Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич (первая книга txt) 📗
Так прошел почти весь день. Солнце уже начинало склоняться к горизонту. Я понял… Да что тут было понимать! Все было яснее ясного: мы нигде никого не застанем, хоть будем тут еще целый месяц болтаться. Значит, нужно не хлопов искать, а плыть к какому-нибудь верному, надежному, храброму человеку. Я сразу было подумал о пане Задробе, но также сразу вспомнил, что Великий князь еще недели три тому назад затребовал его до себя в Глебск. Значит, сейчас в Купинках сидит одна пани Анелька…
Но ехать к Анельке я не решился. Я вдруг подумал: а что, если я своими наездами приношу только одни, мягко говоря, неприятности? Вот поехал я к пану Недоле — и он исчез неведомо куда. Потом я еще вон к скольким поважаным панам ездил — и обо всех сразу ни слуху ни духу. Так что мне теперь, на пани Анельку беду наводить?! Нет, тут лучше ехать к тому, кого бы я и сам с превеликим удовольствием со свету…
Га! Тут я сразу догадался: а поеду я к Яроме полесовщику! Во-первых, у меня на него уже три доноса лежит, значит, давно уже пора меры принимать, а во-вторых, он по тем доносам ведьмак, то есть, в-третьих, он обязательно со всей этой нечистью давным-давно снюхался и все такое прочее. То есть как ни поверни, а ехать нужно к Яроме. От такой мысли я сразу повеселел и приказал стрельцам поворачивать.
Плыли мы почти до самой ночи. Когда приплыли до Яромы, было уже темно. Но Ярома не спал. Он встретил нас на крыльце своей хаты. Поприветствовал меня с большим почтением и сказал, что во флигеле уже все готово — и перекусить есть чего, и для соснуть свежей соломы для всех наготовлено вволю.
— А откуда ты, собака, знал, что я к тебе приеду? — строго спросил я.
— Так как же ты, твоя милость, меня бы обминул? Никак бы не смог! — самодовольно ответил этот наглый хлоп, а после продолжал: — Да и какой сегодня шум по пуще стоял! Вот я и приготовился.
— Ат, язва Цмокова! — похвалил его я. — Службу знаешь!
— А как же.
— Ладно, — говорю я дальше. — Это хорошо, — и выхожу из челна, за мной выходит Драпчик.
Подходим мы к Яроме, я опять говорю:
— А знаешь ли ты, собака, что какой-то злодей на всем моем сегодняшнем пути ведьмарские заломы накручивал?! А на тех заломах от его ногтей остались очень интересные следы. Не твои ли? А ну руки покажи!
Он показал. Он же был не виноват, он не боялся… А Драпчик сразу ш-шах! — и надел ему на руки кандалы.
Ярома не спорит, молчит. Я говорю:
— Так, хлопчики. Эту хату оцепить, никого оттуда не выпускать — ни бабу, ни детей. А ты, Ярома, пойдешь с нами.
Пошел он с нами во флигель, не противился.
Там и вправду все было готово: и стол был хорошо накрыт, и свежей соломы по всем углам было от всей души набросано. Я за это Ярому еще раз похвалил, потом приказал поставить его в углу, под святые образа, и еще сказал, чтоб не давали ему, ведьмаку, садиться, и чтобы он глаза не закрывал, не спал. После чего мы сели к столу, выпили и закусили, потом полегли на солому и сразу заснули. А что! Очень трудный, хлопотный был день.
Да! Еще перед тем, как уже совсем засыпать, я велел, чтоб караул при Яроме меняли каждый час и чтоб смотрели в оба, а иначе я ленивым мигом ш-шах! — саблей под бороду, и потом уже не жалуйся.
Но шахать не пришлось, они караулили справно. Никуда Ярома не сбежал, всю ночь в углу простоял, глаз не смыкая.
А мы выспались как следует, утром встали бодрые, на все готовые, опять перекусили. После чего я велел, чтобы все, даже ротмистр, из флигеля ушли и несли наружный караул. Остались мы с Яромой вдвоем. Я сел к столу, сала тонко нарезал, налил чарку, кинул, закусил. Он стоит в углу, глазами зыркает. Мне стало его жалко, говорю:
— Подойди сюда, Ярома.
Он подошел. Стоит, руки в кандалах, с ноги на ногу переминается. Я опять говорю:
— Дай сюда руки.
Дал. Я ключик достал, кандалы отомкнул, на стол их положил.
— Садись.
Он сел. Тогда я наливаю ему вот такой вот полный кубок, опять говорю:
— Это тебе за то, что ты меня тогда из Цмоковой норы достал. Ш-шах, разом!
Он выпил.
— Теперь, — говорю, — закусывай, чем пожелаешь, и поговорим. А хочешь, будем дальше выпивать.
Он стал закусывать, потом мы стали дальше выпивать, закусывать и разговаривать. И я такой всегда. Я никогда больших злодеев не пугаю, они все равно ничего не боятся. Кроме добра! Потому что добро для них в диковину.
А разговор у нас был такой. Сначала я у него спросил, чего у них тут было без меня. Ярома ответил, что ничего интересного не было, была одна суровая зима. А Цмок, я спросил, как? Цмок, он сказал, всю эту зиму спал. На третий день после того, как я уехал, тут был большой снегопад, Цмоково место с горкой засыпало, ничего там с того дня уже не высмотришь. Совсем, что ли, спросил я. Нет, сказал он, не совсем. Прямо над самой норой снег был рыхлый, ноздреватый, это, надо думать, Цмок так надышал. Ярома туда близко не подходил, боялся провалиться. А Демьян, спросил я, Ярому не тревожил? Нет, сказал Ярома, не тревожил. Значит, ты Демьяна видел? Видел. Что он тебе говорил? Да ничего интересного, только про тебя, пан судья, спрашивал, а я сказал, что ничего не знаю, пан судья мне не ответчик. А много ли у того Демьяна людей, спросил я. Много, ответил Ярома, больше, чем у тебя стрельцов, намного больше. Так что, спросил я, все здешние хлопы за него, что ли? Все, да не все, уклончиво ответил Ярома. А почему не все, спросил я. А потому что измельчал народ, ответил он. А ты не измельчал? А я, он сказал, не умею мельчать, вот за это меня Демьян и не любит. Значит, ты не за него? Нет, сказал Ярома, я не за него, я вообще ни за кого, я сам по себе. И еще за пущу, сказал я. И за пущу, согласился он. А пуща за Демьяна? А это нужно у самой пущи спросить, а ты, пан судья, за кого? Я засмеялся и сказал: я за закон. Он тоже засмеялся и сказал: у нас в Крае есть только один правильный закон: это Цмок. Я промолчал. И он молчал. Мы оба долго молчали…
Вдруг он спросил: а правда ли, что я был в Глебске. Я ответил, что правда. Тогда он спросил, что я там делал. Я сказал, что дел у меня там было много. Глебск, сказал я, очень большой город, намного больше Зыбчиц. А великокняжеский Палац в четыре раза выше Дома соймов. Ярома не поверил и сказал, что таких высоких домов не бывает, так высоко даже деревья не растут. Э, сказал я, ничего ты, хлоп, не знаешь! Тут я стал рассказывать ему про Глебск, про тамошние чудеса, про Великого князя, про его ручного зубра Меха и про многое и многое другое. Долго я ему про Глебск рассказывал, а он внимательно слушал, как будто это ему и вправду было интересно. А потом вдруг ни с того ни с сего спросил:
— Ты что, пришел Цмока убить?
— А почему это я должен кого-то убивать?! — сказал я. — Я не палач, я судья. Я расследую злодейство.
— А если нет никакого злодейства? — спросил Ярома.
— Тогда, — сказал я, — я должен разобраться, что здесь такое происходит.
Тут Ярома как-то очень криво ухмыльнулся и сказал:
— А кто ты такой, чтобы в этом разбираться?
Я от подобной наглости аж языка лишился! А он мне дальше так же нагло говорит:
— В чем тут, твоя милость, разбираться?! Разве и так не понятно? Ты что, слепой?! Или глухой какой?! Ведь всем же это давно ясно! Давно уже всем сказано: Цмок нашу землю со дна моря поднял, и с той поры только он один ее и держит. А Бог ему в этом не мешает. Значит, это Богу любо, значит, так надо. А ты кто такой? Чего ты в Божье дело за разъяснениями лезешь, разбираешься?! Кто тебя поставил разбираться? Какой ты судья?! Кто тебя судьей поставил? Наше панство безголовое? Судья! Суды разводит! Тьфу!
Плюнуть он, правда, не плюнул, а только так сказал. Но все равно меня как огнем опалило! Я вскочил и сразу цоп за саблю!.. А потом меня как что остановило. Я саблю отпустил, тихо сказал:
— Уйди, Ярома, не то зарублю.
Он ушел. А я остался сидеть. Долго я там один сидел, много о чем передумал, немало чего вспомнил. Заходили ко мне — я всех прогонял. Опять думал. Потом, уже под вечер, так подумал: гори оно все гаром! Поставили меня судьей — и буду я судьей. Да и ставили меня небось тоже не просто так, а с Божьей ласки. Вот теперь и буду я судить до той самой поры, пока голову себе не сломлю. А что! Ведь сломлю я ее тоже не просто так, а потому, что Бог так захочет. Иначе говоря, пусть все оно будет так, как это будет Богу угодно. А пока что нужно делать дело!
