Серафина - Хартман Рейчел (серия книг TXT) 📗
Благородное собрание поколебалось, возможно, смущенное такой беспечной отсылкой к краткости человеческой жизни, но в конце концов все захлопали. Королева пригласила Комонота сесть между собой и принцессой Дион, и начался долгий и утомительный ритуал светских приветствий. Все в зале, от регента Самсама до лорда Простака из Дыры-на-Свиноречке, дожидались возможности предстать перед ардмагаром и поцеловать кольца на его толстых пальцах. Я заметила в общей очереди графа Апсига и ощутила какое-то мрачное удовлетворение.
Само собой, бесконечной карусели придворных требовался аккомпанемент. Мне полагалось играть на уде, но медиатор я как назло оставила в комнате, и к обеду пальцы покрылись мозолями.
К тому же меня мучила головная боль. Началась она с того момента, как протекла коробка, и усиливалась с каждым часом.
— Вам нехорошо, госпожа концертмейстер? — раздалось… не знаю откуда. Я посмотрела на своих музыкантов и обнаружила, что они почему-то удивительно далеко. Их лица расплывались. Я моргнула.
— Она так побледнела! — сказал другой голос. Струился он медленно и тягуче, словно кто-то просеивал темный мед сквозь сито.
Я задумалась о том, пропущу ли обед, а потом на меня без предупреждения нахлынуло материнское воспоминание.
Сто шестьдесят один дракон в Высоком гнезде. Под нами горы. Над нами дождевые облака, движущиеся на юго-юго-восток со скоростью 0,0034 терминуса.
Начинается новый семестр, и ардмагар выступает с лекцией перед студентами и преподавателями Данло Мутсай. Тема лекции: «Коварная болезнь».
Я знаю, что это значит. Не могу спать, думая о ней. По всей вероятности, я заражена.
Достаю блок для заметок и включаю. Его сделал один из квигутлей отца. Он помогает помнить, но нет такого устройства, которое помогло бы мне забыть.
— Человечество может быть учителем, — кричит ардмагар. — Суть мира — в обмене знаниями. Мои реформы — запреты на кровную месть и на накопительство — подстегнуты философскими идеями людей. Если идеи логичны, этичны и измеримы, мы можем их перенять. Но я должен предупредить вас, всех вас — от новоперекинувшегося, впервые увидевшего юг, до почтенного учителя, влетевшего в облако беспечности: человечность таит в себе угрозу. Не потеряйте себя во влажных складках людского мозга. Поддавшись химической интоксикации — эмоциям — драконы способны забыть, кто они на самом деле.
Здесь ардмагар неправ. Я помню себя — вплоть до третьего значащего разряда — и помнила, даже когда хотела забыть. Но и теперь, на высоте, я не забыла так же и Клода.
— Эмоции вызывают привыкание! — скрежещет ардмагар. — В них нет смысла: они противоречат разуму. Их полет стремится к нелогичной, недраконовой морали.
— И к искусству, — бормочу я.
Он ловит эхо моего голоса: акустика Высокого гнезда совершенствовалась тысячелетиями, чтобы слышно было каждого.
— Кто заговорил без арда?
Поднимаю голову под углом в сорок градусов, выйдя из позиции покорности. Все пялятся.
— Я сказала, ардмагар, что полет человеческих эмоций стремится к искусству.
— К искусству. — Он измеряет меня взглядом охотника, оценивает мою скорость и силу обороны. — Искусство блестит перед нашим носом, словно неуловимый клад. Я это понимаю, детеныш. Но мы изучим искусство. Пролетим над ним во всех направлениях, но на здравом, безопасном расстоянии. Когда-нибудь мы поймем его силу. Приведем ее в ард. Мы научимся разбивать его скорлупу и поймем, почему оно того стоит. Но не пытайтесь лететь по следу людей. Разве стоит ради искусства, что живет не дольше одного вдоха, всю жизнь провести в рабстве зловонных прихотей мясистого мозга?
Опускаю голову, подавляя инстинкт. То, что я почувствовала, человек назвал бы гневом. В мозгу дракона это называлось «сжигай или улетай». Зачем только я заговорила? Он измерит мои слова и вычислит, что я заразна. Цензоры явятся среди ночи и отправят меня на иссечение. Они вырежут, выскребут из меня это неисчислимое.
Это приведет мои нейроны обратно в ард. Я желала забыть, поэтому и вернулась домой. Я хочу этого — и не хочу.
Нельзя лететь в двух направлениях сразу. Я не могу гнездиться среди тех, кто считает меня ущербной.
Просматриваю текст, записанный в блок, и добавляю к нему: «Любовь — это не болезнь».
Я открыла глаза и тут же закрыла обратно, увидев, что надо мной с встревоженным видом склонился Киггс, положив руку мне на лоб. Псы небесные, из-за воспоминания я упала в обморок. Ну почему нельзя было просто свалиться головой вниз через перила и спасти себя от этого смертного стыда? Не пришлось бы открывать глаза посреди взволнованной толпы — уже больше никогда.
— Очнулась, — сказал он. — Фина, вы меня слышите?
— Душно здесь, — заметил наш первый трубач. — Мы играли три часа подряд. С ней точно все хорошо?
— Это ублюдок Виридиус виноват. Все на нее взваливает! — Наверное, Гантард высказался.
Ладонь у меня на лбу напряглась на слове «ублюдок». Я открыла глаза как раз вовремя, чтобы успеть заметить раздражение на лице Киггса; увидев, что я пришла в себя, он смягчился.
Принц помог мне подняться. Я сонно покачнулась — земля оказалась так далеко! — и тут осознала, что мы по-прежнему на балконе, а зал внизу почти опустел. Последние гости ручейком вытекали в коридор, пытаясь делать вид, что не смотрят на меня.
— Что случилось? — прохрипела я; горло казалось сухим, словно пергамент.
— Вы упали в обморок, — ответил Гантард. — Мы решили, что это от жары, но не знали, как вас остудить, не нарушая приличий. Сняли с вас обувь — просим прощения — и собирались подвернуть рукава…
Я отвела взгляд, вцепившись в перила, чтобы руки не тряслись.
— …но принц Люциан решил, что лучше вас обмахивать. С удом ничего не случилось.
— Спасибо, Гантард, — сказала я, избегая смотреть на него, и потянулась за обувью.
Мои музыканты заботливо нависали над нами, словно не зная, что мне вдруг может понадобиться. Я помахала руками, отпуская их, и они, едва не растаптывая друг друга, ломанулись обедать. Киггс взял себе стул, сел на него верхом и, опершись подбородком на руки, наблюдал за мной. Сегодня алый дублет на нем был более нарядным, украшенным золотой тесьмой, и простая белая повязка по контрасту с ним еще яснее говорила о скорби.
— Разве вам сейчас не полагается быть где-то в другом месте? — спросила я непринужденно, пока застегивала обувь, боясь, что под шутливым тоном он все же заметит раздражение.
Принц поднял брови.
— Вообще-то, полагается. Но я ведь и за безопасность отвечаю, а тут поднялся немалый шум, когда вы хлопнулись в обморок. Сельда обещала приглядеть за моей тарелкой. Я провожу вас вниз, если хотите.
— Я что-то не чувствую особенного голода. — Спасибо Всесвятым, тошноты я тоже не чувствовала. Продолжая сидеть, протерла глаза; за ними, в глазницах, по-прежнему пряталась боль. — Вы получили мою записку?
Он выпрямился.
— Да. Спасибо. Похоже, ваши усилия вчера оказались такими же тщетными, как и мои. Мне не удалось поговорить с Эскар; она вместе со всем посольством отправилась на заставу Дьюком встречать ардмагара.
— А в посольстве знают о сообщении рыцарей?
Он надул щеки и шумно выдохнул.
— Бабушка встречалась с послом Фульдой перед его отъездом, чтобы уведомить его о «слухах».
— Слухах? — переспросила я в изумлении. — Она не верит, что сэр Карал видел дракона?
Киггс раздраженно покачал головой.
— Печально признавать, но она не хочет верить, что дракон мог нарушить соглашение. Все ее правление построено на идее, что мы можем доверять драконам, и она отказывается рассматривать возможность того, что какой-то дракон без разрешения летает на наших землях — не говоря уже об убийстве дяди Руфуса — если мы не представим ей очень много очень убедительных доказательств.
