Сердце мертвого мира (СИ) - Субботина Айя (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Она почти не удивилась, когда коробка открылась точно так же, как и найденная в пещере. Они были похожи формой и размером, из одного дерева, без всяких признаков замков, точно близнецы. И внутри найденной у Дюрана, тоже покоился ониксовый "глаз". Такой находке могло быть два объяснения: либо тот, кто сгинул в Хеттских горах держал связь с купцом через эти шары, либо между двумя маленькими "глазами" не было никакой связи. Таремка же давно перестала верить в совпадения. Ничто не случается просто так. Первое предположение хоть как-то объясняло такое неуемное стремление торговца во что бы то ни стало оставаться в Артуме. Странной ниткой совпадений, но ему удалось пробраться чуть не к самому Конунгу, будь он жив. А пока что Дюран следовал вместе со всеми в столицу. И, как бы он не выпячивал свое честолюбие, стоило речи зайти о том, чтоб избавиться от него - Дюран тут же умолкал, делался смирным молчуном.
Может вот тут-то и кроется отгадка всех несчастий Артума? Миэ не торопилась с выводами. Мог ли торговец быть шпионом? Вполне, для того он всегда и был на виду, крутился и выслушивал без риска быть разоблаченным. С другой стороны - жадность делала из него плохого помощника в тонкой интриге, а игра за Северные земли велась осторожная. Во всяком случае, так казалось Миэ.
Выехали еще когда на дворе стояла темень. Не успели отбыть, как следом примчался всадник и передал Берну письмо. Тут же по головам поползла молва, что из Белого шпиля прилетела птица с посланием, в котором фергайры требовали Берна немедленно явиться в Браёрон и там ожидать их. Это могло означать только одно - Берн, как пророчили все вокруг, получит благословение колдуний и сядет на престол. Миэ решила, что у этой вести есть и другая сторона: если воинов в бой поведет Владыка Севера, сражаться они будут яростнее. Хотя северян можно было обвинить в чем угодно, кроме трусости.
Дорога спорилась медленно. Оттепель наступала неудержимо, снег таял, превращаясь в грязную жижу, в которой грузли полозья и копыта лошадей. Несколько раз приходилось останавливаться и проверят, выбивать грязь из полозьев, обчищать ноги лошадям, и процессия двигалась дальше: медленная, неповоротливая, будто сытая змея.
- Эрель, как ты себя чувствуешь? - Таремка услышала знакомый северный говор.
Фьёрн сменил нарядные одежды для пиршеств на тяжелый нагрудник с отметиной в виде белой медвежьей лапы, тяжелый плащ, подбитый шкурой белого медведя. У бока его лошади, в широком кожаном желобе, покачивался тяжелый топор: лезвия-полумесяцы, начищенные до блеска, пускали солнечные блики.
- Я так отвратно выгляжу, что кажется, будто мне нездоровится? - Улыбнулась таремка. Северянин нравился ей, к тому ж у Миэ уже слишком давно не было никого, кто мог бы удовлетворить ее женское естество. Поэтому она позволила себе немного осторожного флирта, ровно столько, чтоб не казаться легкомысленной - как-никак за ними по пятам уже идут твари Шараяны.
- Прости, эрель, - стушевался он.
- Первый раз вижу артумских рогатых лошадей, - быстро заговорила Миэ, злясь на себя: и чего было просто не улыбнуться приветливо? С досадой подумала, что за это время совсем разучилась женским хитростям. Как, оказывается, нужно мало времени, чтоб растерять то, что годами училось...
- Отец разводит их. - Северянин, видя, что его не гонят, приободрился. - Наши кони самые быстрые в Артуме, - прибавил он без тени хвастовства.
- Правдивая ли молва идет, что если родится у рогатой черной, как ночь жеребицы, белый, как снег, мерин, то правым своим копытом он будет высекать драгоценные каменья, а левым - чистое золото?
Фьёрн хохотнул.
- Сколько живу, эрель, никогда прежде о таком не слыхивал. Где такие сказки сказывают?
- Народ говорит, - продолжала улыбаться таремка и, нисколько не стесняясь косых взглядов кухарок и прислуги, поддалась вперед, чтобы быть ближе к всаднику.
Они еще немного поговорили, поменялись пустыми словами, только чтоб скоротать путь. Северянин, как ни старался казаться безразличным, то и дело оборачивался, бросая на север грустные взгляды.
Вряд ли, если войско и вправду так велико, как говорили выжившие, кто-то в Харроге переживет нападение. Никто не говорил о том, но безмолвие подчас бывает красноречивее слов. Да и самой крепости не останется. Не останется конюшен, подвалов, амбаров... Будет груда черных камней только, и станет она могильным курганов для смельчаков, что остались обороняться без надежды сохранить себе жизнь. Знали, что Гартис уж ждет их, и не роптали. Только подначивали тех, кто отбывал в столицу, чтоб не мечи точили, а накрывали самыми нарядными скатертями столы, встречать победителей. "Станем им костью поперек горла - не проглотят, подавятся!" - с такими словами провожал их Кород. Еще вчера, на пиршестве, Миэ помнила, каким отвратным ей показался этот северянин: то в рукав сморкался, то ладони обтирал прямо о нарядную тунику. Даже теперь вспоминания о его плевках на совете, заставили таремку поморщиться от отвращения. Но он был отважен, много мужественнее многих встреченные ею раньше мужчин, и одно это отметало все остальные его недостатки.
В Артуме никто не скорбел о предстоящих битвах. Их принимали как должное. Такой здесь был порядок. И таремка вдруг устыдилась своего мирного детства и сумасшедшей юности, когда ей казалось, что нет ничего хуже покоя. Она грезила о приключениях, удирала из дому, искала задор, не понимая - какое это счастье ложиться спать и знать, что надежные крепкие стены отчего дома укроют ее сон от всяких невзгод.
Словно в подтверждение ее словам кто-то из малышни принялся шепотом расспрашивать мать, вернуться ли они домой. Мать, вместо утешения, сослалась на милость богов.
Когда впереди замаячили стены Сьёрга, горизонт сделался рыжим. Сонное солнце нехотя вкатывалось из-за ночных туч. День обещал быть солнечным. От осознания того, то он может стать последним, Миэ захотелось громко выругаться. Именно так, всеми бранными словами разом, чтоб хоть как-то сбросить тяжкое ярмо страха. И почему все они, те, кто едет теперь в санях вместе с ней, смотрят такими взглядами, будто ждут, что она сотворит чудо? Щелкнет пальцами и из мира исчезнет все зло? Ха! Миэ и сама была бы не прочь заполучить такое чародейство, хоть бы и в обмен на белую отметину, которой наградила ее Вира.
- Чтоб мне глаза харсты разодрали, смотрите! - прокричал кто-то позади.
Миэ обернулась, привлеченная криком.
На севере, там, где еще совсем недавно виднелась крепость, полз в небеса густой черный дым.
- Дайте плетей лошадям! - Заревел Берн.
Миэ не видела вождя, но голос его грохотал над головами беженцев. Одна из старух в одних с таремкой санях, принялась голосить; ее рот с редкими зубами распахнулся, точно зияющая дыра и рождал крик, от которого кровь стыла в жилах. Ей ответил еще один, и еще. Дети принялись прятать лица в колени матерям, северяне ругались. Миэ, не в силах выносить старушечий вой, что есть силы отвесила ей пару пощечин, пока та, удивленная, не умолкла. Она выкатила глаза на чужестранку, будто у той вместо носа появился свиной пятак.
- Хватит голосить, - рявкнула таремка. - Помолись лучше о тех храбрецах, которые нынче закат не встретят, что бы, тощая метелка, век свой в спокойствии доживала. И вы все, - она обвела строгим взглядом остальных женщин, - тем же займитесь. А то за вашими воплями мужикам спокойствия нет.
Что было дальше, Миэ мало понимала. Процессия двинулась скорее, но заминок было не избежать. Грязь, словно тайный союзник шарашей, то и дело прихватывала ноги лошадей, отчего животные нервничали и норовили стать на дыбы. Однажды на пути попались перевернутые сани и рядом же - кобыла, с вывороченной задней ногой и перерезанным горлом. Наверное, кто-то из воинов докончил бедное животное, чтоб не мучилось. Таремка подумала, что тушу стоило бы взять с собой. Если шараши не смогут одолеть стены Сьёрга, они могут стать осадой и тогда такая бесполезная трата мяса может горько аукнуться. О чем она неприминула сказать кому-то из проезжих воинов. Ей показалось, что тот даже не пытался услыхать ее слов.
