Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ) - Некрас Виктор (книги .TXT) 📗
Невольно вспомнилось — захваченный Нов город, угрюмые взгляды бояр-христиан, весёлое лицо молодого полоцкого князя Брячислава Изяславича, раззадоренного войной, посвист стрел с новогородских заборол, и сжатые в железном упрямстве губы князя… И битва на Судоме, когда Ярославля конница в бешеном порыве прорвала строй пеших кметей Брячислава. И невступный холодный взгляд перед мечами кривичей и варягов Ярославлей княгини Ингигерды, дочери свейских конунгов…
Лесовик невольно вздрогнул, отходя от давних воспоминаний. Тогда, на Судоме, ранили отца — смертельно, как прояснело уже ввечеру. Калина примчался на лыжах в Мядель, когда было уже поздно, отец умирал. И тогда жизнь самого Калины бесповоротно изменилась — раз и навсегда.
И снова вспомнилось наяву — полутёмная горница, душный чад сгоревших лучин и хриплый голос отца в страшной полутьме:
— Нашему роду было доверено от богов…
Роду от богов было доверено хранение меча. И меча непростого — из небесной нержавеющей стали, из кузни самого Небесного Коваля, Сварожича.
— Только хранить, слышишь, сыне…
Меч сам должен был решить, кому он должен служить. А вернее, решали боги. А меч передавал хранителю их волю.
Ощущение мощи, исходящее от меча… тёплого и живого, струящегося в переплетении стали, ломающегося искорками на гранях стальной ковани…
Бом-м-м-м!
Гулкий удар била раскатился над городом, заставив вздрогнуть не только Калину, охваченного воспоминаниями, но и Дубора, замершего рядом, но и иных градских на стене.
Бом-м-м-м!
— Это что? — снова вздрогнул Калина.
— Вече! — Дубор был уже около всхода, ухватился за перила. — Пошли!
— Я же не менский, — возразил Калина.
— Кого это волнует… сейчас-то! — махнул рукой Дубор и — тра-та-та-та! — ссыпался вниз, пересчитывая сапогами ступени.
И верно! не время считать, кто здешний, а кто пришлый.
Уже на бегу, старясь не отстать от Дубора, лесовик заметил на воротах нескольких домов вычерченные мелом кресты. Не просто так, крест-накрест, а со старанием выписанные православные восьмиконечные кресты с косой перекладиной наверху.
Остановился.
Ошалело помотал головой.
— Дуборе!
Усмарь тоже остановился.
— Чего?!
— Глянь-ка, — непонятно почему кресты Калину обеспокоили. — Крест.
— Ну и что? — не понял Дубор.
— Откуда?!
Дубор подошёл, глянул на ворота.
— Так тут христиане живут, — он нетерпеливо дёрнул плечом.
— И что… это что, вече решило на ворота им крест поставить? — удивился Калина.
— Нет, — протянул усмарь тоже с удивлением. И ещё вчера не было креста этого…
Лесовик бросил взгляд вдоль улицы — крестов было много.
— На этой улице что, одни только христиане живут? — спросил он, начиная понимать.
— Да почти что, — Дубор уже начал нетерпеливо притопывать ногой. — Ну пошли уже!
— Ладно, пошли!
Они снова рванули вдоль улицы, навстречь текущему над городом гулу вечевого била.
Бом-м-м-м!
Ощущение какой-то неосознанной догадки ушло, затерялось, оставив поганый привкус, предчувствие чего-то страшного…
Бом-м-м-м!
Выбежали на вечевую площадь — народу уже было много. Менск — город немаленький, торговый, богатый. Над головами людей высилась прочно срубленная вечевая степень, а на ней — огромная дубовая бадья, обтянутая бычьей кожей. Молодой парень с упоением размеренно бил по коже деревянной колотушкой.
Бом-м-м-м! — раскатилось над стиснутой заплотами боярских домов толпой.
Рядом с билом стояли двое — тысяцкий в серебряных доспехах и коренастый крепыш в длинной шубе и бобровой шапке. Посадник?
Бом-м-м-м!
Тысяцкий вскинул руку, и парень около била послушно отложил колотушку. Толпа стихла, и только затихающий гул била ещё несколько мгновений раскатывался над площадью.
Смолк и он.
— Господин Менск, слушай! — гулко прокатилось над площадью.
Калина невольно восхитился — роста посадник небольшого, а вот голосом Велес не обделил.
— Пришла беда, отворяй ворота! — посадник шарил по притихшей площади острыми глазами, выхватывая из толпы то одно, то другое лицо. — Рать Ярославичей разорила всю округу, а теперь пришла и под наши стены! Спрашиваю у тебя, господин Менск — что делать?! Воля твоя!
— Драться! — гаркнул кто-то у самой степени.
— Да! — гулко прошлось по толпе.
Около степени возникла короткая сумятица — на доски выбирался молодой мужик, по короткой, опалённой бороде да по покусанному искрами кожаному переднику судя — коваль.
— Только драться! — гаркнул он, поворотясь к толпе. — Вон сбеги могут порассказать, как оно под Ярославичей-то попасть! По мне, так лучше уж враз — в землю альбо в огонь!
— А-а-а-а!!! — поддержали коваля менчане глухим неразборчивым гулом.
— Оружие буду раздавать со своего двора! — грозно посулил тысяцкий.
— Бей Ярославичей! — вскинул обе руки к небу молодой коваль.
— Бей! — отозвались менчане дружно.
Калине досталось короткое копьё, кояр и кожаный шелом. От чекана он, повертев его в руках, отказался.
— Мой топор лучше, — сказал лесовик, одним движением выхватил из-за кушака топор на удобном изогнутом топорище, крутанул его вокруг себя так, что посторонь засвистел рассекаемый воздух и тут же заткнул обратно.
Менчане вокруг одобрительно засмеялись. А тысяцкий только кивнул.
— Откуда такой вояка? — спросил он, щурясь от яркого зимнего солнца.
— С Мяделя, — коротко ответил Калина, оборотясь уже от ворот.
— Сюда-то как занесло? — слюбопытничал кто-то из дворни тысяцкого.
Калина в ответ только махнул рукой.
Вечером в избу Дубора набился народ — сябры да друзья. Усмарь был войтом городовой сотни, друзей и знакомцев у него хватало.
Металось пламя лучин, чуть испуганно глядела на судящих и рядящих мужиков Забава.
— Вот ты скажи, Калина, — не отступал Дубор от гостя, вцепясь в него хмуро-нелюдимым, как всегда, взглядом. — Зачем мы воюем-то с Ярославичами? Оно, известно, князю Всеславу Брячиславичу виднее, на то он и Велесов внук…
— Вот именно, — холодно перебил Калина, а бритоголовый кметь на дальнем конце стола полупьяно кивнул чупруном. — Всеславу Брячиславичу виднее.
— Воля Князева, — значительно сказал кметь. Калина припомнил, что звать его вроде как Горяем. И тут же вспомнил — где его видел. Тот самый парень, который ехал по лесной дороге с копьём наперевес.
— Ладно пусть так! — не отступал Дубор. Он на миг смолк, глотая из чаши бережёный для весенних праздников ягодный мёд. Сейчас было не до береженья — завтра в бой небось. Хотя и голову спьяну тоже терять не след.
Он и не терял.
— Пусть так! — сказал усмарь, стукнув точёной чашей по столу. — А ты мне скажи, нам-то градским, как?!
— А ты в полон к Ярославичам хочешь? — прищурился Горяй.
Дубор чуть опустил голову, зыркнул взглядом в сторону Забавы — видно, вспомнил, ЧТО она рассказывала про то, как черниговцы да кияне её родную вёску (да и его, Дубора — тоже!) зорили. Как дома и дворы жгли, как скотину резали, как баб да девок насильничали…
— А выстоим? — глухо спросил Дубор. — Против трёх-то ратей враз?
— А и не выстоим, так что же? — сказал Калина, чувствуя, как растёт где-то внутри что-то могучее, что-то, что досталось от богов. Воля Меча по-прежнему пребывала со своим бывшим хранителем. — Погинем с честью. А Всеслав Брячиславич за нас отомстит.
Горяй одобрительно кивнул. Остальные потупились — умирать даже и с честью, не очень хотелось. Но под Ярославичей хотелось ещё меньше того. А в полон — тем более.
— Чего же они люто-то так? — спросил кто-то, отводя глаза. — Наши-то кмети, я слышал, в Нове городе никого не тронули.
— А чего им с нами нежности-то разводить? — отрубил Горяй, у которого сквозь хмель вдруг прорезался трезвый голос. — Им надо нашу веру искоренить! Язычество поганое! — передразнил он с бережно выпестованной ненавистью.
— Это нас-то? — ахнул кто-то.
— Так у нас в Менске и христиане живут, — развёл руками Дубор. — Почти целая улица. И церковь есть, ещё с Ярославлих времён.
