Наденька Симонова была двумя годами старше, посещала уроки выпускного класса и казалась мне тогда идеалом девичьей красоты и поведения. За нами ухаживали молодые люди. Один из них, новиций кавалерийского училища, Леонид Воронцов, оказывал мне знаки внимания…
Геля улыбнулась холодной улыбкой, от которой Крестовскому опять захотелось погладить ее по щеке.
— Мы договорились ждать два года, до моего шестнадцатилетия, а затем вступить в брак. Раньше маменька бы меня не отпустила. Наденька наших отношений не одобряла, то, что я предпочитаю гулять с Леонидом, нарушило нашу дружную компанию. Но мне было все равно. Я просыпалась с мыслями о Ленечке, засыпала с ними, а когда не думала о нем, писала многостраничные послания предмету своих чувств.
Геля фыркнула:
— Ах, вы же спрашивали об очках… Однажды господин Воронцов вызвал меня в сумерках на свидание, признался в трепетной страсти, а также предупредил, что дела воинской службы требуют его отсутствия. Мы попрощались. А наутро ко мне пришла Наденька. Оказывается, пока я ждала своего шестнадцатилетия, мой возлюбленный крутил роман с моею подругой. И настолько их отношения продвинулись, что Наденька понесла, а Леонид сбежал, а я…
История действительно не блистала оригинальностью, и если бы не касалась его подопечной, Семену и в самом деле стало бы скучно.
— И после этого вы решили посвятить себя…
— После этого я разыскала Леонида Воронцова в слободке, где он прятался у троюродной тетки. Я же сызмальства по розыскам мастерица, а тут и стараться особо не понадобилось. Леониду пришлось жениться на Наденьке, в день венчания он пытался наложить на себя руки. Только вот револьвер дал осечку, а яд, кроме диареи, ничего не вызвал. Сначала ко мне пришла Наденька с проклятиями, что я довела ее жениха, потом ее маменька, существо склочное и крикливое, обвинившее меня в том, что пыталась жениха ее дочери соблазнить, а на десерт — родительница Воронцова, стенавшая, что я, девка гулящая, поломала жизнь ее дитятку, заставив жениться на гулящей подруге. Меня ославили на весь Вольск. На улице показывали пальцами, плевали в спину, поносили последними словами. Мне было четырнадцать, справиться с этим самостоятельно я не умела. Маменька узнала о скандале, быстро заткнула рты сплетницам, стало поспокойнее, но я боялась ходить одна, боялась смотреть людям в глаза. И тогда маменька принесла из лавки проволочные очки и сказала, что в них на меня никто внимания не обратит, потому что они вроде шапки-невидимки или маски маскарадной, в которой я могу быть не Гелей Попович, а кем мне угодно, хоть принцессой Лузитанской.
— Понятно, — сказал Крестовский, когда понял, что история окончена.
— Зато учиться я стала лучше всех, — всхлипнула Геля. — И с Вольскими суфражистками познакомилась, и взгляды их приняла.
— А что случилось с вашим женихом?
— Да что с ним станется? В поместье живет, с женой и детишками. Пьет, говорят, сильно, Наденьку поколачивает. Так вернете мне очки?
— Нет, — Семен покачал головой. — Мне приятнее видеть рядом Гелю Попович, а не принцессу Лузитанскую или другую мифическую даму. Ту Гелю, которая может разговорить любого разбойника, найти любую пропажу, которая быстро и четко думает, стреляет без промаха и может перебросить через бедро рослого неклюда, даже не упав в обморок.
Девушка широко улыбнулась и покраснела:
— Мне ваши слова, шеф, надо записать для памяти, буду перечитывать, когда опять ругаться приметесь.
В дверь постучали, Геля встрепенулась, пытаясь подняться, Семен властно придержал ее за плечо:
— Войдите.
Зорин, появившийся в кабинете, диспозицию оценил, уж очень хитро блеснули его добродушные обычно глаза.
