Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗
— Не трогай ее…
— Не трону, кто бы она ни была… Вперед, упырь!
И он, всхлипывая, повел меня. По дороге он немного успокоился, и по тому, как он оглядывался на меня, я понял, что какой-то вопрос вертится у него на языке.
— Спрашивай.
— Откуда ты… знал, Добрыня?
— Что ты не паук и не чудовище? Это было просто. Никто никогда не видел человека, убитого Соловьем-Разбойником, — раз. Два: ты нападаешь только на маленькие обозы, а чаще всего — на одиноких путников. Три: ты нападаешь обычно здесь, значит — у тебя есть дом… Ты видел, что сделали со Свапущем?
— Это не я, Добрыня!
— Я знаю, что это не ты. Это сделали соседские крестьяне — они думали, что ты укрываешься в Свапуще. Так?
— Это — страх… Там лежат трупы…
— Да, там лежат трупы. И хотя не ты их убил, твоя вина здесь тоже есть. Ты навел людей на черные мысли. Это тебе зачтется.
— Где… зачтется?
— Везде. И на земле, и на Небе.
Он умолк.
Мы вышли в низину, где журчал ручей. Радко юркнул в кусты и вывел меня на поляну; там темнела грубая изба. В дверях стояла женщина.
Увидев меня, она было завыла, но тут же зажала рот рукой.
— Я привел тебе твоего сына. Помни: я еще не завершил свой суд, а потому рассказывай все, как было.
Она закивала, заметалась по поляне, громким шепотом рассказывая мне их историю.
Радко родился горбатым и уродливым. Дети дразнили его, взрослые хотели убить — боялись, что вырастет в колдуна. Тогда его мать, Наина, унесла его в лес. Он рос совершенно один и людей видел только с обочины дороги, из кустов. Его дар открылся в детстве, как только он начал ходить. От свиста лесные твари теряли рассудок; их можно было ловить и есть. Когда Радко вырос, он все дни пропадал подле дороги, разглядывая обозы и путников. Зависть и злоба поднимались в нем. Однажды он принес домой тюк с одеждой. Наина заклинала его не ходить туда, но с Радко ничего нельзя было поделать.
— Я знала, что это плохо кончится. Он мог попасть не на тебя, Добрыня.
— Да, он мог попасть не на меня. Ты видела, что сделали со Свапущем?
В ее глазах зажглась ненависть.
— Они травили убогого… Перун наказал их…
— Их наказал не Перун, а Радко.
— Перун справедлив, — сжала она губы. Помолчав, она спросила: — И какой же твой суд, Добрыня?
— Я голоден, Наина, — сказал я просто. — Накорми меня.
Она накормила меня медом и лепешками. В избе по стенам были развешаны ковры, оружие, парадное платье, на гнилых досках стояла драгоценная заморская посуда. Радко забился в угол и оттуда глядел на меня горящими глазами, и я поймал себя на мысли, что он ничем не отличается от своих сверстников, когда они с обожанием глядят на проезжего богатыря. А Радко к тому же в отличие от них был убог и умел только и всего, что лазить по дубам, как куница, и свистеть, как соловей. Что ему предстояло в жизни — Бог весть.
— Радко, выйди… — Я смотрел в глаза Наине и чувствовал в них не только страх, но и Силу. Да, она была из тех. — Наина. Ты умеешь ворожить. Ты знаешь травы, Ты умеешь говорить со зверями. Она выпрямилась:
— Да, Добрыня.
— Ты не умела этого от рождения. Тебя этому научили.
Она молчала.
— Это сделал тот, от кого ты родила Радко. Кто он был?
Она смотрела на меня с одним уже только страхом.
— Вы в моих руках — ты и твой сын. От кого ты родила Радко?
Она молчала. Это было то, чего я больше всего боялся. «Вот, — подумал я с отчаянием, — опять он».
— Это был… Волхв?
Она вскрикнула и невольно обернулась.
— Его здесь нет. Я бы это чувствовал.
— Я бы это тоже чувствовала, Добрыня… Уж кто-кто бы это чувствовал, так это я… Да, я родила от Волхва.
Он останавливался в Свапуще под именем Марко-странника восемнадцать лет назад. Он научил ее всему этому — и ворожить, и знать травы, и говорить со зверями, а взамен этого взял ее и жил с нею тайно.
Теперь мне оставалось одно, самое страшное. Если Волхв знает про сына, то Радко не должен остаться жить.
— Он знает про Радко?
— Клянусь — нет. Клянусь. Я знаю, о чем ты думаешь.
— Так не обманываешь ли ты меня? Волхв не знал, что ты зачала от него? Я этому не поверю.
— Знал. Но когда он приезжал в Свапуще потом, нас там уже не было, и все думали, что я утопилась вместе с Радко. Я оставила одежду около речки…
— Ты думаешь, ты обманула Волхва?
— Он забыл про нас. Если бы он захотел…
Да, если бы захотел, Волхв нашел бы их. И может, и найдет, когда будет собирать рассеянных им по Русской земле Волхвовых детей. Но сегодня он о них не знал. И поэтому я не мог убить Радко, хотя не было у Русской земли врага злее, чем Волхв.
— Радко! — позвал я.
Он приковылял. Бледный, поддерживая раненую руку.
— Вот тебе мой приговор. Живи здесь, как жил. Слушайся мать. Слушайся! — Я постарался, чтобы голос мой зазвенел не хуже его свиста. — На дорогу ходи редко, в семь дней раз. Нападай только на тех, за кем добро тащат слуги. Если услышу, что ты пошел против меня, — вспомню про Свапуще и вернусь.
— А если… ведь Свапуще припишут мне… если ты услышишь обо мне ложь…
— Не болтай! — прикрикнула Наина. — Добрыня поймет.
— Прощай, Радко.
— Прощай, Добрыня.
— Наина, проводи меня.
Мы отошли немного от крыльца.
— Ты понимаешь, что сегодня я подарил вам жизнь.
— Да, Добрыня.
— Я подарил Радко не просто жизнь, но ту жизнь, которую он любит. Он останется Соловьем.
— Да, Добрыня.
— За это я прошу одного. За жизнь сына ты можешь обещать мне это.
Она поняла, прежде чем я сказал.
— Если появится Волхв… дай мне знать.
— Я твоя слуга до конца дней, Добрыня. Если я смогу, я отплачу тебе.
— Ладно. Радко! — Он с готовностью выскочил из избы. — А ну, свистни!
— Вполсилы! — вставила Наина.
И Радко свистнул… Я присел и вжал голову в плечи; издали ржанием отозвался мне мой стреноженный конь; листья заволновались, посыпались с дерев. Наина что-то выговаривала Радко. Он стоял, широко улыбаясь. Я помахал им рукою и пошел прочь.
По дороге я с печалью думал о Радко. Пока он очень молод, такая жизнь неплоха. Но когда он войдет в возраст, жить изгоем окажется невыносимо. Что он будет делать тогда? И не появится ли к тому времени его отец, Волхв? Пока я не знал на это ответа.
Я направился в Киев. В Киеве первым человеком, которого я встретил, был Илья. И первое, что он меня спросил, было:
— Ты не слыхал о Соловье-Разбойнике, Добрыня?
Я рассказал ему, что Соловей-Разбойник — это несчастный юноша-горбун, который никогда не нападет ни на богатыря, ни даже на большой обоз и что от него очень просто спастись, заткнув паклей уши.
И что, вы думаете, сделал Илья? Он сел на своего гигантского жеребца, заткнул свои поросшие седым волосом уши паклей (прямо выезжая из Киева, на всякий случай!) и направился по Черниговской дороге. Одно радует мое сердце — долго он ездил по ней взад-вперед. Первое время Радко был осторожен. А потом, обманутый грузной фигурой Ильи и, видно, соблазнившись роскошным плащом, который этот старый хитрец распушил, как павлин, засвистел…
Илья скрутил его и привез в Киев к великому князю — на потеху. Когда я услышал это, кровь закипела в моих жилах, и я был готов пристукнуть негодного старика. Я помчался в Киев.
Радко сидел в подземелье дворца. Илья сам ходил за ним, никому не позволяя приближаться к клетке ближе чем на десять шагов.
Радко было не узнать. Лицо вымазано черным, к волосам привязана черная лохматая пакля, к плащу приклеена какая-то лесная дрянь…
Илья ухаживал за ним, как за ручным медведем.
— Эх, Илья, — сказал я ему с горечью, — ты превратился в старого скомороха.
В глазах Ильи засверкали былые молнии.
— Молод ты, Добрыня, меня учить, — сказал он, как говорил всегда, когда не знал, что сказать…
Клетку с Радко вытаскивали на крыльцо княжеского дворца, и оттуда Радко свистал в треть силы — по строгому наказу Ильи, который грозился отрезать ему губы.
