Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана (книги бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
– Как ты, моя родная? – склонялась над нею Свобода, встревоженно блестя бездонной тёплой тьмой очей.
– Жива, жива, – с усмешкой отзывалась Смилина. – Ничего, горлинка. Ничего.
На другой телеге везли тело князя Полуты, а следом за ним – туши добытых животных. Хороша вышла охота, нечего сказать. Князь Ворон скакал впереди на чёрном жеребце, и хлопья снега осыпали его тёмные с проседью волосы, а на щеке багровели ссадины.
Заголосила молодая княгиня Забава, выбежав навстречу печальному поезду, простёрлась на теле супруга: гонец, высланный вперёд, уже донёс до неё скорбную весть.
– Ой, да за что ж мне такая злая беда… Полута, родной мой, кормилец мой! Зачем же ты меня с сыном малым сиротками оставил? Как же так вышло?! Ехал на весёлую охоту, а обратно привезли уж неживого… Кто, кто сотворил сие злодейство?! Кто душегубец проклятый? Дайте его мне, я его руками разорву!..
Ворон с высоты седла молвил ей:
– Забавушка, ты с княжичем – не сироты. Вы ни в чём не будете нуждаться. Сыну твоему я стану вторым отцом. Покуда земли твоего мужа будут под моим управлением, а когда Добрыня возмужает, станет княжить сам.
Безумными очами взглянула на него княгиня. В них хлёстко зажглась исступлённая догадка.
– Ты?! Государь… Это ты сделал?!
Ворон чуть наклонился и ответил, скорбно понизив голос:
– Супруг твой сам хотел убить меня. Великое злодеяние он замыслил. Я лишь защищал себя и Свободушку. Уж она-то ни в чём не повинна.
– Злодей, кровопивец! – вскричала Забава, заламывая руки. – Не нужны нам от тебя подачки…
– Княгиня, я свидетельствую: на князя нашло безумие, – сказал седой и длинноусый сотник Ястреб из дружины, не участвовавший в заговоре. – Он приказал расстрелять из луков Смилину, кошку с Белых гор, а когда княжна Свобода пыталась за ту вступиться, хотел убить и её.
– Не верю, ложь, поклёп! – Забава рухнула на колени в свежевыпавший снег и завыла, качаясь из стороны в сторону.
– Подымите её, – велел Ворон. – Ей бесполезно сейчас говорить что-либо. Потом осознает.
Убитую горем вдову унесли на руках во дворец. Ворон спешился, а у ещё сидевшей в седле Свободы покатились по щекам слёзы. Князь, заметив это, тотчас протянул к ней руки:
– Дай, помогу слезть… Давай, дитя моё, потихоньку…
Княжна, почти ничего не видя от слёз, соскользнула в его объятия, и он размашисто зашагал с нею на руках под снегопадом. Когда он медленно поднимался на крыльцо с резным навесом, деревянные ступени поскрипывали под двойной тяжестью, а плащ из чёрных перьев мёл их своим краем.
– Забаву жалко, – всхлипывала Свобода. – И Добрыню…
– Жалко, моя родная, но что поделаешь, – вздохнул Ворон. – Я не мог позволить Полуте убить тебя.
Он окутал её широкими крыльями своей заботы, но и о Смилине не забыл. Женщине-кошке перевязали раны и уложили её в постель. Горло Смилины терзала жажда, и больше всего ей сейчас хотелось испить целительной воды из Тиши, да только кто бы её принёс?.. Приходилось довольствоваться отварами, которыми её потчевал князь-чародей – весьма недурными, к слову. От них прояснялось в голове и отступала боль.
А за окном совсем завьюжило. Тёмная осенняя земля оделась белым нетронутым покрывалом, которому, вероятно, ещё предстояло растаять. Прильнув к оконцу, Свобода смотрела в снежную даль.
– Жалко батюшку Полуту, – вздохнула она, и в её глазах расстилалась вьюжная тоска. – Хоть и с тобою неправ он был, и с матушкой грубости дозволял, и меня неволил, а всё равно сердце болит, как вспомню… Так и стоит перед глазами – со стрелою в груди. Всё б отдала, чтоб он сейчас жив был и нас с тобою на свадьбу благословил! И батюшку Ворона винить не могу: он меня защищал. Рвётся душа моя в клочья, Смилинушка. Как бы с ума не сойти мне.
Смилина протянула к ней руку, и княжна устроилась на постели у неё под боком, стараясь не наваливаться на раненое плечо и не давить на изрешечённую стрелами грудь.
– Не сойдёшь, ягодка, я теперь с тобою, – вдыхая её детски-нежный, родной и сладкий запах, прошептала оружейница. И добавила, чтобы отвлечь девушку от грустных мыслей: – Гляди-ка, как там зима заворожила-замела… Всё, спряталась Лалада до весны. Зимой нельзя свадьбу играть: счастья не будет. Так что подождать придётся.
– Не знаю, как переживу эту зиму… – Уголки яркого рта Свободы, который женщина-кошка так любила целовать, оставались уныло опущенными.
– Вместе мы всё переживём, – тепло дохнула ей в лоб Смилина. – Тот, кто счастлив, времени не замечает. Вот увидишь, промелькнёт зима – не успеешь оглянуться. А там травка зазеленеет, цветы распустятся, журавли да лебеди прилетят. И я назову тебя женою пред Лаладой и людьми.
– Только этого дня и жду, – наконец улыбнулась девушка сквозь пелену слёз, застилавшую ночной бархат её очей.
Спелая мягкость её губ была слаще малины. Смилина вкушала её, затаив дыхание и боясь спугнуть это тёплое единение. Что могло быть прекраснее её ладошек, поглаживающих голову, и её дыхания, согревающего щёки и сердце? Только ещё один поцелуй, который оружейница тут же и получила. И много других, не менее сладких и трепетных.
Раны заживали быстро, а нежное внимание любимой сделало выздоровление ещё приятнее и радостнее. Всего два дня потребовалось женщине-кошке: один – на затягивание ран, а второй – на окончательное возвращение сил. Свобода дивилась быстроте, с которой уязвлённая стрелами плоть исцелялась почти без шрамов.
– Ну, так у нас, у дочерей Лалады, всегда всё скоро заживает. Даже быстрее, чем до свадьбы. – Смилина ловила её изумлённо плясавшие по плечам пальцы и покрывала поцелуями.
Женщина-кошка стояла посреди опочивальни, раздетая по пояс, а княжна обтирала её туловище отваром мыльнянки. Когда её ладошки задержались на груди Смилины и примяли её с задумчивым смущением, оружейница усмехнулась и переместила руки Свободы себе на пояс.
– Не шали, ягодка.
А губы озорной княжны уже обжигали её плечи, соски, шею. Запах мыльнянки чувственно смешивался с вкусным, невинно-чистым запахом Свободы, вызывая в Смилине жаркий отклик. Губы встретились, ресницы затрепетали, ладони девушки выписывали горячие узоры на коже… Прерывать это головокружительное действо было почти так же больно, как выдёргивать стрелы из ран.
– Не балуйся. – Смилина попыталась изобразить строгость, но мурлыканье вырвалось само собой. – Вот пройдёшь обряд – и тогда мы с тобою… м-м.
– Ну почему «м-м» нельзя сейчас? – Свобода юркой змейкой обвивалась вокруг Смилины, шагала пальчиками по её плечам, то выныривая откуда-то из подмышки, то опять ускользая за спину.
– Потому что о силе наших будущих деток надо думать, забыла? – Смилина, устав за нею поспевать, резким хищным броском поймала девушку и прижала к себе. – Попалась, птичка. Теперь не зашалишь!
Это ожидание, сказать по правде, томило и её саму, но следовало думать о будущем. И о последствиях несдержанности. Душа дочки заслуживала быть воплощённой самым лучшим, самым правильным образом. А Свобода уютно нахохлилась в объятиях Смилины и закрыла глаза, изгибом своих длинных ресниц доводя женщину-кошку до вершин исступлённой нежности.
Однако оружейнице было даже не в чем выйти из покоев к обеду: рубашку и кафтан, продырявленные стрелами и пропитавшиеся кровью, пришлось выбросить, порты на Смилине тоже пострадали во время покушения, а вещей такого размера во дворце не нашлось. Как ни крути, а требовалось заглянуть домой за сменной одёжей.
– Я принесу, ты отдыхай, – с готовностью вызвалась Свобода. – Я знаю, где у тебя что лежит. Я уже всюду нос сунула.
– Добрая одёжа – в опочивальне, в большом ларе, – успела подсказать ей с усмешкой Смилина, прежде чем княжна исчезла в проходе.
– Найду, – отозвалась девушка, посылая воздушный поцелуй.
Она вернулась с синим кафтаном, богато расшитым золотом и бисером, рубашкой из тонкого полотна и новыми портами.
– Там твоя соседка, которая тебе по хозяйству помогает, беспокоится, куда ты пропала, – сообщила княжна, раскладывая одежду на лавке. – Я её успокоила. Сказала, что ты немножко задерживаешься в гостях. Про раны, само собой, ничего говорить не стала.
