Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ) - Некрас Виктор (книги .TXT) 📗
Смутная догадка опять мелькнула у Калины и тут же снова ускользнула. Он в досаде щёлкнул пальцами.
— Так их небось как раз и пощадят, — сказал кто-то насмешливо.
— В бою-то разве поймёшь? — усмехнулся Горяй. — Там не спросишь — кто таков, не будешь кричать — перекрестись, мол.
Калина вздрогнул.
— А зачем — кричать? — сказал он свистящим шёпотом, подняв голову — взгляд его был так страшен, что содрогнулись все за столом. — А кресты на воротах — не для того ли?
На короткое время пало молчание.
— Ладно, — сказал, наконец, Дубор всё так же глухо. — Велес им судья. Давайте-ка спать, братие. Завтра день тяжёлый… а то и смертный… негоже смерть хмельным делом пачкать.
Калине не спалось.
Поворочавшись несколько времени, лесовик поднялся. Долго пил ледяной шипучий квас с хреном и орехами. Дуборовы домочадцы спали, тонко сопела, то и дело испуганно ахая во сне, Забавина дочка. Калина, стараясь не нашуметь, натянул тёплые порты и полушубок, надел лапти, прихватил топор и вышел за дверь.
Лесовику всё время казалось, что он что-то упустил из виду, о чём-то забыл.
От избы Дубора до городовой стены было рукой подать — меньше перестрела. Калина дошёл до стены, несколько мгновений разглядывал могучие рубленые клети, вздохнул и решительно полез по всходу наверх.
— Кто идёт?! — окликнули настороженно. Лязгнула сталь, метнулись огни жагр.
— Я иду, — сварливо ответил Калина, выныривая со всхода на забороло.
— Что ещё за я? — уже злобно откликнулись из темноты — совсем близко. — А ну, стоять!
— Да стою я, стою! — Калина поморщился. Подошли трое с жаграми и нагими мечами — кмети тысяцкого. А следом — и он сам.
— О-о-о, — он засмеялся. — Витязь из Мяделя. Кличут-то как, кмете?
— Калиной отец с матерью прозвали, — лесовик встретился глазами со взглядом тысяцкого. — И не кметь я, не витязь… охотник из пущи…
— Да уж вижу, что не кметь, — тысяцкий скользнул взглядом по Калининой бороде. Кивнул дружинным, они отступили назад. — Но воевать-то доводилось, Калино?
— Доводилось, господине, — лесовик чуть склонил голову. — Ещё при Брячиславе Изяславиче, на Судоме-реке… мальчишкой совсем.
Помолчали.
— Не спится, Калино? — спросил тысяцкий о другом.
— Заснёшь разве? — Калина пожал плечами и кивнул в сторону стрельни. — Эвон… тоже утра ждут…
— Да, — неопределённо протянул воевода, тоже глядя в стрельню.
Там, в ночи, охватывая Менск полукольцом, горели многочисленные костры, слышались голоса людей, конский фырк и ржание, скрип снега под сапогами, лаптями и копытами.
А за огнями костров, в чаще десятками светились волчьи глаза — зверьё ждало поживы, чуяло большую кровь.
— Переживёт ли Менск завтрашний день, не ведаю, — вздохнул тысяцкий, отводя глаза от костров. — К князю послано, да только разве же успеть ему… с Чёрной-то Руси?
Калина смолчал. Его снова охватила какая-то смутная тревога, предчувствие чего-то страшного…
— Что молчишь, Калино? — взгляд воеводы прямо-таки сверлил.
— Страшно мне чего-то, господине, — признался Калина. — Христиане для чего-то дома свои крестами пометили…
Он не договорил — в глазах тысяцкого вдруг вспыхнули огни.
— Дома?! Крестами?!
— Ну да, — лесовик кивнул. — Я думаю, они так от разорения уберечься хотят, да только что-то мне неспокойно…
— А я вот мыслю, — зловеще процедил воевода, — не затеяли ли чего ещё эти богобоязненные…
Он поворотился к стоящим за спиной кметям.
— Гудой!
— Я здесь, господине!
— Возьми пять кметей да пройди по улицам. Проверь дома с крестами на воротах! Если что не занравится, кобениться там будут, альбо, не приведи Перун, за мечи да топоры хвататься — руби без разговоров!
— А чего искать-то? — непонимающе спросил Гудой.
— Да ничего не искать! — стукнул тысяцкий по рукояти меча кулаком в тёплой перчатке. — Просто погляди — всё ли в порядке, всё ли спокойно?!
— Понял, господине! — Гудой выпрямился. — Сделаю, Велегосте Добрынич!
На восходе небо начало медленно светлеть.
Упруго и смачно скрипел под ногами снег, потрескивали жагры. Калина шагал рядом с Гудоем, силясь отделаться разом от двух чувств — нарастающей тревоги и ощущения, что напрасно ввязался в дело. Ощущения зряшности затеянного воеводой.
Кмети Гудоя поглядывали на Калину косо, и он их вполне понимал — припёрся чужак, возмутил воеводу какими-то странными мутными слухами, и теперь они, вместо того, чтобы оборонять город, бродят по улицам, ищут незнамо чего…
— Ну… где это? — хрипловатым на морозе голосом спросил Гудой, оборотясь к Калине.
Тот даже остановился.
— Кто из нас местный? — ядовито спросил он. — Откуда я знаю, где та улица находится? Мы с Дубором по ней пробежали заполошно… и всё.
Гудой в ответ только коротко хмыкнул и зашагал дальше, не обращая внимания на возмущённый ропот дружинных за спиной — никто ещё на их памяти не насмеливался разговаривать с их вожаком, старшим дружины самого тысяцкого Менска, ТАК.
Но Гудой смолчал, и кмети тоже постепенно умолкли.
Прошли ещё несколько сот шагов, старшой остановился вновь.
— Вот она, — сдавленно сказал Калина, озирая улицу.
— Да, — усмехнулся Гудой. — Здесь христиане у нас и живут.
Про кресты он не спросил, а Калина не сказал. Зачем? Их теперь видели все — старательно прорисованные осьмиконечные православные кресты на воротах каждого дома.
— Н-да… — процедил кто-то за спиной Калины. Он не стал оборачиваться, чтобы посмотреть — кто. — И к чему бы это?..
— Чтоб Ярославичи не тронули, если в город ворвутся, — пояснил Гудой спокойно, кладя руку на мечевое навершие. — Мы, мол, свои…
Он вдруг оборвал свои слова и оборотился к кметям.
— А ну-ка, братие… — старшой был бледен, как смерть, не то от мороза, не то ещё от чего. — Кто сегодня видел, чтоб эти богобоязненные оружие получали?
Выяснилось, что видели многие.
— А на стенах… видели кого-нибудь?
Кмети только переглядывались и пожимали плечами…
Калина, кажется, начинал понимать.
Не помогут никакие кресты, если прознают, что ты на стенах дрался против войска великого князя.
— Плохо, — процедил старшой. Несколько мгновений думал, потом решительно кивнул в сторону ближнего дома. — А ну, пошли!
Ночь медленно рассеивалась, растекалась по яругам, чапыжникам и перелескам, в предутренних сумерках бродили тенями стреножённые кони, стояли над Менском дымные столбы — градские топили печи. Война там, альбо не война, выстоит Менск, не выстоит… а печь топить надо, хлеб печь надо… мужика своего кормить надо.
— Гудой воротился? — отрывисто бросил тысяцкий Велегость медленно густеющим на стенах кметям.
— Ещё нет, господине, — почтительно доложил кто-то.
— И ждать-то его никак нельзя! — досадливо сказал боярин, не отрывая взгляда от стана Ярославичей.
Там уже зашевелились, перетекали туда-сюда тёмные ручейки воев, хрустя снегом и бряцая сталью.
Пропел в стане Ярославичей рог. Кто-то из князей звал своих кметей. Скоро и бой.
Прошли уже четыре двора — нигде ничего подозрительного не обнаружили. Ни оружия, ни оружных людей. Мужиков во дворах не было, хозяйки угрюмо низили глаза, отмалчивались. Когда Гудой альбо Калина спрашивали, где мужики, неопределённо махали руками в сторону стен.
Спрашивали про кресты на воротах — зачем, де?
— Авось не тронут, — пожимала плечами хозяйка. — Крещёные всё же. Мужик так велел.
Гудой постепенно успокаивался.
Ничего подозрительного так и не нашли. А может и правда, подняли они тревогу на пустом месте, зря ушли со стен?
Взгляд лесовика натолкнулся на церковь. Он удивлённо поднял брови — вече разрешило?
Длинный четверик под шатровой кровлей, островерхая звонница с осьмиконечным крестом наверху.
— Давно поставили? — спросил Калину кого-то из кметей.
— Да лет пять, — отмахнулся тот на ходу.
У ворот пятого дома, около самой церкви, Гудой остановился, несколько мгновений разглядывал резьбу на вереях.
