Кофе и полынь (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна (читать книги без сокращений TXT, FB2) 📗
Я сделала это от чистого сердца; Эллис ушёл, пообещав держать меня в курсе новостей. Оберег-узелок, который на протяжении разговора так и лежал на столе, выглядел таким маленьким, таким ненадёжным…
«Пожалуй, – пронеслось в голове, – удача понадобится всем нам».
Так сложилось, что в последнее время на свидания приглашал меня Лайзо, я же просто ждала знака, который предскажет нашу встречу. Так, пожалуй, безопаснее; когда один колдун выбирает место и время, прокладывает надёжный путь, то другой уже не сможет вмешаться.
Но сейчас всё вышло иначе.
После нападения на Мирея несколько дней я была сама не своя. Спала дурно; долго засыпала и много раз за ночь просыпалась. Доктор Хэмптон рекомендовал успокоительные капли или хотя бы травяной отвар: традиционную смесь мяты, тимьяна, душицы и ещё с полдесятка растений от Зельды он не просто счёл безопасной, но и одобрил. Но всякий раз, когда рука тянулась к флакону, я невольно вспоминала «сердечное лекарство» Мирея, а ещё ту настойку, которую Элси Тиллер подлила моим родителям в ужин тем роковым вечером…
И просто не могла.
Это могло продолжаться ещё очень долго, если б одним прекрасным вечером – вскоре после разговора с Эллисом – за ужином передо мной вдруг не появилась чашка какао со сливками вместо обычного чёрного чая. Какао пахло ванилью и немного жжённой карамелью; белая шапка из взбитых сливок медленно оседала. Мальчики Андервуд-Черри очень любили такое лакомство, но Клэр считал, что не стоит их слишком баловать, а потому приказывал повару приготовить его лишь изредка – когда мальчики очень хорошо себя вели или нуждались в ободрении.
– Что?.. – пробормотала я, разглядывая чашку.
Аромат был умопомрачительный, к слову; издали, с детской стороны стола, он ощущался иначе.
– Вы очень хорошо потрудились, дорогая племянница, – вкрадчиво заметил Клэр, даже не глядя на меня. – А с высоты прожитых лет смею заметить, что ничто так не укрепляет дух и тело, как отдых.
– Похоже на сарказм.
– Это он и есть, и я рад, что вы ещё в состоянии различать такие тонкости. Допьёте свой какао – и ступайте спать.
– Но ещё только половина десятого! – возмутилась я, собираясь добавить, что в такое время начинается, как правило, званый ужин или приём, а в постель ложатся дети, которым не место среди взрослых развлечений, вроде разговоров о политике. – Я нарочно вернулась пораньше, чтобы ответить на письма и изучить отчёт с фабрики!
– Вот завтра и изучите, – откликнулся Клэр. – А что касается отчёта, то можете передать его мне. Нисколько не рисуясь, сообщаю, дорогая, что в финансах я разбираюсь не хуже вас, и моя перчаточная лавка, а также некоторые другие, гм, заведения вполне процветали.
– Но…
– Вы умница, – повторил он скучным голосом. – Отдыхайте.
Я растерянно посмотрела на чашку с какао, думая, что относиться ко мне как к ребёнку – недопустимо… а через полчаса уже ложилась в свою постель.
«Мне нужен совет, – пронеслось в голове. – Совет и поддержка. Если б Лайзо был здесь…»
Сновидцу опасно чего-то желать, погружаясь в дрёму.
Слишком легко исполняются желания.
…Койка узкая, скрипучая, не вполне чистая; но она определённо удобней, чем телега или чем куча еловых веток в лесу. Комната маленькая и тесная; кажется, это чердак – через круглое оконце под скатом крыши видно лишь колеблющиеся верхушки деревьев и ущербную луну. Пахнет старыми досками и пылью, затхлостью, но её перебивает аромат вербены, который источает подвеска-амулет в изголовье. Он сияет мягким, тёплым, ласковым золотом, словно солнце, но если сюда заглянет кто-то со злыми намерениями, то свет станет безжалостным, жестоким, убийственным.
Я сейчас могу погасить его одним движением руки; мне хватит сил.
Могу – но только слегка прикасаюсь кончиками пальцев.
Они теперь тоже пахнут вербеной.
Лайзо спит, поджав ноги и укрывшись одеялом с головой – один кончик носа торчит из-под складок ткани. Может, потому что здесь прохладно, да и нечем больше согреться – ни печки, ни жаровни.
Скоро зима.
Я останавливаюсь рядом с кроватью, присаживаюсь на лунный луч, точно опускаюсь в кресло. Некоторое время просто наблюдаю – амулет, источающий аромат вербены, предупредительно мерцает – и затем протягиваю руку, чтобы откинуть одеяло с лица Лайзо. Он продолжает спать; на щеке словно лежит тень – видимо, пробивается щетина; губы обветренные, между бровями залегла тревожная складка.
Меня захлёстывает нежностью. Отчего же он такой, такой…
– Не беспокойся ни о чём хотя бы во сне, – шепчу очень, очень тихо и пальцем разглаживаю эту складку.
Он выдыхает прерывисто – и наконец расслабляет лицо; беспокойный сон сменяется безмятежным. Пожалуй, мне достаточно уже и этого, и не надо даже говорить. Некоторое время я просто смотрю, вслушиваюсь в дыхание, потом собираюсь уйти. Напоследок тянусь, чтобы снова укрыть его одеялом, как было…
…а он ловит меня за запястье.
– Попалась, – говорит. И улыбается, улыбается, и глаза мерцают нежно, точно солнечный свет сквозь густую дубовую листву: померещилось ли, было ли взаправду. – Давно ты здесь?
– Не знаю, – отвечаю я честно. Оглядываюсь на окно; луна там словно бы замерла, как приклеенная. – Это ведь сон.
– Сон, – соглашается Лайзо, приподнимаясь на локтях. Одеяло соскальзывает; оказывается, он спал в одежде, и немудрено, со здешним-то холодом. – Так странно… Я был уверен, что очнулся, но на самом деле погрузился ещё глубже в сон. Чердак почти такой же, как настоящий, а всё же немного не тот. И луна… – он щурится. – Не могу припомнить, растущая она должна быть или убывающая. И это я-то.
– И хорошо, – улыбаюсь. – Значит, мы можем говорить столько, сколько захотим.
И мы говорим – сидя рядом, на узкой койке, плечом к плечу, кутаясь в одно одеяло на двоих, хотя мне-то оно и не нужно. Я рассказываю о том, о чём обычно наяву молчу, даже наедине с собой. О том, как сильно изматывает необходимость быть всегда настороже: всматриваться, вслушиваться, жить в предчувствии опасности, бояться пропустить знак. С Миреем мне повезло, я успела – а могла бы и опоздать; и Мэдди, Мэдди тоже могла бы надышаться гарью и не проснуться вовсе… О том, что я не могу быть везде и сразу; о том, как отчаянно не хватает знаний, навыков.
Как моя бабушка управляла снами? Что делала, чтобы защищать нас от Валха, как держала его на расстоянии?
Как моя мать вела себя с мертвецами, почему они так жаждали исполнить любое её желание, почему?
Некому подсказать.
Я тыкаюсь наугад, как слепой котёнок.
Лайзо слушает внимательно, слегка наклонив голову. Отросшие волосы падают ему на лицо, и он то и дело убирает их за ухо.
– Даже мне ясно, что этого Валх и добивается – чтоб я беспокоилась, уставала, теряла силы, – завершаю я рассказ. И тоже убираю волосы себе за ухо, таким же беспомощным жестом. – Но ведь он и правда может нанести удар в любой момент… Я не могу об этом забыть – и просто жить.
Умолкаю. Лайзо молчит, раздумывая, потом произносит:
– Ты и сама всё знаешь; мне нечего добавить и нечего посоветовать. Я могу сказать тебе: оглянись, посмотри на путь, который ты уже прошла, на то, чему ты успела научиться за краткий срок… Но это ведь никогда не успокаивает, – он усмехается, и взгляд его точно обращается внутрь. – Потому что всегда сделано недостаточно, и нужно бежать ещё быстрее, а цель впереди, такая же недосягаемая, как в самом начале.
Сейчас Лайзо говорит о себе, о том, что он ощущал всё это время, о том, что толкнуло его сюда, на войну.
Я чувствую немного иначе; разница есть, хотя её сложно выразить словами.
И всё же я откликаюсь эхом:
– Да, недостаточно…
– Я не могу научить тебя, дать те знания, которых не хватает, – продолжает он, слегка отвернув голову в сторону так, чтобы сложнее было читать по его лицу. – Хорошо, что ты обратилась к моей матери. Голову заморочить она может кому угодно, даже и мёртвому колдуну.
