Прикосновения Зла (СИ) - Чижова Маргарита Владимировна "Искра От Костра" (читать книги бесплатно .txt) 📗
Сын Макрина потерял равновесие. Его швырнуло назад и вправо. На миг Мэйо представил, как полетит вниз головой, в теплую, грязную воду, а там – на насыпном холме довольный Креон разразится глумливым смехом.
– Держись! – крикнул Сефу, протягивая руку падающему юноше и, не дожидаясь ответных действий, ловко схватил его за запястье.
Отпрыск Дома Морган с удивлением принял помощь. Солнцеликий, тяжело сопя, втащил его обратно на лошадь. Поморец выпрямился и недоуменно поинтересовался:
– Зачем вы это сделали?
– Братство. Ты позабыл то, что сам же и предложил? – весело прищурился Сокол.
– От нас потребовали поединка.
– Они его получили. Победа моя по праву, но и ты сражался достойно. Возвращаемся, хватит на сегодня… испытаний.
Эбиссинец объехал Мэйо и у самого берега остановился, ожидая догонявшего быстрым шагом поморца. Они покинули мост вместе, бок о бок.
– Очевидно, мне следует поблагодарить вас за великодушие, царевич… – сын Макрина безуспешно искал глазами Креона.
– Вечером я с удовольствием приму твою благодарность в более располагающей обстановке. Поужинаем вместе, а затем немного расслабимся.
Поморец судорожно сглотнул, понимая, что получил предложение, от которого невозможно отказаться, и натянул на лицо любезную, хотя и насквозь лживую, улыбку:
– Буду рад составить вам компанию.
– Твой голос потускнел, в глазах – печаль. Досадствуешь из-за проигрыша?
– Самую малость.
– Не волнуйся, я сделаю так, что ты быстро позабудешь об этой маленькой неурядице.
Улыбка Мэйо стала еще шире, превратившись в кривой оскал. Он чувствовал себя затравленным волком, которого окружили псы, и каждый норовил первым вцепиться в глотку.
Рон-Руан сотрясался в конвульсиях как неизлечимо больной. Он пах сладкой гнилью и чем-то трудноуловимым, но до тошноты мерзостным. Город хрипел, выл по ночам, а днем непрерывно орал, требуя облегчить боль, и лишь вечерами, набивая утробу и вдыхая свинцово-опиумные пары, ненадолго затихал, в изнеможении откинувшись на холмы, словно на пуховые подушки. Так происходящее в столице ощущал узник ктенизидов Варрон.
Он регулярно выбирался из темных коридоров храма на балкон, чтобы взглянуть на солнце или падающие с небосвода звезды, особенно яркие в этом месяце. Ликкиец пытался напиться светом, все равно каким – утренним или закатным. В заточении юноша уподобился изнывающему от жажды путнику, который не станет привередничать, выбирая сорта вин, а с благодарностью выпьет даже кружку родниковой воды.
Невольно наблюдая за проповедующими скромность, умеренность и самоограничение жрецами, взысканец постепенно менял свои представления о многих вещах. Прежде он считал роскошь желанной и необходимой частью жизни, теперь же видел в ней только зло. Несметные богатства вызывали у окружающих зависть, а у владельца – гордыню, тягу к стяжательству и постоянный страх, что накопленное отнимут. Из-за этого человек лишался сна, покоя, общества истинных друзей, становился мнительным, мелочным и жестоким.
Второй лик зла, распознанный Варроном, представлял собой повсеместное распутство. Взысканец стал замечать, что многие люди, вне зависимости от их происхождения, вполне осознанно искали не возможность удовлетворить естественную потребность в жарком соитии тел или исполнить угодный богам ритуал, и даже переставали радоваться приятному развлечению, сопровождаемому объятьями и взаимными ласками, а намеренно кидались в пучину разврата, то уподобляясь похотливым скотам, совокупляющимся без разбора, то превращаясь в подлинных демонов, находящих новые формы удовольствия с помощью насилия, унижения других и неимоверной жестокости.
Третьим проявлением зла, по мнению Варрона, было тщеславие и слепая приверженность старым порядкам, доведенная до абсурда. Страх перемен лишал ум гибкости, прозорливости и подвижности. Человек сознательно загонял себя в клетку из заученных постулатов, будто бы спасаясь таким образом от худого, а на самом деле – не желая принимать тот огромный, полный чудес мир, что остался по другую сторону прутьев.
В мыслях ликкийца первую голову жуткой бестии олицетворял собою Фирм, вторую – Неро, а третью – Эйолус. Желая избавить душу от липкой тьмы, юноша дал себе несколько обещаний. Прежде всего, он решил ограничиться малым в повседневной жизни: одеваться скромно, есть в меру и тратить время на чтение книг, а не на пустые увеселения. Также Варрон поклялся более никогда не ложиться ни с мужчинами, ради удовольствия, ни с женщинами для продолжения рода, ни с животными во время посвященных Богам мероприятий. И наконец, последний обет взысканца касался готовности избавиться от узкомыслия, поверхностных воззрений и страха пред гневом толпы.
На следующий день после похорон Клавдия было назначено первое заседание Большого Совета. Варрон проснулся затемно: ему почудилось, будто стены мрачной обители сотрясаются от гула, создаваемого людьми, вновь занявшими все три центральные площади столицы. Ликкиец поднялся по лестнице и вышел на балкон, служивший открытым надземным переходом к соседнему хозяйственному зданию, где готовили еду для раздачи нищим.
Наблюдая за возмущенно галдящими горожанами, Варрон размышлял о вчерашней беседе с легатом Джоувом, который пришел в храм, как и обещал, незадолго до поминального ужина.
Речь снова зашла о политике. Легионер сообщил, что эбиссинский царевич Сефу категорически отказался встречаться с Варроном, Фирм подкупил многих членов Совета, посулив им поистине гигантские суммы, а Неро изо всех сил старается привлечь на свою сторону армию. Джоув заподозрил первожреца Эйолуса в причастности к заговору против Клавдия, но еще не имел никаких тому доказательств. Легионер не собирался отступать, намереваясь вывести всех негодяев на чистую воду…
Толпа взревела, едва на Храмовой площади появился главный фламин Туроса. Седого жреца несли в открытых носилках, чтобы он мог осыпать благословениями страждущих. Ликкиец внимательно следил за перемещением процессии, сопровождаемой ликторами и охраной, но упустил тот момент, когда к Эйолусу подобрался одетый в серое рубище человек и выплеснул из ведра жидкое дерьмо, с головы до пят окатив старика.
Это произошло как раз неподалеку от Варрона. Юноша обмер, пораженный гнусностью и нелепостью содеянного незнакомцем.
Первожрец спешно вытер лицо подолом мантии и, повернув голову, злобно уставился на взысканца:
– Паскудный червь! Теперь ты и твои мерзкие «пауки» довольны?! Трепещите, кара обрушится на вас! Вскоре я призову к ответу каждого богомерзкого культиста!
Ликкиец намеревался возразить: он был уверен, что никто из ктенизидов не стал бы подобным образом публично унижать Эйолуса, но при всем желании не смог бы перекричать рев разгневанной толпы.
Развернувшись на пятках, Варрон с невозмутимым видом вернулся под крышу храма, все еще окруженного сотней легионеров.
В столицах провинций залами для заседаний представителей городского управления были курии, по своей планировке напоминающие геллийские булевтерии[8]. Рон-руанская курия имела узорчатый мраморный пол, находящийся на возвышении президиум для членов Малого Совета и несколько рядов кресел, которые занимали в соответствии с политическими предпочтениями.
Сторонники Лисиуса расселись справа от входа, по-соседству разместились планировавшие проголосовать за Фостуса. Левые крыло заняли приверженцы Алэйра и Лукаса. Центр, расположенный напротив президиума, оказался за теми, кому импонировал Варрон.
Неро и Фирм тихо беседовали, склонившись друг к другу. Очутившийся между двух пустых кресел – зесара и первожреца Туроса – Руф медленно перебирал костяные четки. Он разглядывал людей. Большинство пришли в белых тогах. Желающие соблюсти траур по Клавдию облачились в черное, носители ихора – в фиолетовое. Легаты и архигосы щеголяли синими, серебряными и золотыми плащами; жрецы – перламутровыми мантиями.
