Отряд - Посняков Андрей (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
И не обманул, целый месяц в Тихвине пробыл и каждый день с Митькой на бережку встречался, учил. А уж Митрий горазд стараться - все слова старательно на распаренной берестине записывал, учил. Да перед ученьем Юхан строго-настрого наказал, пока никому про учебу не рассказывать и ни с кем из свеев не говорить - мол, не очень-то разрешают русских свейскому говору обучать. Митька перекрестился, обещал уговор держать. И держал - до тех самых пор, пока Юхан и купчишка его не отъехали. А потом расхрабрился, подошел к свеям, недавно прибывшим к тем, что на посаде лавки держали, поздоровался чинно, как дела спросил:
- Бонжур, месье. Камон са ва?
Шведы поглядели на парня… Переглянулись. И дружно грянули хохотом.
- Са ва, са ва, - покивал один, Карла Иваныч. - Ти чьто, в Париж-город собрался?
- Куда? - Митька поначалу не понял.
- Молодой чьеловек, ти только что говориль по-французски.
По-французски? Ах, вон оно что… Ну, Юхан, ну, удружил, морда свейская. Это вместо шведского языка он, Митрий, целый месяц французский учил? Вот так дела! Обидно - какой в Тихвине толк от речи французских немцев? Французское королевство - сторонушка дальняя, это вам не Швеция, куда сплавать, как в собственный огород сходить. Ни кораблей из Франции, ни купцов на посаде отродясь не видали. Французские немцы - незнаемые, не то что ливонские или, там, свеи. Ну, Юхан, шутничок чертов! То-то хохотал, когда прощались. Прямо ржал лошадью.
Немного погоревал Митька, а после махнул рукой и уж веселого шведского приказчика больше злом не поминал. Все ж таки хоть чему-то научил… Времени вот только жалко!
А Карла Иваныч, купец свейский, как-то встретил Митрия на торжище у книжного рядка. Узнал, улыбнулся в усы - длинные, чуть подкрученные, - поздоровался - бон жур, мол, мсье Димитри. Митька тоже отозвался - бон жур. Разговорились. Хороший человек оказался Карла Иваныч, хоть одет чудно: туфли, чулочки черные, на бедрах - пышные широкие буфы, кафтанчик куцый - камзол называется, длинный, подбитый мехом, плащ. Живот кругленький выпирает, седые волосы завиты, ноги чуть кривоватые - если б не одежка, и незаметно бы было, а так… Хотя тихвинцы давно уже на иноземную одежку не косились - привыкли. А кое-кто - говорят! - в Стекольнах и сам таковую нашивал! Ну, нашивал и нашивал - кому какое дело? Правда, некоторые чернецы осуждали: неча, мол, душу платьем поганым марать!
Зазвал Карла Иваныч Митьку в гости к себе, на постоялый двор, где свейские гости снимали почти полдома. Хорошая горница оказалась у свея. Митрий, как вошел, аж глаза зажмурил. По стенам не лавки, не сундуки - резные, обитые темно-голубым бархатом креслица, небольшой овальный столик, шкафчики с посудой и книгами, стеклянные окна - ну, то в Тихвине не невидаль, как и зеркала, и дорогая посуда. Пошарил Карла Иваныч в шкафу, снял с полки книгу, протянул Митьке.
- На, - сказал. - Читай. Только вернуть не забудь. Какие слова непонятные - выписывай, опосля спросишь.
Митрий обрадовался было - эко, сейчас свейский выучит, - ан нет, книжица-то французской оказалась, некоего Франсуа Рабле, «Героические деяния и речения доброго Пантагрюэля» называется. Но тем не менее заинтересовался Митька. Начал слова выписывать - поначалу каждый вечер к Карле Иванычу бегал, а потом все реже, реже - и без того уже многое понимал. Правда, и некогда особо было - сенокосы пошли. Уматывался Митька: не только для своей коровенки сено косил, а и обители Введенской женской, к коей, как все «бобыли иссадские», приписан навечно был. Иссад - так деревенька введенская называлась, на той стороне реки, супротив Большого Богородичного монастыря, который - он, а не Введенский - в Тихвине и есть самый главный! Хватало работы. И все же находил для книжицы время, по ночам читал, благо, светло было.
А по осени отъехал Карла Иваныч на родную сторонушку в свейский город Стокгольм, что у нас Стекольною кличут. С тех пор и не суждено было свидеться. Зимой Митрий на Введенскую обитель работал - по хозяйству больше: то дровишек из лесу привезти, то еще что. Хозяйка-сестрица, мать Гермогена, - согбенная горбоносая дева со злым взглядом маленьких, запрятанных под кустистые брови глазок - Митьку почему-то невзлюбила и все время старалась посылать на самую черную работу: чистить хлева, птичники, по весне - разбрасывать на поле навоз. Уставал отрок сильно, что поделать, таким уж уродился - сухоньким, слабым. Однако от труда непосильного словно бы сильней становился Митька, жилистым, выносливым, даже несколько раздался в плечах. Но как ни работал, а коровку-то увели - за осенний оброк-бобыльщину взяли. Да вот еще и со служкой неважно вышло! А и правильно - нечего к Василиске приставать! Эва, как бы он посейчас Богу душу не отдал! Убийство - грех тяжкий… Да нет, не должен бы - не так-то много у Митьки сил, чтоб насмерть завалить здорового молодого лба. И все же следует сейчас поберечься.
- На Шугозерье идти надоть, - словно подслушав Митькины мысли, опять напомнила Василиска.
Митрий задумчиво взглянул на нее и вдруг невольно залюбовался - уж больно хороша была сестрица! Синеокая, стройная, с темно-русою толстой косою. Вся хороша - и лицом, и фигурой, даже старая телогрея поверх длинной сермяжной рубахи до пят ничуть не скрадывала красоту Василиски. Поясок узенький, самолично цветастыми нитками вышитый, в ушах синие - под цвет глаз - сережки-кольца, убрус на голове хоть и старенький, да чистый, узорчатый. На ногах - кожаная обувка, поршни, такие же и у Митьки; чай, не в деревне, чтоб босиком-то ходить, да и не дети уже.
- На Шугозерье, так на Шугозерье, - подумав, согласился Митрий. - Попутчиков бы только сыскать.
- Сыщем, Митенька, сыщем. - Василиска обрадованно улыбнулась. - Как не сыскать, когда праздник сегодня? Знамо дело, уж хоть кто-нибудь да приехал из дальних погостов, не со Спасского, так с Пашозерского или с Паши-Кожелы.
- Скажешь тоже - с Паши-Кожелы, - усмехнулся Митрий. - Где Шугозерье, а где Паша-Кожела?! Да и не поедут с дальних погостов на праздник, время-то какое стоит - сеять скоро.
Девушка опустила ресницы.
- Что же тогда делать будем? Нешто одни доберемся?
- Одни не доберемся, и думать нечего, - веско заявил отрок. - Разбойного люда по лесам много. Сама знаешь - голод на Руси-матушке, сколько народишку на север с голодных мест подалось, слыхала?
- Да слыхала, как не слыхать? - Василиска махнула рукой. - Голод - он везде голод. И в наших краях, чай, народишку поубавилось, на торгу люди сказывали - где раньше выселки да починки были, там теперь одни пустоши. Ох, и за что такое наказание православному люду? Нешто этак Господа прогневили? Два лета неурожайных подряд - видано ли? Морозы в июне, в июле на реках лед - не слишком ли?
- Господа не гневи, дщерь, - передразнивая отца-келаря, прогнусавил Митька и добавил уже обычным голосом, правда, понизив его до еле различимого шепота. - На паперти шепчутся - знаешь, почему на Руси такой голод, да мор, да неустройство?
- Почему же?
Митрий оглянулся вокруг и, притянув сестрицу за шею, прошептал в самое ухо:
- Да потому что царь-то, говорят, ненастоящий!
Василиска вскрикнула, в ужасе зажав рот ладонью.
С Преображенской соборной церкви снова ударил колокол, подняв с росших рядом лип целую тучу галдящего воронья.
- Ну что, пойдем поищем попутчиков? - Митька дернул сестру за рукав.
- Так ты ж говорил, что не найдем!
- Ничего я такого не говорил, - невозмутимо усмехнулся отрок. - Сказал только, что с дальних погостов мы здесь вряд ли кого найдем. Но ведь, кроме них, нам и с холмогорцами по пути, и с архангелогородцами, и с мезенцами.
- Ой, а ведь и верно! Ну и умный же ты у меня, Митенька. Не зря Умником и кличут.
- Постой пока здесь, у паперти, а я по рядам прошвырнусь.
С малого посада вдоль по Белозерской улице в сторону прихода Флора и Лавра проскакали вооруженные всадники - в черных, украшенных серебряной канителью кафтанах, с болтавшимися у пояса саблями и саадаками за спиной. Государевы люди.
