Дикие карты (сборник) - Снодграсс Мелинда М. (книги без регистрации .TXT) 📗
На следующее утро вызвали Блайз. Руки у нее дрожали. Дэвида прогнали охранники в противогазах. Перед зданием стояли грузовики с эмблемами химических войск. Впоследствии мне стало известно, что, если бы мы попытались прорваться наружу, против нас использовали бы фосген.
В зале заседаний сооружали стеклянную кабинку. Дэвиду предстояло давать показания в изоляции — через микрофон. Пульт управления микрофоном находился в руках Джона Вуда.
По-видимому, КРААД пребывал в таком же потрясенном состоянии, как и мы, потому что допрос вышел несколько скомканным. Блайз задавали вопросы о Китае, а поскольку она сопровождала нас туда в качестве научного консультанта, то о политических решениях не имела ни малейшего понятия. Тогда они принялись расспрашивать ее о характере ее способностей: как именно она впитывала чужие сознания и что с ними делала. Все было довольно вежливо. Ведь Генри ван Ренссэйлер все еще оставался конгрессменом, и профессиональная этика не позволяла им предположить, что жена управляла его разумом вместо него.
Они отпустили Блайз и вызвали Тахиона. Он был одет в персикового цвета пальто и ботфорты с кистями. Все это время он игнорировал советы своего адвоката — в зал он вошел с видом аристократа, которому против воли приходится рассеивать заблуждения черни.
Он перехитрил самого себя, и Комитет разнес его в пух и прах. Его объявили незаконным иммигрантом, после этого прошлись по нему за то, что он выпустил вирус дикой карты, и в довершение всего потребовали от него называть имена всех тузов, которых он лечил, — на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг окажется коварным лазутчиком, оказывающим подрывное влияние на американские умы по приказу Джо Сталина. Тахион отказался.
Его выдворили из страны.
На следующий день перед Комитетом снова предстал Герштейн — на этот раз в сопровождении морских пехотинцев, упакованных в костюмы противохимической защиты. Едва только он очутился в стеклянной кабинке, как они набросились на него — точно так же, как несколькими днями раньше на мистера Холмса. Джон Вуд зажал кнопку микрофона и ни разу не дал ему слова, даже тогда, когда Рэнкин назвал его грязным жидом — и это при свидетелях! Когда ему в конце концов было позволено высказаться, Дэвид объявил комитет шайкой нацистов. Мистер Вуд расценил это как неуважение к Конгрессу.
К концу заседания перед Дэвидом тоже замаячил призрак тюрьмы.
Комитет объявил перерыв на выходные. Нам с Эрлом предстояло предстать перед комитетом в следующий понедельник.
Весь вечер пятницы мы просидели в номере мистера Холмса, слушая радио и убеждаясь, что дела обстоят хуже некуда. Американский легион устраивал демонстрации в поддержку Комитета по всей стране. Людям, обладавшим способностями тузов, приходили повестки — обезображенных джокеров не вызвали, поскольку они могли оскорбить эстетические чувства американцев. Мой агент оставил мне сообщение, в котором говорилось, что «Крайслер» требует вернуть им машину и что ребята из «Честерфильда» тоже звонили и были не на шутку встревожены.
Я в одиночку выхлебал бутылку виски. Блайз с Тахионом были где-то в бегах. Дэвид с мистером Холмсом превратились в равнодушных зомби — сидели в уголочке с запавшими глазами, обращенными внутрь себя, устремленными на их собственную агонию. Никто из нас не знал, что сказать, кроме Эрла.
— Я буду апеллировать к Первой поправке, чтоб им всем пусто было, — сообщил он. — Если меня соберутся посадить, я улечу в Швейцарию.
Я уткнулся в свой стакан.
— Но я-то не умею летать, Эрл.
— Еще как можешь, деревенский мальчик! Ты сам мне об этом говорил.
— Я не умею летать, черт тебя дери! Отвяжись от меня.
Я больше не мог этого выносить, поэтому захватил еще одну бутылку и отправился в постель. Ким хотелось поговорить, и я просто повернулся к ней спиной и притворился, что сплю.
— Да, мистер Майер.
— Джек? Это ужасно, Джек, просто ужасно.
— Да, ужасно. Эти мерзавцы, мистер Майер, они намерены уничтожить нас.
— Просто делай то, что скажет адвокат, Джек. И все будет в порядке. Прояви мужество.
— Мужество? — Я засмеялся. — Мужество?
— Так надо, Джек. Ты же герой. Они не тронут тебя. Просто расскажи им все, что знаешь, и Америка будет любить тебя за это.
— Вы хотите, чтобы я стал крысой?
— Джек, Джек. К чему такие слова? Я хочу, чтобы ты поступил как патриот. Поступил честно. Я хочу, чтобы ты был героем. И хочу, чтобы ты знал: в «Метро» всегда найдется место для героя.
— И сколько человек купят билеты, чтобы посмотреть на крысу, а, мистер Майер? Сколько?
— Передай трубку адвокату, Джек. Я хочу поговорить с ним. Будь хорошим мальчиком, делай, как он скажет.
— Черта с два!
— Джек. Ну что мне с тобой делать? Дай мне поговорить с адвокатом.
Эрл парил в воздухе у меня за окном. Капли дождя поблескивали на очках, надетых поверх шлема. Ким метнула на него убийственный взгляд и выскочила из комнаты. Я выбрался из постели, подошел к окну и открыл его. Он влетел внутрь, сбросил ботинки прямо на ковер и закурил.
— Неважно выглядишь, Джек.
— Да я вчера выпил лишнего, Эрл.
Он вытащил из кармана сложенную в несколько раз «Вашингтон стар».
— Ничего, сейчас в два счета протрезвеешь. Видел уже сегодняшнюю газету?
— Нет. Ни черта я не видел.
Он раскрыл ее. Заголовок гласил: «СТАЛИН ЗАЯВЛЯЕТ О ПОДДЕРЖКЕ ТУЗОВ».
Я уселся в постели и потянулся за бутылкой.
— О, господи!
Эрл швырнул газету на пол.
— Он хочет упечь нас за решетку. Мы утерли ему нос в Берлине. С чего ему нас любить? Своих собственных тузов он преследует.
— Вот ублюдок. — Я прикрыл глаза. Перед веками плавали цветные пятна. — Закурить есть? — спросил я.
Он дал мне сигарету и прикурил ее от своей трофейной «Зиппо». Я плюхнулся обратно на подушку и поскреб щетину на подбородке.
— Сдается мне, — продолжал Сэндерсон, — что нам предстоит очень скверный десяток лет. Не исключено, что вообще придется убраться из страны. — Он покачал головой. — А потом мы снова станем героями. Не думаю, чтобы все это продлилось меньше.
— Да уж, умеешь ты ободрить, нечего сказать.
Он рассмеялся. От сигареты во рту стоял совершенно омерзительный привкус. Я смыл его глотком виски. Улыбка сползла с лица Эрла, и он покачал головой.
— Тех, кого станут вызывать после нас, — вот кого мне по-настоящему жаль. Теперь в этой стране начнется охота на ведьм, которая затянется на долгие годы. — Он снова покачал головой. — Моему адвокату платит НАСПЦН. Надо бы отказаться от него. Не хочу, чтобы со мной связывали какую-то организацию. Потом им придется за это расплачиваться.
— Мне звонил Майер.
— Майер! — Сэндерсон поморщился. — Если бы только те, кто заправляют студиями, встали на защиту «десятки». Если бы тогда они показали зубы, ничего этого просто не произошло бы. — Он взглянул на меня. — Я посоветовал бы тебе нанять другого адвоката. Если только ты не собираешься апеллировать к Пятой. — Он нахмурился. — С Пятой все проходит быстрее. Тебя просто просят назвать твое имя, ты отвечаешь, что не намерен отвечать, — и все.
— Тогда какая мне разница, какой у меня адвокат?
— Это точно. — Он криво ухмыльнулся. — Никакой разницы, верно? Что бы мы ни говорили и ни делали, Комитет в любом случае возьмет свое.
— Вот именно. Все кончено.
Ухмылка Эрла превратилась в мягкую улыбку. На миг я увидел тот свет, который так ценила в нем Лилиан. Сэндерсон находился на грани того, чтобы потерять все, за что сражался, из него собирались сделать орудие борьбы против движения за гражданские права, антифашизма, антиимпериализма, против рабочих и вообще всего, что было для него важно; он знал, что его предадут анафеме, а всех, с кем он когда-либо был связан, вскоре ждет та же участь… Разумеется, все это не могло не причинять огорчения, но в душе Эрл был все так же тверд. Страх не приблизился к нему. Мой приятель не боялся ни Комитета, ни бесчестия, ни утраты репутации и положения в обществе. Он не сожалел ни о едином мгновении своей жизни, ни о едином своем убеждении.
