Синтез (СИ) - Ярне Борис (книги онлайн полностью .txt) 📗
Отцу было пятьдесят. Мать была на год его младше. Последние годы она не могла уснуть без снотворного. Постоянное нервное напряжение. Врачи сказали, что она умерла от передозировки. Не думаю, что она сделала это намеренно. Мать была сильной женщиной и никогда бы не пошла на такой шаг от отчаяния. Да что там, она была воплощение жизненной энергии. Открытой энергии, в противоположность отцу, замыкавшемуся в себе. Он пережил её на год. После её смерти он как бы перестал существовать сам для себя. Он прекратил писать, и, приходя домой с какого-нибудь очередного заработка, садился у окна и молча смотрел на улицу. Отец продолжал пробовать себя в бизнесе — торговал на рынке, это была его последняя ступень в карьере. Его нашли только утром, в канаве возле рынка. Видимо, кому-то очень понадобились носки, или кто-то решил, что на них можно хорошо заработать. В полиции сказали, что его очень долго били, вероятно, целью было не убить, а просто, поразвлечься. До смерти избив, с него сняли ботинки и сбросили в канаву, закидав носками, вероятно, непонравившегося фасона. Я был тогда уже в армии, об этом мне написал брат. Я не смог сдержать стона, когда читал письмо. «Какая чудная вещь, эта жизнь!» — думал я. Человек с таким образованием, научной степенью, пользующийся уважением и признанием в научных кругах, автор изобретений, принесших немалую пользу, и… можно продолжать и продолжать, в расцвете творческих сил окончил свою жизнь на дне канавы, среди носков, избитый малолетними подонками.
Леонардо замолчал и минуту рассеянно смотрел в пол.
— Мне тогда было двадцать два года. Мой первый трехлетний контракт с армией закончился. Я решил его не продлевать. В армии я проникся чувством уверенности в собственных силах. Как физических, так и моральных. Я твердо усвоил, что силой духа можно перевернуть весь мир вверх дном. Ощущение невероятной энергии и тяги к деятельности мешала мне спать, заставляя искать область их применения. Письмо брата прорвало брешь моих раздумий, поселив во мне обиду, злость и, как следствие, жажду мести. Тогда я совершенно чётко осознал, что это толчок к разгадке моего жизненного пути. Я словно очнулся от долгого сна, будто родился заново. Прокрутив перед собой жизнь моих родителей, я воспылал к ним глубоким уважением и любовью, проклиная окружающий мир. Я решил победить тот мир, которому проиграли мои родители. Вот собственно и всё. В тот момент я стал именно тем, кто я есть сейчас, о чём нисколько не жалею.
— А это как? — полюбопытствовал Максим.
— Думаю, тебе не стоит знать всех подробностей. Событий было предостаточно. Возможно, в старости, если доживу, буду писать мемуары. В армии у меня появились двое друзей (сейчас они мои компаньоны), которые вместе со мной покинули службу. Я рассказал им всё, не утаив не малейшей детали. Конкретных планов на будущее у них не было, во всяком случае, на ближайшие пару месяцев — они решили хорошенько отдохнуть после семи лет службы (они были старше и опытнее меня), поэтому с радостью предложили мне помощь. Мы вместе прибыли сюда и первым делом отыскали тех уродов, что убили моего отца. Найти их оказалось не так сложно. Ребятки, державшие рынок, были в курсе всего, что творилось рядом. Они недолго упирались. Рынок через два месяца стал нашим. — Леонардо улыбнулся. — Пацанов, убивших отца было пятеро. От тринадцати до семнадцати лет. Полиции мы их не выдали.
Максим испуганно взглянул на Леонардо.
— Нет, мы оставили им жизнь. Мы неделю, всего неделю, продержали их в подвале на одной воде, периодически извещая о скорой смерти, чем довели их до исступления — я открыл в себе потрясающие способности психолога и воспитателя трудных подростков, а потом, двоим из них, самым старшим, переломав пальцы на руках, отпустили. После этого в районе рынка воцарился порядок. Вопрос воспитания остается в обществе насущным. Не уверен я, подвержены ли дети такого возраста перевоспитанию или нет. И какие уж дети — семнадцать лет. Тюрьма пользы не дает, положительный пример бесполезен, остается использовать только страх пред последствиями поступка. Но и это не решает проблему. Не знаю, вообще, я горел желанием замочить этих малолетних тварей. Но, чёрт с ними, приняв во внимания тот факт, что виновато общество, окружающее их, а именно оно, сгубившее моих родителей, было моим врагом, я не стал заострять на этом внимание. Далее произошел ряд событий, принесших нам популярность в определенных кругах. Не важно. Кое-кто, владеющий сразу несколькими рынками, сетью, вознамерился прибрать нас к своим рукам, решив просто выгнать, даже не предложив отступных. Мы, разумеется, стали сопротивляться, но проиграли. Силы были неравные. Этот деятель добился моего ареста, воспользовавшись мелкой статьей, первой подходящей в нужный момент, и меня отправили на северный курорт на два года. Но именно это сыграло, как впоследствии оказалось, на руку мне, и на беду конкуренту. В тюрьме я обзавелся такими знакомствами и приобрел столько опыта, что вскоре после того, как я откинулся, вся та сеть рынков стала нашей. И понеслось!
Леонардо опять замолчал, также молча уставившись в пол, и продолжил:
— Где-то через пять лет я встретил Любу. Женщины! Любовь. Черт с ней! Родилась дочь, Лала. Как-то при теще я пошутил, что наследником должен быть мальчик. С тех пор она считает меня виновником всех дальнейших бед. Хотя в чём-то она права. Моя жена ждала второго ребенка. Тогда я оказался под мощным прессом. Очень сильно я кое-кому мешал. Нашу машину обстреляли. Все остались живы, но жена перенесла стресс и вскоре у неё начались преждевременные роды, которых она вместе с ребенком не перенесла…. У меня началась черная полоса. Я был так разбит этим, что дал слабину и упустил очень много важных моментов, чуть было, не потеряв контроль. Благо есть друзья, спасшие ситуацию. Но мне пришлось на семь лет покинуть свободный мир. Меня лишили отцовских прав. Ну, да ладно…
— А что с Ником? — вдруг спросил Максим.
— Ник? — Леонардо презрительно ухмыльнулся. — Я…
— Леонардо Манчини, — послышалось из-за открывающейся двери, — на выход, свободен.
— Неужто моя личность опознана? — воскликнул Леонардо, после чего встал и обратился к Максиму: — Как-нибудь после расскажу. — Он подошел поближе, глядя Максиму в глаза. — Что же в тебе такое? Ну, ладно, бывай. — Пожал руку и вышел из камеры.
Дверь закрылась, но ненадолго. Минут через пять в камеру вошел начальник отделения Гунько, уже знакомый Максиму.
— Ты по мне соскучился, как я погляжу, — начал Гунько.
— Не то, чтобы очень, — попытался он оправдаться, пряча флягу Леонардо глубже во внутренний карман пиджака. — Несчастный случай способствовал нашей с вами незапланированной встрече.
— По натуре я человек довольно-таки спокойный, но, признаюсь твоя никчемная личность, не понравившаяся мне с первого раза, сейчас начинает уже раздражать. Но, думаю, я успокою свою душу, объявив о твоем положении.
— Мне кажется, вы оказываете мне излишние почести, приходя сюда лично. А что у меня за положение?
— Дирекция ресторана подала на тебя заявление, приложив к нему счет, по которому тебе придется выплатить все сполна за причиненный им ущерб. Согласно заявлению, ты проведешь здесь пятнадцать суток. Это раз.
Максим подскочил.
— Сумма ущерба такова, что ты не сможешь покрыть его своей чёртовой гостевой карточкой, что, в общем-то, не имеет значения, поскольку данный случай является исключением и не подлежит оплате таким способом, то есть карточкой ты этой никак не рассчитаешься. Поэтому платить за тебя будет Город.
— Спасибо Городу, — вздохнув, сказал Максим.
— Я рад тому, что ты рад это слышать, поскольку Городу эти деньги необходимо будет вернуть, а доверия к таким, как ты, у Города нет. Тебе придется отработать их в обязательном порядке. То есть, кроме пятнадцати суток, ты приговариваешься к двум месяцам исправительно-трудовых работ.
У Максима потемнело в глазах. Гунько вышел, захлопнув за собой дверь.
Максим остался сидеть, будучи словно пришибленным плитой по голове.
