Через соловьиный этаж - Герн Лайан (читать книги онлайн .TXT) 📗
Заливные рисовые поля сменились огородами на террасах, а затем, когда дорога стала подниматься круче, нависшими над нами тусклыми, серебристо-зелеными бамбуковыми рощами. Бамбук уступил место соснам и кедрам, толстый слой иголок под ногами смягчил поступь лошадей.
Вокруг простирался непроницаемый лес. Иногда мы обгоняли пилигримов, совершавших нелегкое паломничество на святую гору. Мы ехали друг за другом, и это мешало нам разговаривать. Я знал, что Кенжи сгорает от нетерпения расспросить меня о прошлой ночи, но мне не хотелось об этом не только говорить, но даже и думать.
Через три часа мы подошли к внешним воротам храма, около которых теснились домики. Для посетителей были отведены специальные комнаты. У нас забрали лошадей, чтобы помыть и накормить их. Мы пообедали простыми овощными блюдами, которые приготовили монахи.
– Я немного устала, – сказала госпожа Маруяма после трапезы. – Господин Абэ, не задержитесь ли вы здесь со мной и госпожой Ширакавой, пока мы отдохнем.
Абэ не мог отказать ей, хотя и явно не хотел выпускать Шигеру из виду.
Шигеру дал мне деревянную коробку с просьбой пронести ее вверх по холму. Я также прихватил свою связку кисточек и чернильницу. Юноша из клана Тоган пошел с нами, улыбнувшись так, словно не доверяет всей процессии, хотя она должна была выглядеть довольно безобидной даже для прозорливого ума. Шигеру, конечно же, не мог пройти столь близко от Тераямы и не посетить могилу брата, тем более спустя год после его смерти и во время Фестиваля Мертвых.
Мы начали подниматься по крутым каменным ступеням. Храм был построен рядом с древней часовней. Деревьям священной рощи было не меньше пятисот лет: толстые стволы уходили вверх в лиственный покров, сучковатые корни цеплялись за покрытую мхом почву, как лесные духи. Вдали слышались голоса монахов, стучали гонги, звенели колокола. Наряду с ними раздавались звуки леса: стрекот цикад, плеск водопада, шелест кедра, зазывной щебет малиновок. Хорошее настроение, переданное окружавшей меня красотой, уступило место другому, более глубокому чувству: ощущению благоговения и предвкушения, словно вскоре мне должна была открыться величайшая и прекраснейшая из тайн.
Наконец мы подошли ко вторым воротам, за которыми теснился еще один ряд домиков для паломников. Здесь нам подали чай и попросили подождать. Через несколько минут к нам приблизились два жреца. Один из них был старик невысокого роста, уже дряблый, но с ярчайшими глазами и выражением несокрушимой безмятежности на лице. Другой – намного моложе – выделялся суровым лицом и мускулистым телосложением.
– Добро пожаловать, господин Отори, – сказал старик, омрачив без того хмурое лицо юноши из клана Тоган. – Мы похоронили господина Такеши с великой скорбью. Вы, конечно же, пришли посетить его могилу.
– Останься здесь с Муто Кенжи, – приказал Шигеру солдату и последовал вместе со мной за жрецом на кладбище, где под огромными деревьями рядами выстроились надгробные плиты.
Кто-то жег листья, и стелющийся дым окрашивал солнечные лучи в голубой цвет.
Мы втроем молча стали на колени. Вскоре подошел второй жрец со свечами и ладаном, которые он передал Шигеру. Господин поставил их перед надгробным камнем, и нас окутал сладостный аромат. Свечи горели, не мерцая, их не тревожил ветер, огни сливались с ярким светом солнца. Шигеру достал из рукава два предмета: черный камень, какие омывает море в Хаги, и соломенную лошадку, детскую игрушку, – и поставил их на могилу.
Я вспомнил слезы, которые лились из глаз Шигеру в первую ночь нашего знакомства. Теперь я понимал его горе, но на этот раз ни он, ни я не зарыдали.
Через некоторое время жрец поднялся, прикоснувшись к плечу Шигеру, и мы последовали за ним в главное строение отдаленного сельского храма. Оно было деревянным, из кипариса и кедра, поблекших с годами до серебристо-серого цвета. Несмотря на небольшие размеры центральный зал имел идеальные пропорции, отчего казался просторным и полным умиротворенности. Взор неизменно останавливался на позолоченной статуе Просветленного, которая словно парила в окружении огоньков свечей, будто в раю.
Мы сняли сандалии и ступили в зал. Юный монах снова принес ладан, который мы поставили у золотых ног статуи. Опустившись на колени сбоку от нас, монах начал читать одну из сутр мертвым.
Внутрь почти не поступало света, поэтому свечи ослепили мне глаза. Я слушал дыхание присутствующих в храме, за алтарем, а когда зрение привыкло к царящей там темноте, я увидел очертания монахов, сидящих в безмолвной медитации. Зал оказался больше, чем я подумал сначала, в нем умещалось много монахов, возможно сотни.
Хотя я и был выращен Потаенными, моя мать иногда водила меня в местные часовни и храмы, поэтому я кое-что знал об учении Просветленного. Теперь, как, впрочем, и раньше, мне казалось, что когда люди молятся, они все выглядят и звучат одинаково. Спокойствие этого места пронзило мне душу. Что я-то здесь делаю, убийца с сердцем, сжираемым местью?
Когда церемония закончилась, мы вернулись к Кенжи, который все это время рассуждал об искусстве и религии с человеком клана Тоган.
– У нас есть подарок для господина настоятеля, – сказал Шигеру, поднимая коробку, которую я оставил с Кенжи.
В глазах жреца вспыхнул озорной огонек.
– Я передам его.
– А молодой человек хотел бы посмотреть на картины, – сказал Кенжи.
– Макото покажет их ему. Следуйте, пожалуйста, за мной, господин Отори.
Когда Шигеру со жрецом скрылись за алтарем, человек Тогана растерялся. Он хотел направиться за ними, но ему преградил дорогу Макото, который остановил его без лишних слов, даже не прикоснувшись к нему.
– Сюда, пожалуйста, молодой человек!
Каким-то невероятным образом он своими осторожными шажками обошел нас троих, вывел из храма и повел по дощатому настилу в зал меньших размеров.
– Великий художник Сэссю прожил в храме десять лет, – сказал нам Макото. – Он распланировал сады и нарисовал пейзажи, животных и птиц. Эти деревянные ширмы – его работа.
– Вот что значит – быть художником, – произнес Кенжи своим ворчливым учительским голосом.
– Да, мастер, – ответил я.
Мне не нужно было притворяться невежественным: меня искренне потрясла работа, представшая перед нашими глазами. Черная лошадь, белые журавли словно застыли на мгновение по воле художника. Казалось, что в любой момент чары разрушатся, и лошадь застучит копытом, поднимется на дыбы, журавли заметят нас и взлетят в небо. Художнику удалось свершить то, о чем мечтаем мы все: остановить время.
Ширма у двери казалась бесцветной. Я всматривался в нее, предполагая, что краски выцвели, когда Макото сказал:
– На ней были птицы, но, как гласит легенда, художник нарисовал их настолько реалистично, что они улетели.
– Видишь, сколь многому тебе предстоит научиться, – сказал мне Кенжи.
Мне показалось, что он перегибает палку, но человек Тогана окинул меня презрительным взглядом, бегло посмотрел на картины, вышел наружу и сел под дерево.
Я достал чернильницу, Макото принес мне воды. Я развел чернила и разгладил руками лист бумаги. Хотелось уловить движения руки мастера. Сможет ли он передать мне увиденное сквозь призму веков и вложить свое знание в мою кисть?
Снаружи усиливалась послеобеденная жара, воздух струился вверх, трещали сверчки. Деревья отбрасывали целые озера чернильной тени. Внутри храма было прохладнее, темнее. Время замедлило ход. Я слышал, как дышит заснувший человек клана Тоган.
– Сады – тоже работа Сэссю, – сказал Макото, опускаясь вместе с Кенжи на циновку спиной ко мне.
Они уставились на скалы и деревья. Вдали шумел водопад, я слышал, как воркуют два лесных голубя. Время от времени Кенжи высказывался о саде или задавал вопрос. Макото отвечал. Разговор становился все более отрывочным, пока они тоже не задремали.
Оставленный наедине со своей кисточкой и бумагой, в присутствии лишь неподражаемых картин, я погрузился в состояние отрешенности и грусти. Я сосредоточился на созерцании картин. И меня охватило сильное желание задержаться в этом месте лет на десять, как великий Сэссю, и чертить, рисовать каждый день, пока птицы на моих картинах не оживут и не улетят прочь.
