Атака неудачника - Стерхов Андрей (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Но в это утро дяде Мише было не до бесед-разговоров.
Когда я вошёл в его каморку, он лежал на топчане и тихо постанывал. Пёс, которого я опустил на пол, сразу похромал к своему главному хозяину и лизнул в безжизненно свисающую руку. Я тоже подошёл и наклонился к старику:
— Как ты тут, Михаил Кузьмич?
На его лице не было живого места. Да и не лицо это было вовсе, а один сплошной синяк. Нос разбух, глаза заплыли, губы кровоточили. Жуть.
Услышав мой голос, дворник вздрогнул и, превозмогая боль, попробовал приподняться.
— Ты лежи, лежи, Михаил Кузьмич, — придержал я его за плечо. И добавил тоном опытного эскулапа: — Пока не нужно тебе лишний раз вставать.
Старик вновь повалился на подушку, кашлянул с нехорошим всхлипом и произнёс, перебивая свои слова тяжёлыми паузами:
— Видишь, Егор Владимирович, как я сдуру-то нарвался.
— Вижу, — сказал я, поправив сползшее одеяло. — Голова как? Не кружится?
— Да вроде нет.
— Не мутит?
— Слава Богу.
— Может в больничку тебя, Михаил Кузьмич, определить? — предложил я. — Запросто устрою. Только скажи.
— Пустое, — отказался старик. — Бог даст, сам оклемаюсь. Кости целы, а мясо заживёт. Да, Кипеш?
Кряхтя и постанывая, он повернулся набок и потрепал тыкающегося в руку пса. Тот взвизгнул в ответ радостно и замахал хвостом.
— Ну, как знаешь, Михаил Кузьмич, как знаешь, — посетовал я, вынул из кармана и поставил банку с бальзамом на тумбочку. — Вот тут я тебе мазь принёс целебную. Помажешь болячки, всё как рукой снимет. Сумеешь? Или давай я намажу?
— Не надо. Сам справлюсь. Не совсем же ещё.
— Ну, смотри.
— Да не переживай ты так, Егор Владимирович. Оклемаюсь я. Ты иди. — Тут дядя Миша не выдержал, всхлипнул и быстро втёр в щёку предательскую слезу: — Золотой ты человек.
Почти угадал, подумал я. И чтоб скрыть смущение, поторопился сказать:
— Ладно, держись, Михаил Кузьмич, не раскисай. А я пойду с обидчиком твоим потолкую с глазу на глаз.
Не смотря на всю свою больную немощь, отреагировал на мои слова дядя Миша незамедлительно.
— Не надо, — прохрипел он. После чего зашёлся долгим кашлем. А когда сумел справиться с приступом, повторил настоятельно: — Христом Богом прошу, не надо его трогать.
— Что, вторую щёку, что ли, подставим? — опешил я. И сразу высказал своё на этот счёт мнение: — Непротивление злу как идея имеет, конечно, право на существование, но, Михаил Кузьмич, всему же есть предел. Ты подумай.
— Не обижай ты, Егор Владимирович, несчастного, — настаивал дядя Миша. — Его и так уже Бог обидел.
Я недовольно покачал головой:
— Такое, значит, твоё последнее слово, Михаил Кузьмич?
— Да, Егор Владимирович, такое, — слабым, больным голосом, но категорично ответил божий человек.
— Ладно, не буду руки марать, — пообещал я уже с порога. — Пальцем не трону. Клянусь. Я ему, Михаил Кузьмич, только в глаза посмотрю. Чисто из научного интереса.
После этих слов я опустился на корточки и почесал за ухом приковылявшему проститься Кипешу. А когда он с той доверчивостью, которая дорого стоит, положил морду мне на колено, сказал тихо, так, чтобы дядя Миша не услышал:
— Что, брат, тяжко без крепкой стаи?
Кипеш протявкал, что да, ничего хорошего в таком положении дел нет.
— Ничего, — пообещал я, — мы это дело поправим. Теперь я буду твоей стаей.
Пёс охотно согласился с таким предложением.
— Только чур, я вожак, — добавил я.
Пёс и тут не стал возражать, и залился, провожая меня, заговорщицким лаем.
Выбираясь из подвала, я недоумевал: что за бред? Что за бесчинство такое? На каком таком основании какой-то хунвейбин отдубасил дворника, который метёт мой двор, и покалечил пса, который стережёт мой дом? По какому такому праву он это сделал? По праву сильного? Так нет такого права. А кто думает иначе, тот глубоко ошибается.
Хотя я и пообещал клятвенно Кузьмичу пальцем гадёныша не трогать, но спускать это дело на тормозах вовсе не собирался. За две секунды уговорил себя, что выражение «пальцем не трону» не означает «вообще никак не трону», и, памятуя, что лишь то возмездие хорошо, которое вершится вовремя, приступил незамедлительно.
Нет-нет, не сиюминутный то был порыв, но естественное и закономерное обращение к выстраданным и укоренившимся в моей душе представлениям о правильном мироустройстве. Спору нет, со временем у меня было туго, ждали своего разрешения серьёзные, нешуточные проблемы, но с другой стороны: разве является восстановление порушенных основ мирозданья проблемой менее серьёзной? Ну уж нет.
И первым делом покатил я в гараж, где в дальнем тёмном углу, за аккуратно сложенным комплектом зимней резиной, уже две недели обитала у меня тень-сирота. Та самая тень, которую я так удачно, холодея от собственной дерзости, стащил у демона разрушения крым-рыма. Истреблять я её в ту памятную ночь не стал. И поутру не стал. И потом не стал. Не то чтоб рука не поднялась, а просто решил поступить по совести. Да и потом: чтоб тварь безвинную почём зря угробить, это нужно человеком быть. А я не человек. Я дракон. Короче, не стал убивать, стал дрессировать. А если называть вещи своими именами, то — воспитывать.
За прошедшие две недели питомица моя заметно изменилась и изменилась, без лишней скромности говоря, в лучшую сторону. Из чёрного пятна с дремучими повадками превратилась в послушный, похожий и размерами, и кудлатостью на перекати-поле, фиолетовый шар. Не узнать её теперь. Совсем не узнать. Абсолютно. Что значит щадящие заклятия и хорошая, приправленная добрым словом, кормёжка. Да-да — именно добрым словом. Нет, безусловно, не понимает тень ни человечью речь, ни драконью, но интонацию преотлично улавливает. Интонация, она сродни языку четырёх стихий, её всякая тварь разумеет. Даже самая невероятная.
Вломившись в гараж, свет включать я не стал (нельзя этого делать, робеет тень от грубого искусственного света). Прикрыл за собой створку плотно и позвал:
— Фифа, Фифа. Катись сюда, кушать будем.
— Фьюшть-фьюшть, — сразу зашелестела тень, выкатилась из своего угла и, озаряя тёмное нутро гаража переливчатым лиловым сиянием, покатила на зов. Подобравшись, шаркнула мохнатым боком по ботинкам, затем отскочила в сторону и закружилась волчком. Это она так радость проявляет. Чем ей радостней, тем быстрее крутить свои фуэте. Чем быстрее крутит, тем больше света от неё исходит. Вволю накружившись, тень попросила корма:
— Фьюшть-фьюшть.
И снова потёрлась о ботинки.
— Сейчас, Фифа, сейчас, — успокоил я нетерпеливую затворницу. — Всё тебе сейчас будет.
Стянул с верхнего стеллажа коробку из-под принтера, зачерпнул из неё и рассыпал по полу щедрую горсть подсушенного лунного света.
Так уж устроен этот сотканный из парадоксов мир, что тень, дитя темноты, не способно долго жить без света. В прошедшее полнолуние я специально забирался на крышу дома, чтоб намести веником из прутьев кладбищенской ивы лунного света впрок. Три мешка насенокосил. Самого сочного, самого спелого. Правда, после трёхчасовой сушки на предрассветном ветру содержимое трёх мешков поместилось в одну небольшую коробку. И хотя тень не корова, ест немного, в ближайшее полнолуние мне вновь предстояло гулять по крыше с волшебным веником наперевес. А что делать? Мы в ответе за тех, за кого в ответе.
Когда Фифа схрумкала в охотку три полных горсти и на том успокоилась, я спросил:
— Наелась?
— Фьюшть, — отозвалась тень.
— Ну а как насчёт того, чтоб погулять? Пошалить нет желания?
— Фьюшть-фьюшть.
Швырнув на пол пустой мешок из-под сахара, я приказал:
— Тогда забирайся живее.
И тень, опасаясь, что передумаю, поторопилась.
Ууже вскоре я стоял с мешком на плече перед дверью в квартиру номер четырнадцать и выводил спартаковскую трель с помощью кнопки звонка.
— Кто? — минуты, наверное, через две беспрерывного пеликанья спросил меня раздражённый голос.
— Дед Мороз, — представился я и, упреждая возможный вопрос, сообщил о цели своего визита: — Принёс коматоз.
