Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Юлий не ответил на вопрос, но отец этого не заметил.
Милица глянула с простодушным, почти детским любопытством.
Наверное, Юлий так плохо понимал людей, что ему чудились невероятные вещи. И еще Юлию казалось, что Любомир испытывает настоятельную потребность чего-нибудь сказать, но не может придумать вопроса. А Рукосил знает множество разнообразных вопросов, но молчит.
– Так ты что, хочешь, наверное, вернуться к своим э… научным занятиям? – спросил, наконец, Любомир.
– Не знаю, государь, – честно ответил Юлий.
– Чему ты учился?
– Тарабарскому языку, государь. И всем тарабарским наукам.
Любомир болезненно крякнул:
– Ну что же… Иди. Позднее… потом я с тобой поговорю.
В нездоровом лице его было одно нетерпение. Отец, своевольно-изменчивый в счастливые времена, теперь, в трудный для себя час, чувствовал себя глубоко несчастным от невозможности покончить со множеством навалившихся сразу неудобств. Одним из таких неудобств явился, очевидно, и княжич.
Глаза Юлия наполнились слезами, он застыл.
– Позвольте, государь, напомнить вам, что тарабарского языка не существует в природе. Это насмешка, – ровным, но достаточно громким и внятным голосом заговорил Рукосил. – Тарабарщиной называют всякую бессмыслицу и чушь!
– Это не так! Совсем не так! – воскликнул Юлий. Но поскольку заговорил он по-тарабарски, Рукосил, хоть и прервался, чтобы с почтительным поклоном выслушать княжича, едва ли принял его болботание на свой счет. – Простите, – добавил Юлий, переходя на слованский, – но ваши слова не соответствуют действительности. Тарабарский язык существует.
Рукосил еще раз поклонился и продолжал:
– Вы сами видите, государь. Оставим в стороне неразгаданную смерть Громола. Он погиб, достойнейший из достойных. Явился другой наследник – Юлий…
– Послушайте, Рукосил, – возразил Любомир, поморщившись, – помнится, вы настаивали… удалить княжича от двора.
– Благодарю, государь, у вас точная память. Так оно и было – настаивал. И я был прав, потому что вот он, наследник – живой. Он перед вами.
Великий князь терзался, не умея остановить поток дерзких речей. Мнилось Юлию, что Рукосил изъясняется так гладко и складно именно потому, что чувствует себя вправе мучить присутствующих.
– Почему ты молчишь? – воскликнул вдруг князь, обращаясь к супруге.
Милица вздрогнула, но занавешенных тяжелыми ресницами глаз не подняла.
– …Считая, может быть, излишним покушаться на жизнь наследника, Милица… – продолжил окольничий.
– Великая княгиня Милица! – сварливо поправил Любомир.
– Великая княгиня Милица задумала уничтожить наследника нравственно, искалечить и ум, и жизненные понятия наследника. Сделать его посмешищем для умных людей и лишить народной поддержки.
– Не надо преувеличивать, Рукосил.
– Единственным наставником, товарищем и собеседником юноши в его полном удалении от общества был назначен некий сумасшедший старик дока Новотор Шала. Еще в семьсот пятьдесят девятом году этот сумасброд решением ученого совета был отстранен от преподавания в Толпенском университете на факультете богословия, государь.
– Но ведь он клевещет, разве не видите?! – в волнении воскликнул Юлий по-тарабарски, оглядываясь так, словно он желал призвать в свидетели низкой лжи собравшиеся вокруг толпы.
– Этот человек… сумасшедший, он тут? – спросил Любомир.
– Его сюда доставят.
С некоторым трудом, словно насилуя себя, государь обратил взор к сыну: дико озирающемуся, бормочущему невесть какую ахинею.
– Хорошо, Рукосил, я все подпишу. Давайте. Я устал, – сказал он упавшим, плаксивым голосом. Ближе к середине стола возле грязного сапога лежал пергамент и несколько разбросанных перьев. – Боже мой, Рукосил, ты мучаешь меня вторые сутки. – Одно из перьев он обмакнул в плоскую чернильницу с узким горлышком и подвинул исписанный на четверть или на треть лист. – Мила, Мил, а? – сказал он вдруг изменившимся голосом и поднял голову. – Ну что, Мила, а? Как?
Но Милица не считала нужным его утешать.
– Подпишите, государь, – прошептала она едва слышно.
Любомир ждал, ждал, все еще надеясь, что она будет продолжать.
– Но как ты могла?.. Изменить мне! – глубоким задыхающимся голосом, который волновал Юлия, наполняя его жалостью, говорил отец. – И с кем? – Он всхлипнул. – Сопливый мальчишка. Боже мой! Боже мой! Как я устал от всех вас, боже!
Милица поднялась и произнесла, обращаясь по-прежнему куда-то вниз, к полу:
– Государь, позвольте мне удалиться. Позднее вы поймете, государь. Я… я ничего не могу сказать. – Милица явно волновалась. – Сделайте, как вам подсказывает совесть и разум.
Покидая зал, последний взгляд она кинула на Юлия.
– Но ты не можешь не признать, Рукосил, что великая княгиня ведет себя благородно! – сказал Любомир словно бы с надеждой.
– Потом, государь, я объясню, – чуть-чуть заторопился Рукосил.
– Будь прокляты эти объяснения! Будь проклята эта ясность! Я подпишу, Рукосил, но будьте вы все тоже прокляты!
Яркие губы Рукосила слагались в нечто похожее на усмешку, но глаза его, окруженные тенью, оставались холодны и бесстрастны, в этом холодно изучающем взоре не оставалось места для расхожих чувств, вроде презрения. Во всем облике Рукосила преобладало нечто умственное; высоколобая голова его в обрамлении чудесных кудрей – это горделивое произведение природы, изящество которого подчеркивала крошечная острая бородка и ухоженные усы, – покоилась, как на некой подставке, на высоком глухом воротнике, обрамленном плоско распростертыми из-под щек кружевами. Неосторожно сунувшись, об острые края угловатых, жестких кружев можно было, пожалуй, и порезаться.
Придвинувшись к великому князю ближе, чем это дозволяли правила придворного обихода, окольничий наблюдал брезгливую гримасу Любомира, отражавшую его мучительное недовольство собой и всем на свете. Несчастное лицо Любомира выражало недоумение, которое испытывает привыкший ко всяческим душевным удобствам человек, внезапно обнаружив непрочность своего существования.
Но подписи по-прежнему не было.
– Государь, – с особой мягкостью заговорил Рукосил. – Гниющую плоть проще отсечь – иначе можно погубить и тело. Сейчас на ваших глазах пелена наваждения, она застилает свет истины. Но какое счастье глядеть на мир открытыми смелыми глазами, ничего не опасаясь!
Любомир усмехнулся. Именно так: усмехнулся среди завораживающих внушений Рукосила. Смятение и подавленность государя были, может статься, не столь велики, как это мнилось плохо разбиравшемуся в людях Юлию. Казалось, отец нуждался не столько в утешении, сколько в уговорах.
– А что, Юлий, мой мальчик, ты-то что скажешь? – повернулся Любомир к сыну.
Рукосил резко, едва ли не грубо выпрямился и отстранился от великого князя, чтобы сделать несколько сердитых шагов по комнате. Он подошел к окну и уставился во двор.
– Вы обвиняете государыню Милицу в чернокнижии? – спросил Юлий.
– Ив этом тоже, – горестно кивнул Любомир.
– Тогда я скажу… Чтобы разоблачить могущественную колдунью, нужно и самому быть великим колдуном и волшебником.
Рукосил у окна, если не вздрогнул, то, во всяком случае, должен был сдержать порывистое намерение оглянуться. А Любомир опять ухмыльнулся. Похабная получилась улыбочка.
– Так-так, сынок. Значит, ты считаешь, что оба хороши?
– Я не взял бы на себя смелость судить, кто плох и кто хорош.
– Делайте, что хотите, государь, – не оборачиваясь, молвил Рукосил. – Только изъявите мне свою окончательную волю. С вашего позволения я удалюсь в Каменец и буду вести жизнь сельского хозяина. Я хотел бы разводить пчел, государь.
– Но как же быть, Рукосил? Надо же что-то делать…
– Напишите два указа! – презрительно бросил Рукосил.
– Каких таких два ука-аза? – протянул Любомир в высшей степени озадаченно.
– Первый как есть: Милицу взять под стражу, Рукосилу поручить следствие. Другой наоборот: Рукосила взять под стражу, Милице поручить следствие. И подпишите оба.
