Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги регистрация TXT) 📗
Заряна и пообвыклась в лесу-то. Но по родне скучала она, и вот стала просить мужа своего — своди меня к селению, хоть одним глазком на сестренок погляжу, с батюшкой и матушкой обнимусь, бабушку хоть в последний раз поцелую — стара она, доживет ли нет до следующего лета, никто того не знает.
Хмурился муж ее, недоволен был, а не смог воспротивиться ласковым уговорам. Забралась к нему на плечи Заряна, да и отправился он к ее родному селению. Шли почти целый день они — и разрешил муж ей переночевать в родительском доме. Мол, все одно ночь вот-вот опустится, по лесу в темное время бродить себе дороже, нечисть может из оврагов вылезти, опасно время после заката.
Договорились, что утром встретятся на той самой полянке, откуда медведь Заряну утащил. Обнялись и разошлись — каждый в свою сторону.
Как пришла Заряна домой — радости материнской предела не было, а сестренки плакали оттого, что старшенькую свою увидали — не чаяли ужо. Отец вот хмурый ходил, смурной, как стемнело, он и ушел куда-то.
А на сердце у Заряны тревога поселилась — все глядела она в окошко, все маялась. Бабушка Добряна вмиг поняла все — да и печально головой качала, мол, зря ты, дитятко, к нам пришла, не любят люди берендеев род, а медведь твой, видать, из них будет — перевертышами их еще кличут.
Заряна бы уже и ушла — да куда в ночи она пойдет? Разве ж найдет по темноте ту поляну, на которой сговорились с мужем встретиться?
Всю ночь она не спада, крутилась, плакала, беду ее сердце любящее чуяло.
А наутро отец да дядьки ее воротились — на рогатины медведя огромного подняли, несли они мясо его да шкуру, уже и освежевали. Как увидела Заряна, что родичи ее натворили, будто обезумела — кричала дико, волосы на себе рвала, ни дать ни взять вдовица по покойнику своему убивается.
Ведь была то шкура ее мужа лесного.
И к вечеру того же дня убежала девка в лес, говорили, в тягости она была ужо. Как жила в чаще лесной — никто о том не знает, да только новые сказки в селении стали сказывать: про медведицу да медвежонка, рода берендеев волшебных, да про то, что людей они больно не любят, словно обидел их когда-то род людской.
…Я медленно открыла глаза, душою все еще находясь в истории, рассказанной Баюном. От нее осталось горькое послевкусие, кислинка клюквы ощущалась на губах — обветренных и потрескавшихся от дыма костров.
Я видела злых и яростных людей, с факелами и копьями устроивших гон на медведей, посмевших покуситься на человеческих женщин.
Я видела перекошенные от бешенства лица бородатых мужчин, слышала их крики, я вдыхала запах паленого меха и болот. Болот гиблых, моровых, проклятых, болот, за которыми скрылись берендеи со своими детьми-полукровками, рожденными от смертных жен.
Я видела все это как наяву, и слезы обжигали мои веки, от такой несправедливости и зла перехватывало дыхание, будто камень лег на душу.
А кот, огромный и пушистый, с глазами, в которых дрожали тени всех его волшебных сказаний, уже был рядом, и цепи его хватало, чтобы он мог отойти на значительное расстояние от столба. Она серой змеей ползла по траве, раскручиваясь, звенела негромко.
— Бежим! — схватил меня проснувшийся в этот миг Иван.
Я подхватилась на ноги, Гоню царевич посадил на плечо, и она вцепилась в его волосы мертвой хваткой.
Мы бросились прочь, а зловонное дыхание Баюна неслось за нами и вышибало дух, его дикое мяуканье, прерываемое громом, казалось, слышится совсем рядом, и земля тряслась от топота его огромных тяжелых лап, разлетались по сторонам вывороченные с корнями деревья, лавиной с гор сходил оползень из влажной земли, травы и камней.
Все гремело, сверкало, тряслось, и я вытащила из-за пояса подарёнку Яги — простой деревянный гребень, прошептала заговор, которому научила меня стражница Нави, бросила гребень за спину и услышала противный вопль Баюна, остановленного великанскими елями, ставшими на его пути.
Синие молнии озаряли осинник и окрестные холмы, а мы с Иваном летели, будто птицы, по черной от гари и копоти земле — словно лес вырос на лесном пожарище. Замерли, когда путь перегородил мшистый валун, я всполошенно обернулась — за стеной елей не было видно даже столба, к которому прикован был Баюн, эти ели касались небес своими острыми верхушками, став непреодолимой преградой на пути страшного зверя, охраняющего Навь от людей, пытающихся в нее проникнуть.
Баюн-сказочник остался позади — и страшные его истории тоже.
А впереди расстилался волшебный лес берендеев, и дальнее эхо доносило тоскливые вопли чудовища, сгубившего своими чарующими песнями не одного путника.
— Спаслись… — выдохнула я и устало опустилась на землю.
Иван молча сел рядом и положил свою косматую рогатую голову на мои колени. Казалось, сейчас он начнет мурлыкать — совсем как Баюн.
Глава 13
— Смотрите, избушка! И свет горит! — Иван когтистым пальцем показал на домик, вросший в землю, по дерновой крыше которого росли трава и карликовые березки. Разросшаяся сеть грибниц явно указывала на присутствие возле сруба нечистой силы, впрочем, на подходе к Навьему царству удивительно было бы ждать чистых от тьмы лесов. Подслеповатые окошки, находящиеся вровень с землей, смотрели на гостей весьма озлобленно, словно изба не была им рада. Света в домике не было — это лишь заходящие лучи солнца горели на цветных стеклышках.
Мне показалось странным, что у такой бедной и скромной избы такие окошки дивные, крестьяне да лесничие бычьими пузырями пользовались, на крайний случай — слюдой.
Не понравился мне этот лесной домик, жуть как не понравился. Но мы устали, приближалась ночь, и идти дальше по Приграничному лесу к миру мертвых было опасно. В избушке этой хоть от ветра с дождем защититься можно — а судя по тучам, что кружили в поднебесье, громовицы снова собрались на охоту. А мы еще когда от Баюна убегали, промокли да озябли, я все отогреться не могла.
— Может, под елками переночуем? — робко и тоскливо спросила Гоня, выглядывая из заплечной Ивановой сумки. — Не могут люди жить в таком гиблом месте, ну никак не могут!
— А вот поди-ка, живут! — вырвалось у царевича, когда с угрожающим скрипом двери отворились и из землянки выбралась, подслеповато щурясь, древняя старуха с седой распатланной косой и бородавкой на крючковатом носу. Она втянула воздух этим самым длиннющим носом, будто пыталась унюхать что-то.
— Человеком пахнет! — изрекла она, и из-за ее спины показалась востроглазая девчушка в простом льняном платье. Ткань была без вышивки, никаких амулетов, никаких украшений — впрочем, что им, в лесу-то, надо?
Только все одно странно — чего они живут в таком месте страшном? И как выжили, коль по ночам тут чудища бродят да мары сны жуткие насылают?
Но глаза вроде спокойные что у старухи, что у девицы, клыков тоже не наблюдается. Люди как люди, на первый-то взгляд. И глядя на них не чувствую я страха или ужаса. А вокруг шумит листьями Приграничье, кричит птичьими голосами, дальним волчьим воем захлебывается.
— Пустите переночевать, хозяйка! — Иван попытался улыбнуться, чтоб не слишком своей пастью звериной светить, но, видать, сложно это, ибо старуха отпрянула, девку едва ль не насильно затолкав в дом, да дверью громыхнула, так что и мох с нее осыпался.
— Молчал бы ты, Ваня, — пробормотала куколка, — с такой рожей нас отовсюду погонют.
— Я, что ль, виноват… — начал было царевич, как двери снова распахнулись, и девка бросила на траву подкову железную.
— Коли не чудище — коснись-ка! — голос у нее звонкий оказался, сама ладная, статная. Коса толстая, губы красные, словно спелая земляника. Только вот странность — не слышу никакого запаха от нее. И лицо слишком бледное, словно у мертвяка.
— Тоже мне задачка! — Иван быстро поднял подковку, мне протянул, чтобы и я подтвердила, что не задымлюсь, прикоснувшись к железу, хотя все едино — странные хозяева у хаты лесной. Не вся ж нечисть боится железа, есть такие, кому осина да соль с чесноком беда-бедой, а кто-то от полыни верещит да плюется, как вот русалки аль омутницы с озерницами. Но коль только выходцев из Нави боятся в этой хате — то их дело.
