Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич (первая книга txt) 📗
Подумав так, встал я, вышел на крыльцо, крикнул пана Драпчика, вернулись мы к столу, перекусили, подумали — и придумали новую диспозицию. Тут как раз совсем стемнело, а нам того и надо. Мы опять выходим на крыльцо, бубнач бьет сбор, собираем стрельцов и велим им садиться в челны, они садятся. Ночь кругом темная, луны не видно. На каждом челне зажигаем по смоляку, даем отмашку — и поплыли.
Ярома из своей хаты вышел, смотрел на нас и ничего не спрашивал. И это правильно, потому что я ему все равно бы ничего не сказал.
А вам скажу, все объясню. Так вот, уже было понятно, что Ярома больше ни в чем не признается, нужно искать другого языка. Вот мы и решили прямо этой ночью скрытно и внезапно подкрасться к одной из ближайших деревень и напасть на нее, тогда хлопы не успеют разбежаться. Вот и будет нам язык, а то и языки. А уж как заставить их разговориться, этому меня учить не надо. А пана ротмистра тем более. Такой был план в общих чертах. А осуществить его мы решили в деревне Косые Горлачики, принадлежавшей пану Сырокваше. Сырокваша еще с зимы спасался в Зыбчицах, его хлопы считались одними из самых дерзких во всем нашем повете. Однако хлопы хлопами, а стрельцы это и есть стрельцы. Так что наезд на Косые Горлачики представлялся нам легкой прогулкой, тем более что туда дороги было всего верст пять, никак не больше.
Но так как время было неспокойное, валацужное, то как только мы отъехали подальше от Яромы, я, по совету пана Драпчика, снял свою слишком приметную, да и к тому же уже простреленную пулей шапку, и пересел с головного челна на второй, следующий веслах в десяти следом за ним. Остальные челны выдерживали между собой примерно такую же дистанцию.
Ночь была темная, безлунная, однако на каждом челне было, напоминаю, по горящему смоляку, так что мы никак не могли потерять один другого из виду. Кроме того, головной челн был и без того хорошо виден по сверкающей над ним позолоте хоругви. Если хоругвь вдруг забирала слишком вправо или влево, я тотчас же давал пану Драпчику соответствующие поправки.
Вскоре пошел мелкий, гадкий дождь, но он нам не мешал, мы плыли быстро, без задержек. Тамошние места мне были очень хорошо знакомы, я легко ориентировался там даже в тех неблагоприятных обстоятельствах. Так прошел час, даже больше…
Тут я начал замечать, что хоть гребем мы хорошо, но движемся как-то слишком медленно: между известными мне ориентирами (скажем, особо изогнутыми ветками, приметными корягами, дуплами и т.п.) проходили слишком большие промежутки времени. Я приказал быстрее пошевеливаться. Стрельцы еще сильнее налегли на весла. Прошел еще целый час, а может, и два…
Но до Косых Горлачиков, по моему разумению, было еще очень далеко!
А дождь пошел сильней, потом еще сильней. Потом поднялся сильный ветер. Дождь хлестал мне прямо в глаза. Заливаемые водой смоляки нещадно трещали и могли вот-вот погаснуть. Потом бабахнул первый раскат грома. За ним второй, третий. Заполыхали молнии…
И тогда я увидел, что вокруг нас совсем нет деревьев, как будто мы уже не в пуще, а посреди Харонуса. Га! Что за диво?! Я вскочил…
Тут полыхнула еще одна молния…
И в ее свете я увидел, что в каких-нибудь веслах пятидесяти от нас стоит та самая, печально знаменитая старая олешина. Ат, Цмок ее дери, подумал я, вот куда нас занесло — на старые вырубки. Ну да ничего! Сей- час мы повернем круто направо — и выгребем прямо к Горлачикам. Я отплевался от дождя и хотел уже крикнуть Драпчику соответствующую команду, как вдруг…
Боже, мой Боже! Тут я как раз и увидел, как головной челн вдруг резко развернулся боком, многие стрельцы повскакивали со своих мест и начали кричать, что их как будто кто-то держит. Потом раздались крики:
— Лапа! Лапа!
Теперь они уже все там вскочили! Вскочил и Драпчик, и хорунжий с хоругвью. Я все это прекрасно видел — столько тогда сверкало молний. Я тоже вскочил. Теперь я понял, в чем там дело, — их схватил Цмок! Они дико кричали:
— Бей! Бей его! — и размахивали веслами.
Но, слава Богу, бить пока что не решались. Я закричал:
— Стоять! Не трогайте его!
Но или они меня не поняли, или мои крики они совсем не расслышали, такой тогда выл сильный ветер…
Так это или нет — теперь это не важно. Важно другое: они все враз стали с безумным остервенением молотить веслами по воде и орать:
— Бей гада! Бей! Бей!
Гад в ответ на это дико заревел, заскрежетал зубами, а после полыхнул по ним огнем! Был он, как я успел отметить, одноглавый…
А потом он резко рванул на себя загоревшийся челн, поставил его на дыбы, раз-другой как следует встряхнул — и все, кто там был, как дрова посыпались в воду! Но и при этом они били, били веслами! Цмок дико взвизгнул и затих. И вообще, там, где только что был виден наш головной челн, стало совершенно темно и тихо. Я уже хотел было окликнуть Драпчика…
Как вдруг — как будто прямо из-под воды — раздался оглушительный раскат грома! Все небо усыпалось молниями! А потом хлынул такой проливной ливень, что я уже не видел ничего! Они его убили, гады, сами они гады, а не он, подумал тогда я. И прыг…
Нет, в воду я так и не прыгнул. Меня удержали.
— Пан судья! Пан судья! — истошно орали мои стрельцы. — Не оставляй нас, пан судья!
Они сбили меня с ног и повалили на дно челна. Потом одни их них держали меня за руки, за ноги и не давали даже шелохнуться, а другие кинулись к веслам и принялись грести, как будто это могло нам помочь. А ливень хлестал и хлестал! Гром грохотал! Сверкали молнии! Ветер ревел, как бешеный, а волны поднялись такие, каких и на море нечасто увидишь. Наш челн быстро наполнялся водой. Я закричал:
— Собаки! Выгребайте воду!
Они сразу забыли про меня и кинулись кто шапками, а кто и просто горстями выгребать, вычерпывать, выливать воду за борт. Я тоже вскочил и принялся им помогать. А буря становилась все сильней и сильней. Нас мотало как щепку. Убили Цмока, гады, думал я, убили, убили! И вычерпывал воду, вычерпывал, вычерпывал. А буря гремела, гремела, гремела…
После стала она понемногу стихать. А после совсем стишилась. Пошел мелкий, гадкий дождь. Небо было черное-черное, мы ничего вокруг не видели. Я сел на лавку и спросил:
— Весла не потеряли, собаки?
Оказалось, что у нас осталось четыре весла. На семерых. Остальных стрельцов и остальные весла посмывало. Ладно! Я сказал:
— Вот и добро. Будете грести на переменку.
Они кинулись вставлять весла в уключины. Я засмеялся, сказал:
— Пока не надо. Куда нам сейчас править? Разве видно? Сидите пока.
Они не садятся. Стоят, как быдло, топчутся, челн под ними так ходором и ходит. Ат, думаю, как бы они от страху чего дурного не натворили. Значит, надо им еще больше страху подкинуть! И грозно говорю:
— Садитесь, я кому сказал! Или хотите, чтобы он вас заметил?!
Они сразу сели. А я дальше говорю:
— И весла из воды уберите. И молчите! Пусть думает, что никого здесь нет!
Они весла убрали, затаились. Сидим, молчим. Я искоса по сторонам поглядываю. Никого вокруг не видно. Значит, дело ясное, все остальные челны потонули. И вообще…
Но об этом мне и думать не хотелось. Отгонял я эти мысли, другие придумывал. Вот, например, такие: никакого Цмока мы не видели, никуда мы не плыли, а это я просто лежу у Яромы во флигеле, он на меня дурной сон напустил, заполохать надумал. Но ничего! Вот я сейчас проснусь, вот только ущипну себя, вот еще сильнее ущипну…
Только дурное это все! Щипай не щипай, кусай не кусай, но никакой это не сон, а самая настоящая явь: сижу я в челне, ночь темная, дождь мне за шиворот хлещет, стрельцы Цмока веслами забили, Цмок сдох…
Нет, думаю! Чего это ты, пан судья, раскис, как первый блин? Цмок, он здоровый, гад, его так просто не убьешь! Цмок, он себя еще покажет, он тебя еще сожрет, а кости выплюнет. Но пока это случится, ляг да сосни часок-другой, ты же вон как устал, такой был трудный день — сосни!
Только спать мне тогда не хотелось. Совсем! А еще мне очень не хотелось, чтобы наступало утро. Потому что как я себя ни успокаивал, как ни обманывал, но на самом деле я прекрасно знал, что я утром увижу. Вот и сидел, закрыв голову руками, и ничего хорошего не ждал.
