Чёрный шар (СИ) - Шатилов Дмитрий (прочитать книгу TXT) 📗
Безумию он пытался противопоставить систему. Даже если из понедельника Царада попадал обратно в воскресенье, день этот он пытался прожить как запланированный вторник, совершая вопреки происходящему те поступки, что требовало от него правильное, уже несуществующее время. На собрании, где он прежде уже выступал с докладом на тему, утратившую актуальность, лейтенант говорил о новой теме, еще неизвестной и не нужной, поскольку события, которые она затрагивала, еще не случились. Аналогичным образом он тасовал караулы, очереди в душ, выходные – и все это требовалось сочетать с временными смертями, исчезновениями, квантовыми телепортациями, атаками Летуна, возможными диверсиями и множеством подобных ситуаций.
Требовалось – не значит делалось так, как надо. Ежедневник был скорее паллиативом, способом делать хоть что-нибудь, и рано или поздно он обречен был проиграть войну – хотя бы в силу конечности своих страниц. «Бедная моя книжка! – вздыхал лейтенант. – Для такого ты не предназначена!». Здесь, впрочем, Изменяющий время невольно пошел Цараде навстречу, ибо дни начали дробиться на отдельные эпизоды, и ситуации тасовались, словно карты, перечеркивая сделанное или вываливая на неподготовленных людей то, что они еще не совершили. Для лейтенанта это означало, что отдельные его записи в ежедневнике будут автоматически стираться при попадании в прошлое, а, значит, в чистых листах у него почти не будет нужды.
Здесь, впрочем, его подстерегали свои сюрпризы. Сегодняшний человек не подразумевает о хитроумии себя завтрашнего, и Царада изрядно удивился, когда получил из будущего дня послание, зашифрованное тем кодом, который собирался выучить в следующем месяце. Что оставалось ему в таком положении, кроме как досадовать на самого себя, звать на голову будущего Царады все мыслимые и немыслимые парадоксы времени, которыми он был обязан такому нонсенсу?
О, парадоксы – они должны были похоронить лейтенанта вместе с бойцами и крепостью, но подлинно ли мир был собран так, чтобы их не допускать? Не создавали ли они какие-то правомерные побочные времена, между которыми Цараду перекидывало, словно иглу от пластинки к пластинке? Был ли мир изначально цельным, или Великие просто выявляли заложенные в нем противоречия?
Какая система могла помочь в этом хаосе? Но Царада задавал вопрос иначе: а какая бы не могла? Всякие построения прежде всего демонстрировали неутраченную возможность эти построения строить, а это в свою очередь свидетельствовало, что голова у Царады остается на плечах, мозг его действует, сердце бьется, желудок работает исправно, он – это только он, живое и человеческое существо, а значит – еще не все потеряно.
6. Один-во-Всех
На среду метеостанция обещала легкую облачность, но время скакнуло назад, в грозовой понедельник, и крепость, как выразился Цинциллер, вновь обратилась в огромный писсуар. Вода просачивалась всюду, она текла ручьями по полу, струилась из каждой щели. Цараде казалось, что он плесневеет и покрывается мхом, но отсыревший ежедневник бредил солнцем, молил: борись до конца, не забывай систему!
Чего же требовала система, этот последний оплот здравомыслия, всплывающий якорь и проколотый спасательный круг? Соответствия расписанию, спортивного праздника посреди светлой погоды. В среду ежедневник предписывал волейбол, и вот Царада, похватав всех встречных солдат, повел их играть в веселье и щуриться на окутанный тучами солнечный диск.
Странное то было шествие: по дороге к спортивной площадке Царада потерял людей больше, чем под артиллерийским обстрелом. Кто не рассыпался мокрыми листьями, не испарился в холодной вспышке, не провалился в собственную тень, тот дезертировал под ударами дождя, и когда лейтенант, наконец, подошел к волейбольной сетке, то обнаружил, что за спиной у него никого нет.
Один человек – не команда, но система была милосердна, в ней содержался какой-никакой, но ответ. Царада обязан был приложить максимум усилий, и все же она извиняла слабость, если ее причина лежала за пределами человеческих сил. Система допускала замену невозможного символическим, немыслимого – достижимым здесь и сейчас.
Еще оставалась сетка.
Еще оставался мяч.
И, утопая в грязи, Царада забивал голы и записывал результат.
Со стороны его действия выглядели безумными, но все же они хоть как-то напоминали о действительности, о том, что мир когда-то был нормален. Это была почти панихида, почти ритуал. Когда же Царада положенное число раз перекинул мяч через сетку за ту и за другую команды, на ум ему пришло другое слово: прощание.
Стих дождь, очистился горизонт, с привычным криком оторвался от башни Летун. Матч кончился со счетом двадцать один – десять. Победили, справедливости ради, совсем не те, на кого Царада ставил дневной паек. Что ж, они оставались всего лишь самими собой и раз не играли вовсе, то и лучше играть никак не могли.
Был собой и Царада – покончив со спортом, он грелся в ржавой ванне, и живот его возвышался над теплой водой, словно поросший шерстью необитаемый остров. Из трещины в потолке на лоб ему капала вода, кончик большого пальца ноги оседлала муха, над опушенной лысиной веял сквозняк. Все эти чувства принадлежали только Цараде, и он радовался тем редким минутам, когда для блаженства человеку достаточно сознавать, что он – это просто он, плотно закрытый сосуд, хранящий посреди беспокойного мира груз драгоценного вина.
Он вытянул руку, сквозь пальцы полился свет лампочки – но что за странное чувство: подушечками Царада явственно ощутил шершавую штукатурку, хотя перед ним была пустота. И эта усталость, и кровоточащая мозоль, и узкий ремень, и лямка каски, натирающая подбородок – откуда взялись эти ощущения у человека, лежащего в воде? Ах, милая Петси, мне стоять еще два часа, а потом меня сменит Кандзалия, если, конечно, исчезнет рой голубых пчел…
Что за чепуха, помотал головой Царада, но мозг его словно обратился в воронку, куда устремились со свистом десятки и сотни людей. Чувствительность обострилась до предела: он ощущал, что в одно и то же мгновение лежит в ванне и на кровати, упругость воды мешалась с жесткостью простыни, колючестью щетины, он заслонялся от лампочки и подставлял лицо ветру, голыми ногами ступал по холодному полу и забинтовывал палец, отбитый о притолоку. Текстуры, температуры, напряжения и расслабления – они сменяли друг друга, словно картинки из калейдоскопа, и было неописуемо одними и теми же глазами видеть небо и стену, двигаться и пребывать в покое, идти в разных направлениях, падать и стоять на месте, говорить и молчать, дышать полной грудью и задыхаться от гнили. Сводил с ума вкус соевого мяса: оно было во рту у Гильтожана, но Царада потратил добрых полчаса, пытаясь извлечь волоконце, якобы застрявшее у него в дупле зуба.
Одновременно он:
мочился
плевал в потолок
целовал черно-белую фотографию
разгадывал кроссворд
начищал винтовку
пытался собрать в баночку из-под гуаши солнечный луч
царапал на стене силуэт женщины с огромным задом
писал письмо домой
жонглировал четырьмя мячами
стоял в карауле
чистил репу
пересчитывал патроны
заполнял прошение о летнем обмундировании
чинил сапоги
начищал пуговицы
мастурбировал под одеялом
доедал молочные консервы
разглядывал плакаты
пел песню о далеком доме
стрелял по мишени
лежал на кровати с пистолетом во рту
играл в карты, и ему не везло
делал гимнастику
грыз леденцы
вырезал статуи Великих
вышивал крестиком зеленого петуха
бежал по крепостной стене
бил посуду
решал интегральные уравнения
выжигал прыщи на левой щеке
раскачивался на табуретке
играл на аккордеоне
расписывал пульку в преферанс
отхаркивал мокроту
сортировал бруски сливочного масла
прокалывал мочку уха
подбрасывал в воздух ключи
танцевал
отжимался от пола
подтягивался
поливал цветы
