Вошь на гребешке (СИ) - Демченко Оксана Б. (книги хорошего качества .txt) 📗
- Зарывайся, вот так, - быстро шептал анг, не прекращая копать. - Давай, ты сильный, ты справишься. Давай же... Тут граница, корни примут, к весне будешь как новый... Зарывайся!
По тону было понятно: ни одному своему обещанию анг не верит. Просто ему непосильно соглашаться с худшим. И он упрямо роет, сам рывками тянет к яме тушу зверя в потеках темной крови. Безжалостно режет себе руки, мокрыми от крови пальцами щупает скользкие корни, вспоротые клинком - и пристраивает к телу зверя. Корни вздрагивают, оживают и принимаются оплетать шкуру, ворошить грунт, глубже тянут добычу... или же - больного? Разве посильно понять? Уже вся полянка ходуном ходит. Будто и не твердь её основание, а болотина, затянутая слоем поверхностных трав. Видны лишь усы зверя, черные от полурастворившихся росинок. Уже и усов нет, дерн успокоился, опять он ровный, травянистый, без единого шрама от удара клинка, без пятен крови. С ближнего дерева падает несколько вялых листьев - букетом на могилу.
Проследив их танец в воздухе, анг поклонился, медленно, со свистом, выдохнул, согнал с клинка кровь и убрал оружие в ножны. Исполнив все это, он обернулся к Владу, именно теперь осилившему первый вдох, чтобы им и подавиться. Лицо Тоха отчетливо постарело, зачерненное пылью и грязью. Две слезные дорожки промыли узкие каналы бронзы от глаз до подбородка. Во тьме взгляда не было ни дна, ни милосердия.
- Кто успел надоумить?
Голос звучал глухо от гнева, сдерживаемого из последних сил.
- Сзади, - кое-как выговорил Влад, пробуя отодвинуться, потому что темные глаза выжигали душу.
- В селении. Понятно, имелся у королевы возле границы глазастый ублюдок. Не для меня, просто - впрок, не первый ведь я ухожу, - Тох неожиданно легко сел, отложил клинок и посмотрел в сторону, брезгливо морщась. - Как это я человека из тебя слепил? Позвоночника-то нет, гибкий ты. Гибкий, это для больших селений неплохо, обиды мимо проскальзывают, честь гнется, совесть и вовсе тянется до бесконечности. Ладно, не мое дело... было. Ты дал Брону сухой когг (81), это экстракт многотравья, очень сильный. Если буг по доброй воле ходит с человеком, он в зиму не спит и на юг не кочует. Но всякий вечер вне замка, если ему делается сонно и тянет рыть нору, он принимает одну горошину когга. И так от листопада и до первых цветов. Или до того дня, когда попросит отпустить его в спячку. Две горошины - буг делается весел. Три - немного пьян. Десять - и он бросается на людей, не различая боя и игры. Сто - и от его мозга не остается ничего. Не буду спрашивать, сколько он принял. Это теперь не важно, пришедший из плоскости. Не хочу я дольше хранить твое имя... и сам ты не надобен мне. Но ты резонировал с кем-то или чем-то. Это может оказаться важно.
Последние слова огорчили Тоха, по лицу пробежала судорога. Анг нехотя, дрожащими руками, вытер щеки, размазав грязь и удалив лишь бронзовые дорожки. Сделался окончательно страшен - как дикарь в боевой раскраске.
- Ты отравил буга. В лесу. Ты пожелал присвоить свободного зверя, добровольного спутника свободного анга, которого ты предал. В лесу, - так же глухо процедил Тох, усмиряя гнев. - Ты лишился права и возможности добраться до любого поселка людей. Что может быть глупее и хуже? То, что шепчет мне лес, приняв просьбу о помощи. Люди королевы выследили нас. Они будут здесь очень скоро. Их до сотни. Вряд ли они намерены брать пленников, я слышу гул леса и чую гнев его. Эти... тварюшки ходят тут вопреки закону. Но с ними вальзы. Мы вступили в осень, лес засыпает, что значит: все у них может получиться... с твоей помощью. - Тох пересел ближе, полоснув по нервам Влада прямым взглядом, в глаза. - Ты нужен им мертвый. Значит, я хотя бы в одном прав: Тэре ты нужен живой. Новых глупостей я не допущу. И значит, кое-что у них не получится. С моей помощью.
В спину болезненно впивалась кора, ставшая вдруг острой, шершавой. Ноги заплетали корни. Влад всей душою желал исчезнуть, сбежать, хотя бы увернуться от фанатичного взгляда Тоха. И не мог. Он с бессильным отчаянием следил, как анг шепчется с клинком - зачем? Как перехватывает лезвие за середину и режет свою же руку. Кривит губы: по всему видно, не от боли, а только из сосредоточенности. Поклонившись клинку, Тох уложил его на траву и содрал кожаный ремень со своей же руки. Оскалился, дотянулся до мятой шкуры чера и ею протер рану, унял кровь. Снова обернулся к Владу, рывком потянул к себе, вцепившись за ногу и, если верить ощущениям, чуть не сломав кость. Остро пахнущий кровью ремень лег на шею, обвился и едва не задушил.
- Принимаю вину его, признаю своим и прошу доставить по бегучему корню до опушки Файена, - негромко выговорил Тох.
Еще немного подержал за горло, укрепляя кожаный ремень - и отшвырнул в сторону. Не глядя, бросил к ногам Влада мешок с припасами, нож. Через голову стащил свою рубаху и тоже бросил. Добавил в кучу вещей и мягкие башмаки.
- Одевайся, приказ, - без выражения молвил Тох.
Руки Влада потянулись к вещам, не спросясь головы. От послушности и расторопности движений рук и всего тела сделалось окончательно страшно. Анг между тем примерился клинком к рыжей шкуре, оттяпал клок и бросил все туда же, в отдаваемые вещи.
- Вместо дыма, - буркнул он. - Сдохнуть не имеешь права. Пойдешь по бегучему корню, не отклоняясь от него более чем на три шага. Двигаться будешь так быстро, как только тебе по силам. Начало пути отсчитывается с момента готовности тропы. Дойдешь до замка Файен, спросишь Тэру или её вторую ученицу Черну. Если что-то крепко не так и их нет, говори с Бельком, тот не глуп и честен. Передай от меня поклон. Расскажи, что знаешь. Ответь на вопросы и с тем будь свободен. Всё.
Тох замолчал, снова разрезал руку и положил на крупный корень, прикрыв глаза и без звука шепча важное и трудное: видно по поту, обильно выступившему на лбу и шее. Корень под рукой багровел от крови, бугрился волдырями ожога, пока не лопнул всей корой, пропуская ладонь к сердцевине. Тох снова зашептал, замер, вслушиваясь. То ли поморщился, то ли улыбнулся - и убрал руку. Протер рыжим мехом.
- Стой тут. Как потянет тебя, так и пойдешь.
Ноги Влада повели себя ровно так же, как недавно руки: бодро зашагали, исполняя чужую волю без малейшего сопротивления. Влад закусил губу, продолжая смотреть на анга. Тох сидел и любовно полировал клинок рыжим мехом. Лес гудел все громче, теперь его непокой различали и уши, и спина, покрытая кусачими мурашками страха. Вдали хрустели ветки, с треском шевелились корни - так понимал звуки Влад. Волна гула приближалась, ноги продолжали оставаться приклеенными к тому месту, что указал анг.
Когда именно из-под ветвей шагнул на прогалину первый преследователь, Влад не понял. Человек явился без звука, лес его пропустил, брезгливо отдернув зелень и уронив на голову несколько сухих листьев. Человек был выше Тоха ростом, немного старше - за сорок по оценке Влада, обреченно и оттого спокойно наблюдающего события. Пришлый был, возможно, одного племени с Тохом: по крайней мере, он обладал той же бронзовой кожей, теми же славянски-скандинавскими чертами лица.
- Разве я был тебе плохим хозяином? - спросил он, глядя на анга.
- Разве ты был мне хозяином хоть когда-то? Ты состоял при Лэти, в её землях у основания луча юга. И знаешь... хороший хозяин не позволяет невесть кому разгуливать у себя дома и чинить непокой, - буркнул Тох, не отвлекаясь от своего занятия. - Хороший хозяин не допустил бы оплошности с моим учителем. Хороший хозяин не визжал бы щенком на поводке у самозванки. - Тох отложил мех и все же глянул на соплеменника. - Но я давал клятву замку, когда-то мы были друзьями, между нами имелось уважение. Ради тех времен прошу: уходи, Роггар. Я все еще уважаю Лэти, ты ей - родной человек.
- Я принесу ей голову предателя. Удел хозяев - оплакивать тех, кто не умеет хранить верность.
- Лэти - и оплакивать? Ну-ну...
Тох неопределённо повел плечами. Названный Роггаром усмехнулся и погладил пальцем свой клинок. Сталь отозвалась жалобным звоном. Звук не понравился человеку, и Роггар резко оборвал его, переведя движение в прямой выпад. Тох перекатился, не поднимаясь, вбил свой меч по рукоять в алые листья, отдавая его бугу - как надгробие? Влад сморгнул, ощущая вину и боль, впервые именно их, а не злость или страх.
