Сэр Невпопад из Ниоткуда - Дэвид Питер (читать полную версию книги TXT) 📗
– Её профессия всегда, во все времена была сопряжена с известным риском, – невозмутимо подтвердил сэр Юстус – Ей, бедняжке, не повезло, что и говорить, но подобный конец для дам определённого поведения – вещь вполне прогнозируемая. – Я успел так ему надоесть, что он уже почти не скрывал своего раздражения. – Объявлять Меандру войну – затея глупая и опасная. Король Рунсибел воюет, только когда речь идёт о безопасности Истерии. А в данном случае стране со стороны Меандра ничто не угрожает. Но ваши чувства мне понятны, и я соболезную вашему горю. Жажда мщения за собственную мать – вещь похвальная. А потому... – Тут он снова полез в кожаный мешок, вынул оттуда ещё две монеты и прибавил их к тем, которые лежали у меня на ладони. И пальцы мои собрал в кулак, давая понять, что больше мне рассчитывать не на что. – А потому я добавляю вам ещё некоторую сумму, чтобы вы могли нанять опытного воина и с его помощью наказать своего обидчика. Король Рунсибел не в ответе за действия солдат-наёмников, так что данный инцидент не скажется на взаимоотношениях его величества с Безумным Меандром. Решение останется за вами.
– Но... но... – Язык плохо мне повиновался. И в голове стоял какой-то вязкий туман. А грудь словно тисками сдавило. – Но... это ведь ваша обязанность!
– Я свои обязанности выполнил, – с раздражением произнёс Юстус – И даже с лихвой. Берите деньги, и всего вам наилучшего. Вы и так уже отняли у нас слишком много времени. Подумайте об остальных, о тех, кто, как и вы, ждёт справедливости. Прощайте, юный сэр.
«Вот, выходит, как. Бери монеты и проваливай». Рассудок мой принял этот совет с радостью, если не сказать, с ликованием.
Но у меня ведь ещё и душа имелась... В которой я хранил образ Маделайн – униженной и презираемой, но такой доброжелательной, открытой, весёлой, так свято в меня верившей. Она продавала себя, чтобы одеть и прокормить меня, чтобы обеспечить мне кров. Я появился на свет в результате зверства, учинённого над ней, и стал смыслом и целью её поруганной жизни. В ушах у меня всё ещё звучал её нежный голос, и я подумал, как она была со мной ласкова и терпелива, какая светлая улыбка появлялась на её лице при виде меня...
И душа сердито подытожила: «И по-твоему, это всё, чего она заслуживала? Она так в тебя верила, а ты готов продать светлую память о ней за жалких двенадцать дюков? За горстку золотых? Неужто такова цена сыновней любви? Ведь ты даже и не помышляешь о том, чтобы нанять солдата для расправы над её убийцей! Ты всё на себя решил потратить, всё до последнего гроша! Ты принял деньги из рук тех господ, которые над ней надругались, когда она была жива. А теперь они, выходит, так легко от тебя откупились. И ты этому не воспротивишься? Сунешь деньги в карман – и до свидания?!»
Ответ, единственно возможный, единственно приемлемый в данной ситуации, разумный и здравый, отчётливо прозвучал в моей голове: «Да».
Совесть, гнездившаяся в потаённых глубинах моей души, – существо жалкое, хилое и почти безгласное, – наверняка в этот момент с презрением от меня отвернулась. И я её очень хорошо понимал. Сам себе был противен, поверьте. Знали бы вы, как я себя презирал за слабость и податливость, за отсутствие решимости защитить память женщины, породившей меня на этот свет.
Но самым мерзким мне казалось то... что всё это очень скоро закончится. Нет-нет, в ту минуту я и вправду осуждал себя и мысленно посыпал голову пеплом. Но знал при этом, что стоит мне выйти из дворца с дюжиной золотых в кармане, и с самобичеванием будет покончено. Раз и навсегда. На эти деньги я смогу купить достаточно хмельного мёда, чтобы утопить в нём свои горести, сколько угодно шлюх, в объятиях которых так легко забыться, бессчётное число ночей под надёжным кровом, на мягких перинах. А если распорядиться моим богатством с умом, то можно и дом себе купить, и лавку. Чёрт возьми, а почему бы в таком случае мне не выкупить заведение Строкера? Управлять трактиром я сумею не хуже самого старика. И тогда жизнь моя потечёт в привычном русле, в родных местах, где всё будет напоминать о Маделайн...
Конечно, время от времени чувство вины перед ней будет возвращаться. Но наслаждение довольством и благополучием над ним возобладает, это уж точно. Правда и то, что я при всём желании не в силах был совершить поступок, который произвёл бы должное впечатление на Маделайн. Она умерла и похоронена, душа её на небесах, и ей, поди, никакого дела нет до справедливости в нашем земном понимании.
Тут взгляд мой снова переместился на гобелен с огромным фениксом и едва различимой фигуркой человека на могучей спине птицы. Мне отчего-то захотелось запомнить это изображение во всех его мельчайших деталях, чтобы потом в любой момент можно было восстановить его в памяти.
То, о чём я рассуждал выше, промелькнуло у меня в сознании за какой-нибудь миг. Я совсем было собрался поклониться сэру Юстусу, но тут тяжесть, теснившая мне грудь, вдруг трансформировалась в назойливое щекочущее першение в горле. Меньше всего на свете мне хотелось выказать себя перед собравшимися ещё более слабым и болезненным, чем меня сотворила природа. Я как мог подавлял отчаянный кашель, рвавшийся наружу из глотки, и, чтобы вполне в этом преуспеть, резко вскинул руку. Я хотел зажать ладонью рот, только и всего. Но стоило мне взмахнуть рукой, как золотые дюки все до одного выскользнули из ладони сквозь пальцы и с весёлым звоном посыпались на пол.
Из уст всех собравшихся вырвался вздох изумления. Лицо сэра Юстуса перекосилось от злости. А толстый рыцарь так и вовсе раздулся от негодования и побагровел, как созревший нарыв, который, того и гляди, лопнет. Тут со стороны одной из боковых дверей послышался нервный смешок. Я невольно взглянул туда. Оказалось, к собравшимся придворным только что присоединился королевский шут в своём дурацком колпаке и пёстром одеянии. Видя, в каком раздражении пребывают остальные, он присмирел и больше никаких звуков не издавал.
Я сперва никак не мог взять в толк, что такое произошло, из-за чего они все вдруг словно окаменели от злости, и только потом до меня дошло: эти люди решили, что я нарочно швырнул деньги на пол, выразив таким образом вместо подобающей благодарности презрение к тем, от кого их получил. Вот так история!
Я совсем было собрался пуститься в объяснения, шлёпнуться на пол и собрать все свои монеты, ползком передвигаясь от одной к другой. Я готов был сто раз извиниться за свою оплошность. Но сэр Юстус меня опередил:
– Да как ты смеешь швырять мне в лицо королевские деньги, шлюхин сын?! – проревел он. – Значит, вот какова твоя благодарность, негодяй?! Я... Я так старался быть к тебе снисходительным, я столько времени на тебя потратил, проявил столько терпения... Мне жаль было тебя, безбородого юнца, калеку и сироту. Но теперь настал конец моему терпению. Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было!
Тут мне пришло в голову, что мы с Безумным королём Меандром отлично поняли бы друг друга. Я, в точности как и он, не желал убираться оттуда, откуда меня пытались выгнать. А ведь минуту назад только и мечтал, как бы поскорей унести ноги из зала Справедливости, из дворца и из столицы. Это желание покинуло меня лишь в тот миг, когда Юстус на меня заорал... Я взглянул на него, на его физиономию, искажённую яростью, и с трудом сдержал улыбку.
Прежде мне нечасто доводилось ощущать себя хозяином положения. Теперь же это чувство буквально затопило мою душу, наполнив её радостью и гордостью за себя. Передо мной стоял рыцарь, окружённый своими высокородными товарищами, и дрожал от злости, причиной которой был я, ничтожнейший из граждан Истерии, незаконнорождённый урод, сын трактирной шлюхи, существо убогое и незначительное, чья жизнь не стоила и волоса с головы любого из этих знатных господ. Но то, что мне удалось вывести сэра Юстуса из терпения, мгновенно возвысило меня в собственных глазах чуть ли не до его уровня. Представляете, насколько я был собой доволен?
Теперь, мысленно восстанавливая в памяти тот эпизод, я склонён думать, что причиной утраты моей привычной осторожности была одна лишь болезнь, которая туманила мне мозг, мешая соображать здраво и взвешенно. Именно из-за лихорадки и лёгкого головокружения я тогда так распетушился. Но в те минуты я всего этого, конечно, не осознавал. Душа моя ликовала, тело из последних сил противилось болезни.
