Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат (книги без сокращений .txt, .fb2) 📗
— Был ещё один. Говорят, сгинул. Сам не видел, врать не буду. Но был точно. Его Сивый, считай, ещё в нашу там бытность ножичком расписывал. Мы тогда… хм, после ранений по ложам валялись.
— Знак мора над головой, — буркнул Молочник, почесал бороду. — Местные постарались? Прямо живопись тебе. Он что, ухмыляется?
— Он всегда ухмыляется, — кивнул Взмёт.
Белочуб оглядел обоих.
— Ну, рассказывайте.
Дружинные переглянулись, Взмёт кивнул, давай ты, у меня с зубами беда, сам понимаешь. Долгие сказки не про меня.
–… дома, хлева, сараи сожгли. Всё сожгли. На всякий случай воды из колодца забрали, вон питейка стоит. И сюда.
Князь и ворожец молчали, укладывая рассказ в голове.
— Что думаешь, Молочник?
— Что думаю… — ворожец снял с пояса питейку, приложился. — Вот думаю, за что нам такое счастье?
— Да уж верно за что-нибудь, — Белочуб в сердцах плюнул. — Просто так боги мор не нашлют.
— Ага, в громах и молниях на Черныше явился Злобог, погрозил перстом и возвестил, дескать, запускаю мор в колодцы ваши и скотину вашу! Так?
— Ну нет, — Коряга развел руками, — боги редко являются людям, ещё реже делают что-то сами. Это все знают. Болтают, последний раз видели Злобога на Скалистом лет семь-восемь назад.
— Верно говоришь, — Молочник бросил на сотника острый взгляд, — тогда мало конец света не настал, все ворожцы в округе едва не слегли. Силищи окрест было столько, и кипела она и булькала так, думал, сварит тебя, друг сердешный Молочник, вкрутую, только уголек и останется.
— Злобог и Скалистый, говоришь? — Белочуб ухватился за бороду, зашагал туда-сюда.
— Боги, они ведь как воеводы, — Молочник ещё раз пристально вгляделся в лицо на ставнях, — Могут и сами сделать, но у них под началами целые дружины — мы, люди. Вся беда в том, что дружины те перемешаны, поди, пойми, кто по чьей указке действует. А с печатью Злобога на лбу человек не рождается.
— А мог сам собой мор возникнуть?
— Друг мой, Коряга, ты и сам знаешь, не мог, — ворожец убежденно тряхнул щеткой волос. — Все случайности происходят оттого, что Ленивый Бог делает что-то невпопад и не ко времени. Ну, на то он и Бог Случая.
— А тогда… на Скалистом… что там было? — Белочуб не отводил взгляда от лица с рубцами.
— Да кто знает, — Молочник пожал плечами. — Наверное, бой был. А вот кто с кем… Молчат. И Стюжень молчит, старый хрыч. А в том, что он знает, не сомневаюсь.
— А если нажать на старого хрыча? Пусть расскажет.
— Нет, князь, — улыбнулся Взмёт, — Не выйдет нажать. Ладошки изломаешь, а воды не выжмешь. Камень-старик.
— Тогда складываем на пальцах, — князь отвернулся от ставней, поднял пятерню. — Скалистый — это раз. Стюжень — два. Бой на Скалистом семь… восемь лет назад — три. Лицо на ставнях — четыре. Что всё это объединяет?
— Вернее кто, — мрачно поправил Коряга и переглянулся со Взмётом.
— Воевода Чернолесской заставы, — кивнул Взмёт. — Не знаю, как он связан с той вселенской мясорубкой на Скалистом, но если к этому имеет отношение Стюжень, Сивый точно был где-то рядом.
— Боги, боги, что мы делаем не так? — Белочуб в исступлении воззвал к небесам. — То война, то неурожай, то лесные пожары, то мор!
— Жизнь вообще штука нелегкая, — Молочник поскреб макушку. — Когда-то здесь у меня были волосы.
— У кого-то вообще голое поле, — буркнул Белочуб.
— Если бы всё было здорово, мы жили бы вечно.
Трое, как на привидение, уставились на Взмёта.
— Слышал где-то, — смутился тот.
Задрал голову в небеса. Неохватная синь простерлась и вправо, и влево, макушки сосен тянутся к солнцу, нет-нет, перелетит с дерева на дерево пернатая тварь. Всё как в детстве, только отчего-то нет былой радости.
— А было, наверное, так, — Белочуб вновь зашагал туда-сюда. — Что там приключилось на Скалистом, я не знаю, но через несколько лет после этого Сивый травит синей гадостью деревеньку. Кто-то из местных его увидел, и когда понял, к чему всё идет, на последнем дыхании нарисовал это. Понял, небось, что незнакомец беду принес.
— Складно излагаешь, — Молочник приложился к питейке, — ровно по-написанному.
— Но зачем это Сивому? Зачем ему травить людей? — Коряга в недоумении развел руками.
— А ты знаешь, что было на Скалистом шесть… сколько там… восемь лет назад? Ты знаешь, к чему его мог принудить Злобог? А может быть… — князь на мгновение замер, — лесные пожары тоже его рук дело? Мы, дурачки, думаем, Сивый шесть… семь лет крепился, не сдавался злу, а он все это время гадил, как мог! А что он ещё сделал? Ты знаешь? Ты? Ты? То-то.
— Ты бы не торопился князь, — ворожец покачал головой. — Больно гладко все выходит. Тут ещё разбираться и разбираться.
— Вы что скажете, братцы подранки из одной делянки?
Ага, у обоих рожи порваны, вдвоем на одного медведя ходили, да сами на коготок попались.
— Я… мы с Безродом за один стол не сядем, руки ему не пожмем, но… он будет последним, в ком я гадкое заподозрю.
Коряга скривился. Это кто сейчас сказал? Старики, конечно, говорили, что жизнь длинная, рождаешься крикливым и сморщенным, а к своему концу подходишь бородатым и седым — стало быть, меняешься — но чтобы настолько? А кто это молчаливо кивает, соглашаясь? Взмёт? Да что происходит последние годы? Правда что ли, будто первые седые волосы не просто так приходят?
— Не станет, говоришь, пакостничать?
— Сдохнет, а зря не ударит, — закивал Взмёт, пряча глаза.
Белочуб несколько мгновений оглядывал всех — одного, второго, третьего — а потом жестко припечатал кулаком ладонь.
— Я вижу то, что вижу. И думать иначе пока рано. Всё поганое сожгите. Возвращаемся.
— Питеечку не сжигать, — ворожец пальцем указал на долбленку.
— Ты ведь не потащишь ее в город?
— Не тупее конских подков, — Молочник хитро подмигнул Коряге. Так ведь? — И нож тот мне оставьте. Остальное — огню.
Дружинные сложили дровьё, спрятали в середину коварные ставни, подожгли. Молочник завернул в платок питейку и нож, прикопал тут же у костра. Рукавицы швырнул в огонь.
— По коням, — кивнул Белочуб, вскакивая в седло. — Домой!
— Что делать станешь, князь?
— Ты, Молочник, летописи погляди, а я разошлю разведку на границу. Объедут все края и веси, объяснят, что делать и на что смотреть. А там видно будет. И да… все-таки допытайся у Стюженя, что было тогда на Скалистом шесть…семь лет назад. И гонца отправлю к Отваде. Его человек пакостит, ему и отвечать.
Утром Жарик наладился бежать на пристань, даже за стол не присев.
— Ты куда? На пустой живот! Ну-ка за стол!
— Сегодня ладья придёт из Сторожища!
— Ну и что? Она раз в две седмицы приходит. Эка невидаль!
— Ну ма, мне Моряй обещал настоящие стрелы привезти! А Гремляш слово дал, что научит распознавать клады в земле!
— А на заставе стрел, конечно, нет! Шаром покати!
Мальчишка поджал губы, хитро покосился на Верну.
— Они взрослые. А мне Моряй привезет маленькие, с настоящим жалом!
— А на сокровища, что с Гремляшом найдете, ты накупишь стрел видимо-невидимо, так?
— Да!
Сивый до сих пор молчал. Да и потом не сказал ни слова, только глазами показал, быстро сядь. Жарик вздохнул, притопнул на месте — в ногах зудит, бежать охота — однако на своё место сел.
— Что такое день?
Мальчишка с опаской взглянул на Сивого. Отец никогда не спрашивает просто так, и никогда не оказывается вопрос лёгким и прямым.
— Это когда солнце встаёт.
— Ещё.
— Лес просыпается, в море волны подрастают.
— Ещё.
Жарик вздохнул.
— Из Сторожища приходит ладья, а тебя не пускают на берег.
— Ну, придет она, скажем, к полудню.
— А я буду встречать!
Сивый покачал головой. Нет. Не угадал.
— День — это дорога.
— Дорога?
— Да, дорога. И в пути ты будешь до самого заката. Хоть в один поход я с дружиной отправился, не поев?
