Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович (прочитать книгу TXT) 📗
– Кстати, об Антиохии, – спохватился король Людовик, – быть может, нам стоит выслушать мнение шевалье де Руси, который осведомлен о делах Востока гораздо лучше нас.
Предложение короля было встречено гулом одобрения почтенного собрания. Многие, видимо, полагали, что антиохийский рыцарь подольет масла в огонь разгорающегося гнева против коварных византийцев. И поначалу так оно и вышло. Благородный Филипп подтвердил, что состояние константинопольских стен действительно оставляет желать много лучшего. Однако он усомнился в слабости византийского гарнизона. По его мнению, прониары Мануила были хорошо обучены и вполне способны были отразить любой штурм.
– Кроме того, басилевс Мануил не так уж одинок, как это многим кажется, – печально вздохнул шевалье. – В Константинополе много говорят о скифском войске, уже вступившим в пределы Фракии. Так это или не так – судить не берусь. Однако царя скифов я видел собственными глазами и даже имел честь беседовать с ним в приватной обстановке.
– Царь скифов был настолько любезен, что прислал благородной Элеоноре диадему, усыпанную драгоценными камнями, – дополнил Филиппа нетерпеливый Робер. – Цена этой диадеме десять тысяч марок, по меньшей мере. Как вы думаете, благородные господа, человек, делающий подобные подарки, способен собрать огромное войско или нет?
Графа Першского до сего дня никто из вождей похода всерьез не принимал, отчасти по причине возраста, но большей частью из-за легкомысленного нрава и склонности к распутству. Вот и сейчас от него несло ни конским потом и кожаной сбруей, а восточными благовониями, которыми ни один благочестивый человек не станет ублажать собственную кожу. Если так пойдет и дальше, то скоро невозможно будет отличить благородного шевалье от прекрасной дамы. Во всяком случае, по запаху. Однако в данном случае Робер попал в самую точку. Если сведения, полученные от Филиппа верны, то осада Константинополя может обернуться для крестоносцев тягчайшим поражением в самом начале их пути к Святым местам.
– Король Конрад принял все условия Мануила, – напомнил баронам епископ Нуайонский, – а ведь алеманам не откажешь ни в храбрости, ни в умении сражаться.
– Не верю я в этих скифов! – вскричал неистовый Годфруа де Лангр. – Им просто неоткуда взяться.
– Ты хочешь сказать, епископ, что твердь заканчивается сразу же за пределами Византии? – полюбопытствовал Робер. – А я слышал, что и там живут люди, хотя и с собачьими головами.
– Мы не можем рисковать, – заметил осторожный Анри Блуасский, благоухавший, к слову, не менее графа Першского. – Я бы выслал дозорных к границам Фракии.
– Разумно, – поддакнул благородному Анри епископ Нуайонский. – А пока следует вступить в переговоры с басилевсом, во избежание кровавых стычек и прочих недоразумений. Возможно, Филипп де Руси поможет нам в переговорах с Мануилом?
– Всегда готов служить королю Франции, – склонился в поклоне шевалье.
– Хорошо, – мрачно изрек Людовик, глядя поверх голов свих баронов. – Попробуем договориться.
Расторопные византийцы появились в Фелопанийских садах уже утром следующего дня. Возглавлял посольство протовестиарий Иосиф Дука, человек отменно любезный и красноречивый. Молодостью сиятельный Иосиф не блистал, красотой лица тоже, зато сумел заслужить щедрыми дарами расположение не только прекрасных дам, но и благородных шевалье. Особенно повезло Роберу Першскому, близко сошедшемуся с сыном сиятельного Иосифа комитом Иоаном. На брата короля, можно сказать, пролился дождь из золотых и серебряных монет. Пока Людовик Французский удивлял византийских гостей своей чопорностью и неприступностью, благородный Робер выхлопотал у любезного Иосифа для шевалье своей свиты право на посещение Константинополя и, более того, успел там побывать, повергнув старшего брата в растерянность и гнев. Робер, правда, не был принят императором, зато успел завести массу знакомств, в том числе и предосудительных.
– Что ты имеешь в виду? – недовольно глянул Людовик на епископа Лангрского, сокрушенно качающего головой.
– Благородные шевалье посетили срамные заведения, чем не только свою честь запятнали, но и бросили тень на всех воинов Христа.
Людовику ничего другого не оставалось, как только плечами пожать. Константинопольские шлюхи, надо полагать, ничем не хуже французских прачек, тянувшихся за армией своего короля, дабы оказывать услуги его вассалам не только по части стирки и шитья. Хуже было то, что пример Робера оказался заразительным не только для благородных мужей, но и для дам. Королева Элеонора уже намекнула Людовику, что готова принять любезное приглашение Мануила, но считает более приличным появиться в чужом дворце в сопровождении короля. В конце концов, Людовик, отправляясь в поход, обещал показать своей жене величайший город Ойкумены, так почему же он сейчас медлит у распахнутых настежь ворот.
– Есть вести из Фракии? – спросил король у графа Фландрского, уныло сидевшего на сундуке с пожитками в углу королевского шатра.
– У Андрионаполя замечены передвижения войск, – встрепенулся благородный Тьерри. – Наши дозорные вынуждены были покинуть окрестности города, дабы избежать ненужных столкновений.
– Позови Робера, – приказал Людовик камердинеру.
Изменения в облике графа Першского оказались столь разительными, что король не сразу узнал своего младшего брата. Робер щеголял в пелиссоне из парчи, отороченным мехом удивительной густоты. Из того же меха была сшита шапка, украшающая беспутную голову молодого графа.
– Подарок скифов, – сообщил Робер старшему брату. – Очень милые и любезные люди.
– Ты видел их царя?
– И даже говорил с ним на латыни, – кивнул граф. – С виду суров, темен и лицом, и волосами, а глаза прищурены, словно он уже натянул лук и готов спустить тетиву. Весь город только и говорит об этих ужасных скифах. Похоже, византийцы бояться их куда больше, чем нас. Но ведь союзников не выбирают. Во всяком случае, именно так мне сказала прекрасная Евдокия, племянница басилевса Мануила, с которой я имел счастье познакомиться.
– Стыдись! – вскинул руку к небу епископ Годфруа.
– А что такое? – удивился Робер. – Почему брат короля не может перемолвиться, словом с племянницей императора?
– Может, – веско произнес граф Фландрский, неожиданно для епископа и короля.
Благородный Тьерри не случайно дал слабину, его молодая жена Сибилла рвалась в сказочный город, уже ставший доступным для многих французских шевалье, очарованных византийским гостеприимством. В такой ситуации поведение короля Людовика становилось попросту неприличным и даже глупым. Конечно, далеко не всем крестоносцам был открыт доступ в Константинополь, но ведь и хозяев можно понять – такое количество незваных гостей им просто не прокормить. До столь очевидной вещи додумался даже граф Фландрский, и только король Людовик продолжал тупо и упорно гнуть свое.
– Я слышал от протовестиария Иосифа, что король Конрад одержал победу над сельджуками у Икония и теперь победоносным маршем движется к Эдессе.
– Что?! – вскинул на брата сердитые глаза Людовик.
– Мы рискуем не только остаться без добычи, но и оказаться в положении прихлебателей на пиру победителей, – обиженно буркнул Робер. – Мои шевалье волнуются. Разве об этом мы мечтали в Париже?
И король Людовик сдался – пошел на поводу у капризной жены и легкомысленного брата. Епископ Годфруа вынужден был не без горечи это признать. Увы, среди вождей крестового похода оказалась слишком мало людей, готовых с ним эту горечь разделить. Разве что барон Ангерран де Куси сочувственно похлопал его по плечу. Но случилось это уже на ступенях Влахернского дворца, куда Людовик и его свита были приглашены любезным императором Мануилом. Епископ Лангрский до сей поры знал, что король Франции умен и благочестив, но в этот день он убедился, что Людовик еще и завистлив. Его почти раздавила невероятная роскошь этого убежища византийских басилевсов. Залы дворца украшала золотая мозаика с изображением битв, в которых принимал участие сам Мануил и его доблестные предки. Пол был выложен столь причудливыми узорами, что у гостей уставали глаза, когда они пытались присмотреться к рисункам. Но апофеозом всего этого архитектурного безумия оказался тронный зал, украшенный позолоченными колоннами, посреди которого стоял трон из чистого золота. А над этим троном на цепях из благородного металла висела корона, усыпанная тысячами бриллиантов, сапфиров и изумрудов, от вида которой даже у сдержанного человека перехватывало дух. Справедливости ради следует сказать, что император Мануил проявил редкостное гостеприимство в отношении французов. Он сошел вниз по ступеням трона, чтобы обнять короля Людовика. Как сообщил баронам любезный Иосиф, случай доселе неслыханный в истории Византии, ибо обычно император встречал посетителей сидя на троне, и редкий гость удостаивался легкого наклона венценосной головы. Внешность у императора Мануила оказалось на редкость примечательной: он был смуглолиц, но неожиданно светловолос, чем повергал людей, видевших его впервые, в легкое изумление. По возрасту король и император были равны друг другу. Ростом практически тоже. Мануил был, пожалуй, пошире в плечах и тоньше в талии, да отличался большей ловкостью в движениях. Зато прекрасная Элеонора по всем статьям превзошла византийскую императрицу, что не без удовольствия отметили все французские шевалье. Элеонора была чудо как хороша в алом пелиссоне, расшитом золотыми райскими птицами. Благородный Мануил был потрясен ее красотой и не стал скрывать от присутствующих своего восхищения. После чего косноязычный Людовик тоже вынужден был пробурчать несколько высокопарных слов по адресу императрицы Ирины, но особых лавров на этом поприще не снискал, к великой досаде своего брата Робера, считавшего себя непревзойденным острословом.
