Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена (книги бесплатно TXT) 📗
–- Гермес разве не доносил?
– Он говорит только то, что нужно. А мне хотелось бы услышать – в общем…
– Титаны в Тартаре. Мой дворец стоит как подобает. Тени пьют из Леты вовремя. Асфодели пока не завяли.
В лицо чуть не попал тюльпан – алый, не подземный. Пришлось ловить и отбрасывать обратно в ликующую толпу (там расступились, будто я отравленный дротик метнул). Цветок оставил на ладонях запах вечной весны – настоящей, какой никогда не бывает в Элизиуме…
Жить среди смерти вообще-то просто. Нужно только не вспоминать о том, что где-то есть жизнь.
Ноги ступали по благоухающему жизнью ковру тяжелее, чем по горящей лаве.
Зелень и солнце резали глаза хуже осколков хрусталя.
Хотелось надеть шлем и не слушать рассказов Зевса об их разногласиях с Жеребцом. Что ты говоришь, Громовержец, Черногривый недоволен своим жребием? Считает, что ему лучше – быть первым? Ты уверен, что недалек тот день, когда он попытается набрать союзников и выступить против тебя?
– А на пиры-то его по-прежнему приглашаешь?
– Раньше приглашал. Теперь вот он сам является. Деметра обижается, плачет…
– С каких пор она его невзлюбила?
– А ты не знаешь?
– Откуда бы мне.
Громовержец только машет рукой и хмурится, и ликующие подданные не рискуют даже осыпать его цветами. Правда, ненадолго – и вскоре под ноги снова ложатся гиацинты и левкои, сирень и амаранты…
А главный дворец на Олимпе больше не светел – блестящ. Сверкает издалека, будто к нему привязали колесо от Гелиосовой колесницы. Сияет золотом и драгоценностями, и каждая мозаичная колонна – произведение искусства, ненавязчиво шепчет тебе: «Тут живет величие, и я его часть!»
Гестия выбежала нам навстречу, крикнула издалека:
– Слава победителю! – и взметнула с ладошки победный фонтанчик искр.
Потом перевела глаза на меня, радостно вскрикнула, распахнула объятия, в мгновение оказалась рядом…
И остановилась в шаге, будто разглядев или вспомнив что-то. Потупила глаза и произнесла заученно:
– Радуйся, брат… Владыка Аид.
– Радуйся, сестра. Мы долго не виделись.
Слова давались легко – глупая шелуха, к которой прибегают боги и смертные. В глазах у нее – было настоящее.
Боль.
«Ты… ты изменился. Постарел больше, чем за всю Титаномахию. А плечи… Почему ты сутулишься?! И взгляд, лицо… Ты теперь не Аид-невидимка? Ты – Аид-Владыка? »
«Не знаю. Наверное, - и то, и то».
«Что ты сделал с собой этим жребием… Остальные… остальные меняются тоже, но ты…»
«Ты хотела бы видеть на моем месте – кого? Зевса или Посейдона, сестра?! »
Она прикрыла глаза, блеснувшие слезами. И вдруг метнулась вперед сгустком рыжего пламени – и все-таки обняла.
И хвалы вокруг примолкли, а кифара Аполлона тренькнула и сфальшивила: сорвались пальцы музыканта. Обнимать Подземного Владыку?! Хватать в охапку олицетворение мира смерти, повелителя теней и чудовищ?!
Да он сейчас… вон, псы на двузубце косятся неодобрительно…
Но нет, Владыка просто стоит. Окаменев лицом – ну, оно ж у Владыки всегда было невыразительным. Пальцы сжались на двузубце, взгляд – чернее Тартара, равнодушнее Стикса.
Губы шевельнулись было, сложили…
«Нет, это не я».
Я – Владыка. Щит, и замок на дверях тюрьмы, и адамантовый стержень мира, в котором нет жизни.
Мне нельзя… а что там? Разве есть что-то, чего нельзя Владыкам?!
– Да ладно тебе, Гестия! – посмеиваясь, вставил Зевс. – Надо же, соскучилась как. Наглядишься на него на пиру. Да выпусти его, что ты вцепилась, будто нимфа в возлюбленного!
Гестия наконец разжала объятия. Полыхнула прежним огоньком в заплаканных глазах.
– Брата долго не было, – сказала так, будто это объясняло решительно все.
Хмыканье Геры, как обычно, содержало пропасть смыслов. Например: «О, Предвечный Хаос, когда она уже повзрослеет! » или «Да чтоб он и дальше не появлялся! »
– Я приказала приготовить пир в честь победителя Тифона! – тут же нашлась сестра, и Зевс приосанился.
Хотя и так ведь стоял величаво.
….Гермес как-то сообщил, смеясь: аэды слюной захлебываются, когда нужно изобразить празднество на Олимпе. Одно описание пиршественных чертогов вызывает у них сушь в горле и растягивается чуть ли не на часы. Когда же доходит до самих пиров…
Все настолько величественно, говорил Гермес, что хоть ты поперхнись.
Аэдам и их слушателям так и видится: сидят боги в златом мегароне и неспешно вкушают нектар с амброзией. Музы поют, хариты танцуют. Звучит кифара Аполлона. Богини кружатся в хороводе, и впереди всех идет Артемида. Гермес устраивает проказы – милые, конечно, – поощряемый снисходительной улыбкой отца. Геба, дочь Зевса и Геры, скользит, разнося нектар бессмертным.
Мед, молоко, плоды – не златые, но похожие.
Прекрасно и благопристойно.
Рука ни у кого не дрогнет, проливая нектар, – чтобы бессмертные пачкали хитоны?!
К еде смертных боги вообще не снисходят – а зачем им? Захотят – примут вид странников и заявятся к кому-нибудь на землю в гости.
– А что, пиры у брата не стали другими? – помнится, спросил я тогда.
Гермес только хихикнул.
…смазливый божок-виночерпий (откуда они тут берутся?!) наполняет чашу вином. Не из земных – из божественных виноградников, дар Деметры…
– Таким поили Крона!
От общего божественного смеха подпрыгивают золотые кубки и украшенные драгоценными камнями блюда.
Мужчины и женщины – наравне за столом: боги и богини. Правда, сначала боги – потом богини.
– Крона поили другим, – Зевс дарит виночерпию многообещающий взгляд и поднимает палец. – Не из винограда – из яблок. Титан Япет был мастер настаивать их на меду. Метида выманила у его сыновей пару пифосов, а я в это время добывал из Ехидны желчь…
Все послушно замолкают и внемлют великому подвигу.
– Сказал ей пару слов о ее внешности, и она этой желчью плеваться начала: успевай ловить! Правда, в Эреб я за этим не спускался, застал ее за трапезой на поверхности…
И разводит руками – вот и весь подвиг. Аполлон, который уже настроил было кифару – воспеть – кривовато, но все равно красиво улыбается: такое возвеличить едва ли получится, впрочем…
Зевс-Кронион, что силен был, и сердцем, и телом,
Козней и силы Ехидны чудовищной не убоявшись,
Желчь хитроумием выманил у змеетелой,
Что прожигала и скалы, и бронзу точила…
Зевс же тогда светлоликий, ничуть не пугаясь,
Вместе с женою своей, хитроумной Метидой,
Влили отраву в вино и его предложили тирану...
Белый праздничный хитон и багряный фарос сидят как влитые: на пиру Владыка должен выглядеть как на пиру.
Шлем я опустил рядом с троном: сначала водрузил было на стол, посмотрел на перекошенные лица… убрал.
Вино благоухает почти как амброзия – дурного на Олимпе не держат.
– Смертные мало внимания уделяют этому напитку, – замечает брат, отпивая из изукрашенного рубинами кубка. – Если бы у них был бог вина и радости… но такого нет. Впрочем, у них сейчас и без того забот хватает… к тебе-то, небось, теней теперь побольше идет?
– Не жалуюсь.
Может, и побольше. А может, это Гермес притаскивает ко входу тех, кто столетиями скитался по поверхности – прыткий из него душеводитель получился! Он, кстати, здесь – хрустит медовой дыней и ни на секунду не присаживается: то Артемиде что-то шепнет, то мелькнет возле локтя Ареса.
– Ты слышал об истории с Пандорой? После предательства Прометея смертные зажили слишком хорошо. Стали забывать, кто вершитель их судеб и податель благ. Ремесло, искусство. Зазнались, как люди медного века. Прекратили приносить жертвы…
Так и сказал – «предательство Прометея», не замечая (или делая вид, что не замечает), как облился амброзией сидящий неподалеку Гефест.
– Но второй потоп я устраивать не стал – накладно… – Громовержец лениво потянулся за виноградом. – И для Посейдона много чести. Так… решил напомнить, кто в небе хозяин. Ты знаешь, что Эпиметей унаследовал от отца сосуд со всякой дрянью? Вещий Япет умел не только вино из яблок готовить. Еще до Золотого Века он сумел заточить в один пифос все болезни и горести – по приказу Крона. Оттого-то тот век и стал Золотым. После того, как Япет с остальными оказался в Тартаре, сосуд перешел к Прометею, а от него – к Эпиметею. Вот только после участи брата тот не желал допускать к себе никого с Олимпа, а пифос с болезнями стерег так, что невидимка бы не проскочил.
