Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги регистрация TXT) 📗
Иван промолчал — и так все сказано, а я ощутила, что глаза слипаются, что еще миг — и упаду с бревен, заснув.
— Отдыхать вам пора, поди, давно идете, как мимо Баюна прошли только…
И хитреца в глазах оборотня, будто не верит он нам, что из Зачарованного леса мы явились с заданием от Василисы Премудрой.
Но я решила не рассказывать ничего боле, гляжу — Иван тоже напряжен, прищур у него злой, диковатый. Не нравится ему гостить у костров медведей-оборотней, но делать нечего, они в этом лесу хозяева, обижать их, от еды да питья отказываясь, опасно. Да и по законам леса не могут они нас тронуть — кто у костра твоего грелся да еду твою ел, тому обязан ты покровительство оказать. Обидишь коли гостя — беды великие на род твой упадут. А берендеям, жен и матерей своих потерявших, и так несладко пришлось…
Потому нас в землянку провели да спать уложили.
Глинобитный очаг в дальнем углу, стены из сосновых бревен — толстые плахи, закрепленные между столбами, врытыми в землю. Диковато, несподручно. Мне привычней срубы были бревенчатые с высоким крыльцом, редко встречала я такие дома, как берендеи ставили, чтобы стены полностью были под землю упрятаны, а лишь крыша над ней возвышалась, а на ней — черепа оленьи да конские, рога витые с нежным бархатным пушком. Видать, нечисть призваны отгонять. На крыше из теса — толстый слой земли, трава, мох, да и стены присыпаны. Тепло в таком жилище, уютно, все ж северные леса, промозглые, зимы здесь лютые, не то что в наших степных деревеньках. Да и от пожаров лесных, кои великую беду несут, защититься можно…
В землянке тепло, хорошо, лежанки широкие, шкурами покрыты — берендеи, даром что сами наполовину звери, все ж не гнушаются охотиться. Но не смогла бы я долго в таком доме жить — окошек нет, сумрачно, тесновато, дым может только из двери выходить, оттого дышать тяжело, видать, плохо проветрили, да и сырость чувствовалась — наверняка во время дождя вода просачивается сквозь стены, а может, и подземные воды рядом, кто ж знает. Но хаты и мазанки для такого леса мало подходят. Чудь дальше на севере уже наземные жилища у люда — все ж промерзший наст мешает ямы рыть…
Усталость взяла свое, да и песни Баюна еще владели мною, чары его душа еще не сбросила, и едва я добралась до лежанки, как закуталась в шкуры и крепко заснула.
Да вот только зря, как оказалось… Не принес сон мне роздыху да покою.
В этом сне у меня были перепончатые уродливые руки с длинными пальцами, заканчивающимися острыми когтями, серебрилась на коже чешуя, и казалась она прочной, словно стальные доспехи. Увидев свое лицо в отполированной водой перламутровой раковине, я отшатнулась всполошенно, ни звука не раздалось под толщей зеленовато-синих вод. Разноцветные ленты водорослей опутали меня, но с легкостью я вырвалась из их скользких объятий, ужом скользнула в сторону, спряталась в каменном гроте, на дне которого сверкали звезды кораллов. Меж них светились крохотные золотые песчинки, розовый и черный жемчуг, старые, покрытые илом и ряской драгоценности — вот венец из красного золота, украшенный изумрудами, кольца и браслеты, инкрустированные топазами, вот гривна из старинных монет, каких я никогда не видывала. Чем дальше я плыла по подводной пещере, тем больше драгоценностей попадалось по пути. Вскоре все дно было усеяно каменьями и златом, и стояли на песке, среди гнилых бревен и водорослей, кованые сундуки, из которых высыпались монеты и сверкающие разноцветные камни.
— Это все станет твоим… — послышался шепот, казавшийся шелестом прибоя.
Я резко метнулась в сторону, но плыть было некуда — вокруг высились каменные стены подводного грота, покрытые зеленым налетом ила. Меня не удивляло, как я дышу, как слышу под водой, все казалось здесь привычным и обыденным. Словно я всегда жила здесь.
— Мне ничего не нужно… — прошептала я в пустоту, но даже заплакать было невозможно — вода тут же смывала слезы.
— Даже они? — все так же тихо прошелестел невидимый собеседник, и в стене грота появилось слюдяное оконце. За ним можно было разглядеть перламутровую ракушку — такую огромную, что, если бы поместить ее рядом с избой, она доставала бы до конька на крыше. Нижняя створка ракушки застлана была шелками, нежно-розовыми, будто рассветное марево над рекой в туманный день, и лежала там женщина в простой беленой рубахе, украшенной вышивкой. Босая, простоволосая — но как же хороша она была! Губки — как малина, глаза — осколки льда на белоснежном узком личике, а волосы — словно спелая пшеница.
Я приникла к этому окошечку, жадно разглядывая видение, и из глубин памяти выплывали картины, как эта же женщина сидит за прялкой у окошка, как она ловко справляется с огромным чугунком у печи, как достает пирог, отодвинув тяжелую заслонку, как плетет мне косы, красиво украшая их атласными лентами…
— Мама… — мой шепот — хриплый, надсадный — показался клекотом жуткой птицы, дышать стало тяжело, словно бы чьи-то когтистые лапы схватили меня, сдавив горло. Перед глазами потемнело, закружилось все, заплясали желтые звезды… Рядом с пленницей подводного мира появился мой отец — рыжие вихры, огненный взор агатовых глаз, смуглое лицо, что будто высечено из камня… Рубаха-косоворотка, широкий пояс, онучи — одет небогато, но ладно. Сидит на камне, и руки его спутаны водорослями, зелено-бурые ленты вьются по груди и плечам, и, несмотря на видимую хрупкость их, кажется, что разорвать свои путы мельник не может.
— Так что, Аленушка, говоришь, ничего тебе не надобно? — мерзко заскрежетал голос над плечом. Я обернулась всполошенно, но никого не было рядом. А окошко, когда я снова к нему бросилась, уже исчезло — лишь дивный цветок из хрусталя распускался на том месте.
— Надобно! — крикнула я и заметалась по гроту, ища окошко. — Надобно! Отзовись, кто ты?! Где ты?
— Здесь я, — змеиный шепот пронесся под сводами грота.
Я повернулась, рассекая воду перепончатыми руками, и крик застыл у меня в горле. На троне из кораллов и ракушек, переплетенных водорослями, сидело чудище морское. Зеленые волосы шевелились в толще вод, и казалось, это ужи или гадюки, болотные огоньки вместо глаз, скрюченный бородавчатый нос, кожа — как желе, покрыта рыбьей чешуей. Похож был подводный царь на огромную склизкую жабу, наряженную в золотую рубаху и боярский камзол, вышитый жемчугами да мифриловой нитью. Страшен, отвратен, в слизи мерзкой, весь усыпан бородавками.
— Так что же, Аленушка, хочешь родителей спасти? — снова шепчет, а выпуклые глаза рыбьи так и вращаются, так и горят зеленым пламенем.
— Хочу, — твердо ответила я, пришлось подплыть ближе, когда чудище меня поманило к себе. — Но сейчас не могу я… Кащея спасти надобно, обещала я Василисе…
— Больше ни слова! Навий царь в терему своем на цепях висит. Я тебе путь к нему укажу и родителей отпустить обещаю, коли ты в русалью неделю ко мне явишься. Времени до того — две луны почитай, управишься. Но едва загорятся костры в селениях, едва дочери мои выйдут на луга заливные танцевать да венки плести, едва папороть зацветет волшебным огнем в темной лесной чаще — последний срок придет для твоих раздумий. Не придешь — утоплю батюшку с матушкой твоих!
И так жутко поглядел царь подводный на меня, что дар речи отнялся. Я лишь и нашла силы кивнуть.
— К Кашею тебя приведет клубочек волшебный…
К моим ногам подкатился клубок из зеленых нитей, похожих на водоросли. Замер на песке. Я подняла его, и тут же тьма плеснулась. Вязкая, удушающая, будто меня в смолу окунули. Я, задыхаясь, пыталась выбраться из морока, но он становился все гуще, забивая мне рот, не давая вдохнуть.
— Аленка! — резкий окрик раздался в этой смоляной тьме. — Проснись!
— Что… что это? — Я резко села на постели, странно мокрой, воняющей тиной и гнилой рыбой. Отряхнулась, как мокрая кошка, вскочила. Гляжу — Иван на меня странно как-то смотрит, а на рубахе его — влажные следы от моих волос.
— Ты намокла… — нахмурился он. Почесал рог, что с прошлого вечера вроде даже больше стал, и воровато оглянулся на шкуры, коими дверь из землянки отгорожена была. Царевич явно волновался, чтобы берендеи на наши крики не сбежались. Как потом объяснять, что я выгляжу так, будто из озера вылезла?
