Вестник в старом мире (СИ) - Беркутов Роман Вадимович "Revan" (лучшие книги TXT, FB2) 📗
— Ну что же вы так. Меня всегда привлекала ваша синяя форма, — Музыкант указал майору на свободный стул. Жидикова он в упор игнорировал.
— Тогда приходите к нам, проведу экскурсию, — Местечкин достал платок и протер стул, прежде чем сесть.
— Нет, лучше вы к нам, — Музыкант улыбнулся, показав зубы, — Какое у вас дело?
— Мои дела связаны с, — Местечкин недоговорил, кивнув Седому, — И одним очень активным месье.
— Господа, давайте по-русски, я не успеваю, — пожаловался Седой и почесал ногу через дырку в подошве сапога.
— Ох, мой друг, где твои манеры? — Музыкант с досадой от поведения Седого затянулся кальяном, — А "активный месье" случаем не связан с рестораном Семен Семеныча и известным ателье?
Местечкин состроил серьезное лицо мыслителя.
— Связан! — не выдержал молчания Жидиков. Майор только устало опустил брови и провел ладонью по лицу.
— Пока вы нас не прервали, мы с месье Седым, — Музыкант мундштуком указал на Седого, — обсуждали, как было бы хорошо, если бы столичная полиция или жандармерия поставила его на место.
— Жандармерия занята праздниками, — Местечкин достал из карману трубку и мешочек с табаком, — А что на счет местной публики?
Майор спрашивал как бы невзначай, развязывая шнурки на мешочке с табаком.
— “Посчастливилось” мне встретиться с его людьми по одному вопросу, — тихо, как заговорщик начал Музыкант, — звери, а не люди. Я, конечно, понимаю, что он новый человек и показывает себя, но так не принято, старшие в бешенстве.
— Мы как приехали на переговоры, они давай сразу бочку катить, один у них вообще пришибленный: за стволы в карманах схватился и начал что-то про корову говорить, — встрял в разговор телохранитель Музыканта.
— Луи, давай потом будешь ныть?
— Прости, Музыкант.
Жидиков откровенно заскучал, поэтому озирался по залу, разглядывая посетителей.
— Я честно не понимаю, почему мы тратим столько сил, на недостойное дело? — подал голос Седой и почесал шрамы от пуль на груди.
— Я тебя не узнаю. Раньше ты бы любому в горло вцепился, как этот, — Местечкин пощелкал пальцами, — как английский бульдог.
— Переоценка ценностей, — пожал плечами Седой.
— Пуля способна многое перемешать в голове, — заметил Жидиков и вцепился взглядом в курсирующую между игорных столов афициантку с кожей цвета кофейных зерен. Она низко наклонилась, расставляя выпивку игрокам, показывая глубокий вырез в декольте корсета. — Черненькая…
— Нравится? — Музыкант выпустил колечко дыма.
Жидиков сглотнул и поджал губы, прежде чем ответить:
— Наверное, дорого берет.
— Подарок.
— Вы сама щедрость! Не то что некоторые, — Жидиков многозначительно прищурился в сторону майора и поспешил за официанткой.
— Балуете вы его, — майор потянулся и взял со стола кусочек сыра с плесенью, — и как сильно недовольны старшие?
— Крайне, — Музыкант затянулся, и в кальяне зашумели пузырьки.
— Так, может, поможем? Додавим, так сказать?
— Дорогой Алексей Игнатьевич, а вы точно жандарм? — Музыкант улыбнулся и пересел к майору поближе.
Алексей Игнатьевич улыбнулся и как схватил француза за шею.
— Ты знаешь, щенок, сколько я голов посносил в двенадцатом? Я таких, как ты на завтрак ел и кровью поляков запивал, — губы Местечкина дрожали от предвкушения, ох и заржавел он в третьем разделе.
— Спокойно, спокойно, — Музыкант жестом остановил телохранителя и убрал руку майора с шеи, — я ничего такого не имел в виду, просто у вас хорошо получается.
— Господа, зачем ругаться? В Китае есть мудрость: мудрец сядет на берегу и дождется, пока по ней проплывет его враг. Ну или как-то так, — Седой почесал второй подбородок. Вообще, в этой одежде тело сильно чесалось.
— Ну хорошо, послушаем нашего философа, — Алексей Игнатьевич встал из-за стола, — и поменьше пойте свою эту марсельезу, государь не любит, а мне в каждом третьем донесении об этой дыре пишут.
— Хорошо, буду писать в каждом втором, что к нам ходит Алексей Игнатьевич, — Музыкант на прощание послал воздушный поцелуй, от которого майора аж заклинило, и он чуть не сбил с ног посетителя.
Глава 14
20 Декабря 1840 года
В цеху стоял жар. Вадим гладил новый фрезерный станок, проверял качество сверл. Сверла обходились дороже всего, ведь их приходилось делать из новой стали, рецепт которой Вадим пока прятал. Купленные сверла уже стояли, где хватило. На рабочем столе станка лежала шестерня для будущей передачи. Завод готовился перейти от водяного колеса к следующему шагу, вот только таких шерстяней нужны были сотни.
— Вадим Борисович, вам письмо, — в цех зашел Уманов.
Мастера старались не отвлекать Вадима от работы, сами познавая новые станки.
— Хорошо, спасибо, — Вадим повесил на вешалку очки на кожаном ремне, фартук и перчатки. Остальным приходилось носить еще марлевые маски, чтобы не дышать металлической пылью.
На улице сияло зимнее солнце, слеп отблеском от аккуратных горок снега. Вадим размял шею, надевая шубу. Уманский щурился, молча ожидая с письмом.
— Какой сегодня день?
— Двадцатое, вашблогородие, — мастер шмыгнул красным носом, — Заходила ваша сиделка, звала на обед.
— Потом, — Вадим надел пенсне и взял письмо.
Ефим просил его срочно вернуться домой. Это, если коротко, а если подробно то Вадим пугает всех своим затворничеством в Заводском. Гертруда приходила несколько раз жаловаться.
— Да, да, старый, жаловаться она к тебе приходила, — Вадим убрал конверт и пошел к усадьбе.
Строители закончили с новыми цехами и переключились на украшения поселка. Теперь главная дорога заканчивалась сказочной деревней из льда, которую пока закрывал высокий забор. Рядом с заводскими складами выстроили павильоны для ярмарки и два новых гостиных дома. Пока из дерева, но уже летом начнется закладка из кирпича.
Вадим не стал обедать, отправившись сразу в столицу, раз уж Ефим решил написать своим корявым почерком, то дело срочное. Сани бойко шли по заснеженному шоссе, обгоняя пару груженых новым товаром экипажей. Каждый день из поселка уходили готовые ткани, мебель, мыльные принадлежности и новая продукция металлургического цеха. Основной упор делали на товары быта: чугунные сковороды, печки-”буржуйки”, котелки, кастрюли и подобное. Новые печки сразу понравились народу в Заводском, который устал топить по черному или не мог позволить себе поставить кирпичную печь, хотя хорошие зарплаты сильно меняли быт рабочих.
Сани въехали в Петербург. Город ветров и офицеров кипел от жизни. По улицам носились сани и кареты, пока пешеходы спешили, прикрываясь от снега.
Около снятого Вадимом дома стояло три экипажа.
— Гости, — Вадим поднялся по лестнице и остановился у самой двери. Из квартиры шел смех, и громкие голоса что-то весело обсуждали. Вадим застыл у двери и оскалился. Ему пришла отличная идея и он спустился, чтобы вернуться через час, но уже в другом облике.
В зале на большом диване сидели Аня и Максим, шумный балабол Василий с чашкой кофе в руке жестикулировал на кресле с высокой спинкой. Ефим сидел и молча терпел, как его незаметно для молодежи щипала Гертруда. В дверь постучали. Ефим вскочил, кряхтя, и пошел открывать.
— Сейчас, сейчас, — Ефим снял шпингалет и отшатнулся.
В коридор зашел Вадим в вывернутой овчиной наизнанку шубе и с ватной бородой на лице. Он держал красный мешок.
— О-хо-хо, молодые и старые, красивые и не очень, больные и здоровые, — Вадим обнял Ефима и зашел с ним в зал, — худые, и уважаемый Максим, приветствуйте святого Николаса!
— В тебе ничего святого, — Максим закашлялся кусочком сахара.
— А кто не очень? — Аня захлопала глазами.
— Аннет, подождите, сначала выясним кто здесь старые, — Гертруда погрозила Вадиму пальцем.
— Святой Николас любит всех одинаково, — Вадим сел на стул и поставил мешок у ног, — и каждому вручит заслуженный подарок!
