Королевский дракон - Эллиот Кейт (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Они заберут этого урода завтра утром. Наконец-то избавились. — Не скрывая раздражения, он ушел.
Алану было не очень ясно, кто больше раздражал Родлина: вождь эйка или принцесса Сабела со своей свитой, порядочно опустошившие погреба замка и вдобавок забравшие из конюшен пять лучших жеребцов. Но даже если он только злился на принцессу… Алан знал, что никто в замке не будет огорчен смертью или похищением из клетки страшного пленника. Что, если он неожиданно ночью навсегда исчезнет из клетки? Какая кому разница? Дикарь это или нет, в конце концов?
Но разве Господь и Владычица не создали всех тварей на земле? Разве не все создания в их глазах равны? Конечно, не все из них, люди они или нет, вошли в Круг Единства и часто ведут себя против законов божеских и человеческих. Но разве не хотят Единые, чтобы Святое Слово было принесено и им? А что, если он не прав, если плохо расслышал или не понял разговор между Сабелой и Антонией? Но нет, вряд ли. К тому же лучше сожалеть о сделанном, чем о том, что твоя нерешительность стала причиной чьей-то смерти.
Решение пришло на закате. Приковав всех собак, кроме двух самых послушных, он взял в руку деревянный Круг Единства, подаренный ему тетушкой, и отправился в клетку к узнику.
— Ярость и Тоска! Сидеть! — скомандовал он. Животные повиновались. Он отворил дверь клетки. Эйкиец смотрел на него, но заговорить не пытался. Алан надел Круг на шею вождя, затем, вдохнув поглубже и собрав все свое мужество, разомкнул цепи, сковывавшие варвара.
Собаки хранили странное молчание и не сделали ни единого движения в сторону чужака. Тот потянулся, выпрямил руки и ноги и повернулся к Алану.
Двигался он молниеносно, прыгнул и крепко ухватился за левую руку Алана, рванул ее на себя и вонзил белоснежные когти в ладонь Алана. Полилась кровь. Алан замер в испуге и, обескураженный собственной глупостью, подумал: «А сейчас я умру. Но ведь Господь простит меня, я виноват только в излишней доброте». Собаки не двигались, не пытались атаковать вождя, и это было чудом.
Вождь Эйка взял кровоточащую руку Алана в зубы и стал пить его кровь. Алан был в шоке, не реагируя ни на что: просто смотрел на то, как эйка разорвал когтями кожу на своей левой руке и протянул ее… Чтобы Алан отведал и его крови.
— Идти домой, — проговорил вождь. — Paier sanguis. Отплачу кровью.
Тоска заскулил. Ярость подхватила и завыла во все горло, повернув морду в сторону ворот.
Не медля ни минуты, не в силах сдержать дрожи, Алан сделал глоток. Кровь оказалась на удивление сладкой, как мед. Он почувствовал головокружение и слабость. В отдалении послышались голоса нескольких людей, спешивших сюда со стороны внешнего двора. Он услышал звук кинжалов, доставаемых из кожаных ножен. Почувствовал зловонный аромат масляных ламп, будто люди, державшие их в руках, находились с наветренной стороны, хотя они были слишком далеко, чтобы он видел, слышал и обонял все это.
— Mi nom es fil fifte litiere fifte, — сказал вождь и растворился в сумраке. Алан закрыл руками глаза.
Одна из собак чуть подтолкнула его, и, открыв глаза, он увидел неясную тень, поднимавшуюся по лестнице. Она достигла вершины частокола и скрылась из вида. Эйкиец бежал.
Алан поднялся по лестнице и увидел, как что-то быстро двигалось по направлению к лесу. Свободен! Он ощутил боль в руке. Машинально коснулся языком губ и почувствовал резковатый привкус крови.
Ночью в лесу оживают всякие твари. Редко чья нога отваживается ступить на почву, покрытую прошлогодними листьями. Холодно, темно, ветер шуршит, легко взметая ввысь и вплетая тени в ночную тьму.
Юноша чувствовал себя освобожденным. И наконец увидел людей, приближавшихся к частоколу с лампами в руках. Странно, вкус меда все еще сохранялся во рту. И вдруг он узнал посреди идущих епископа Антонию, хотя было еще темно и нельзя было различить лиц.
Они шли сюда. Он спрыгнул с лестницы и освободил всех собак. Завтра он выслушает все, что скажет об этом мастер Родлин, и ответит, что всю ночь проспал. Это было трусливым поступком, он знал. Надо было встретиться с этой женщиной лицом к лицу… Но все же она епископ, сильная мира сего, а он — никто.
Алан в своей комнатушке зарылся в солому, когда они приблизились к воротам. Собаки словно сошли с ума, лаяли, рычали. Спустя некоторое время епископ и ее люди ушли.
— Все готово, — его новый, сверхъестественно обострившийся слух позволял услышать слова Антонии, обращенные к клирикам, — и необходимо действовать. Для освящения алтаря нам нужна жертва. Тот, кого потом не хватятся.
Он представил, как эйкиец вприпрыжку несется по ночному лесу. «Mi nom», — сказал он ему по-салийски. «Мое имя — Пятый Сын Пятого Колена». Алан встряхнул головой. Его знобило от страха, волнения, чувства вины, вкуса крови. «Тот, кого потом не хватятся». Кого? Собаки взорвались лаем. Тоска наконец сумел открыть мордой дверь в комнатушку, где прятался юноша. И забрался внутрь. Он навалился на него всей своей тяжестью и принялся вылизывать лицо, и свежий порез на руке, как лекарь, занимающийся раной. Кроме вождя эйка было еще одно существо в замке, о котором в случае исчезновения никто не заплачет. Алану стало страшно.
Он успокоил собак, взял с собой Тоску и Ярость и вышел на улицу. Но, когда он добежал до конюшен, Лэклинга там не было. Перепуганный, он повел псов по извилистой и малозаметной тропе к холмам на древних развалинах. Он быстро побежал по узкой тропе, не замечая в темноте ни повороты, ни колдобины, спотыкаясь и падая. Собаки неслись следом, охраняя его. Когда он достиг поляны, с которой они в прошлый раз осматривали руины, ему вдруг показалось, что луна раздвоилась и одна половина горела среди руин, ярко освещая звезду, которую мореплаватели называли Огненной Стрелой. Но горели лампы, а не луна и не звезды. Как часовые, расположились они вокруг алтарного храма. Внутри пылал огонь, высоко вздымаясь над стенами и уходя в небо.
Лэклинг громко закричал.
Ярость и Тоска задрали морды и завыли на луну, долго, протяжно и безумно. Алан крепко взялся за их ошейники, пытаясь сдержать, прежде чем они кинутся к руинам. Они немедленно замолкли. Что делать? Он слышал высокий голос, не песню, а протяжный гимн со сложной мелодией, бесконечный, то тихий, то громкий, рвущийся наружу. Песня сопровождалась плачем и хныканьем перепуганного существа.
Он выдохнул сквозь сжатые зубы, дрожа от испуга и пытаясь унять дрожь. Но надо было что-то делать. Собаки вновь зарычали. На окраине леса появилась тень. Ярость и Тоска ощетинились, пытаясь вырваться, чтобы напасть на приближавшегося человека.
— Стойте, — мягко остановил их Алан, — сидеть!
Тень приблизилась и превратилась в брата Агиуса. Собаки утихомирились.
— Не ходи туда, — сказал священник. Лицо его было бледным, под глазами виднелись огромные тени.
Плач продолжался, странно вплетаясь в мрачное пение. Свет, видневшийся из алтарного храма, становился все ярче и ярче, и в его отблеске появился на мгновение гигантский силуэт, вздымавшийся к небу и так же неожиданно исчезнувший. Плач перешел в неистовый, прерывистый крик ужаса. Собаки бросились вперед, волоча Алана за собой. Агиус схватил его за руку, чтобы остановить, и Ярость, приняв это за угрозу, извернулась и прыгнула на него, прокусив ногу.
— Стой! Сидеть! — отчаянно закричал Алан.
У Агиуса была сильная хватка, и он не выпускал его руки.
— Не ходи, — быстро заговорил он низким, угрюмым голосом. Священник не обращал никакого внимания на собак. — Она всего-навсего убьет тебя. Что толку?
— Тогда надо бежать в замок за помощью!
— Далеко. Мы не успеем вернуться.
Удерживаемый его рукой, под впечатлением устрашающего пения и отчаянных завываний, которыми Лэклинг пытался заменить слова, Алан почувствовал, что решимость его исчезает. «Ничего нельзя сделать». Как мог он противостоять епископу?
Там, внизу, свет превратился в оранжевое пламя, как будто в огонь подбросили свежих дров или горючее. Жуткое рыдание Лэклинга раздирало сердце Алана.
