Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана (книги бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
Заслышав топот резвых ножек по дорожке, Смилина встрепенулась и выпрямилась, отпустила на волю тёплую улыбку. Дочка бежала к ней со всех ног, сияя радостными глазёнками. И вдруг – споткнулась, шлёпнулась, ушибла коленку. Не заревела: большая уж – семь годков как-никак. Но зашипела от боли и скривилась.
– Ну что ж ты, доченька, под ноги-то не смотришь!
Смилина подхватила Вешенку и усадила к себе на колени, поглаживая ей ушибленное место и тихонько вливая в него свет Лалады. Завтра даже синяка не останется.
– Ну, ну, – приговаривала она, покачивая дочку. – У зайки боли, у волка боли, у нашей девочки заживи! Ягодка моя сладкая, птенчик мой пушистенький…
Она на ходу придумывала ласковые прозвания, а дочка помогала ей в этом:
– Я – твоя белочка. Цветочек. Грибочек. Молоточек.
– Почему молоточек? – рассмеялась Смилина.
Ответ был рассудителен:
– Ну, ты же любишь молоты. Ты ими в кузне работаешь. Только они большие, а я – поменьше.
Чёрная косичка с голубой ленточкой, крошечные серёжки с синими яхонтами, а очи – что толчёная бирюза… То была юная белогорская дева, ручки которой уже сейчас умели исцелять деревья в саду и оживлять увянувшие цветы.
– Тебя я люблю, моя ладушка-оладушка, больше молотов.
Дочка уютно прильнула к груди оружейницы.
– А расскажи сказку, матушка.
– Которую? – Смилина потёрлась носом об ушко девочки, подышала, мурлыкнула.
– Про прекрасную Сейрам, – попросила Вешенка.
Ветер вздохнул в цветущих кронах, и позёмка опадающих лепестков завилась по дорожкам.
– Ну, слушай. Жила-была прекрасная Сейрам. Очи у неё были чёрные, как ночное небо, и сверкали ярче самых ярких звёзд, уста – как спелые вишни, а косы – точно вороново крыло. Была она смелой охотницей, била из лука на полном скаку зверя и птицу без промаха…
Сказка текла, грустная и светлая, как догорающий закат. Услышав сонное сопение дочки, Смилина тихонько поднялась с нею на руках. Чернявая головка, склонённая ей на плечо, была почти невесома, но оружейница несла её, как самый ценный груз на свете.
Уже уложенная в постель, Вешенка сонно приоткрыла глаза и, увидев склонившуюся над нею Смилину, пробормотала:
– Вот я и вернулась к тебе, матушка. Я так долго ждала…
Слова эти приплыли из туманных далей, из-за края земли, из иного, незримого мира. Что они означали? Непосвящённому они ни о чём бы не сказали, но сердце оружейницы сразу обо всём догадалось, всё почувствовало и молчаливо ахнуло: «Ты… Ты – первая моя, потерянная? Та, ради кого я училась улыбаться сквозь боль? Ловко пошутила жизнь: тебе, первой, суждено стать и последней…»
– Но почему только сейчас? – слетело с уст Смилины. Она вглядывалась с острой нежностью и узнаванием в глаза дочки и видела: да. Это она…
– А чтоб ты любила меня больше всех, – промурлыкала Вешенка, снова смыкая ресницы и погружаясь в чистый и тёплый, как парное молоко, сон.
Будет ли она помнить о словах своей собственной души, когда проснётся? Может, будет, а может, и нет. Не всё ли равно? Весенний вечер перетекал в ночь, а думы кружились над головой Смилины звёздным хороводом, переворачивая страницы памяти.
*
Земля впитывала весеннее солнце каждым камушком, каждой травинкой. Голуби целовались на крыше, а Смилина работала то заступом, то лопатой, копая ямку для молодой яблоньки. Свобода нашла покинутый дом и заброшенный сад в горах; старые яблони в нём раскинулись дико и величаво, и она непременно хотела взять себе частичку этого великолепия. Она срезала черенок, прикопала в саду, и он укоренился. Теперь её пальчик властно показал Смилине место: «Копай вот тут». И женщина-кошка выполняла сие повеление.
Сама княжна в ожидании прогуливалась по дорожкам. Под её одеждой круглился уже заметный животик – вместилище драгоценной новой жизни. Смилина выпрямилась и отёрла пот со лба.
– Ягодка, готово! – позвала она.
Та показалась на дорожке, неторопливо шагая с юным саженцем в руках. Солнце искрилось в её очах, атласным блеском лежало на ресницах и обнимало её пополневший стан.
– А вода из Тиши? – спохватилась она.
– Уже набрана, радость моя. – Смилина поставила рядом с ямкой ведро.
– Ну, тогда сажаем. Иди сюда, помогай.
Невдомёк было крошечному деревцу, отчего так ласково вспыхивали искорки в глубине глаз Свободы, когда её руки встречались с руками Смилины. Его полили тёплой водой из священной реки, а потом оно стало свидетелем поцелуя.
– Пока ты помнишь и любишь меня, эта яблоня будет жить, цвести и плодоносить, – сказала Свобода. – Даже когда меня не станет – пока твоя любовь жива, будет жива и она. Даже когда не станет и тебя – любовь не уйдёт вместе с тобой, она останется в этой земле, горах, траве и семенах. В этих соснах и ветре. Она вечна.
Смилина не умела слагать любовных песен. Всё, что горело в её сердце, она вкладывала в волшбу, и уже та свивалась в поющий узор.
«Твои руки – в моих руках, – звенел он. – И пока они соединены, моё сердце живёт и бьётся».
«Останься вечно цветущей яблонькой, – молил он. – Я обниму твой ствол и укроюсь под твоей кроной. Чего я могу страшиться, когда ты простираешь свои ветви надо мной?»
«Будь моим солнцем, – просил он. – И тогда в самую тёмную ночь я не потеряюсь, не утрачу сил и стойкости под самым жестоким снегопадом. Зачем мне бояться холода, когда твоё тепло – в моей груди вечно?»
Пальцы оружейницы тянули тончайшую проволоку, свивая её в кружевной узор. В необработанных самородках они открывали сияющие грани, достойные быть оправленными этой любовной песней серебра. Серёжки и ожерелье с алыми лалами – вот над чем она трудилась в кузне. И настал день, когда она поднесла их любимой.
– Я вложила в них свою любовь, ягодка, – сказала она. – Пусть она бережёт тебя, если я буду далеко.
Свобода постоянно искала себе какое-нибудь дело. Ещё не будучи беременной, она принялась неутомимо исследовать Белые горы, стремилась побывать в каждом их уголке.
– Эту землю за всю жизнь не оглядишь! – восхищалась она, возвращаясь вечерами со своих вылазок-прогулок. – Она открывает всё новые и новые чудесные уголки, удивляет и чарует! Я хочу увидеть всё, что здесь есть прекрасного, но боюсь, что моего веку на это не хватит.
Возвращалась она не с пустыми руками – с пойманной рыбой или подстреленной дичью, а иногда с пучком высокогорных цветов. Домашние дела она доверила своей любимой служанке Яблоньке, которую взяла с собой из родительского дома, а также двум другим девушкам, служившим ей ещё в девичьей жизни. Княжна всегда лично проверяла, ладно ли всё сделано: приготовлен ли ужин к возвращению Смилины с работы, убрано ли в доме, в порядке ли грядки. Если ей что-либо не нравилось, она никогда не кричала на девушек, просто закатывала рукава и принималась за дело сама – без единого слова, личным примером показывая, что и как те должны были сделать. Девушки при виде госпожи, ползающей по огороду в битве с не выполотыми сорняками или самолично вытирающей пыль в пропущенных ими уголках, не могли не устыдиться. Яблонька лишь не всегда могла помочь на кухне: она не переносила вида крови, и в сторону свежедобытой дичи или только что забитой скотины даже смотреть боялась – не то что разделывать. Крыжанка с Ганюшкой могли управиться с птицей и рыбой, а крупные туши разделывала сама Смилина. Однажды Свобода добыла оленя, и оружейнице пришлось на своём горбу тащить его домой. Ей было под силу поднять его целиком, и свежевать на месте добычу супруги она не стала. Яблонька упала в обморок при виде «кровищи», которую женщина-кошка с княжной развели во дворе.
– Какие мы нежные, – хмыкнула Свобода, уводя её в дом. – Иди, иди. Тебя никто не заставляет смотреть.
От оленины Яблонька отказалась, хотя Свобода зажарила её на углях так, что пальчики оближешь. Простые походные блюда она умела готовить превосходно, а вот с чем-то более хлопотным предоставляла возиться девушкам.
