Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Ночью шатался по кабакам, пил, посуду бил да задирался к кому попало, — изложил Дубыня. — Один из трактирщиков не выдержал, погнал мальца за стражей. Дружинные, как водится, сперва пытались добрым словом увещевать и миром увести прочь. А этот в драку полез. Кулаками ловко машет, поганец иноземный, ничего не скажу. Стражникам изрядно навалял, пока не скрутили. Хотели поначалу в поруб кинуть, но кто-то из прислуги брякнул, мол, царевич его привечает. Вот, сюда притащили. Вправду твой гость или врут людишки?
— А он сам что говорит?
— Ничего, — пожал широченными плечами Дубыня. — Молчит да зыркает, аки зверь дикий. Слова не вытянешь, а попусту лупцевать по мордасам задержанных царем-батюшкой строжайше не велено.
— Этот человек действительно мой гость, — удрученно признал царевич, ощущая, как кончики ушей наливаются горячей, неловкой багровостью. — Он, как бы это сказать… — запутавшись в словах, Пересвет рявкнул от души: — Блин горелый, Гай, ну на кой демонячий ляд ты это учинил?
— Хотел развеяться, — изволил заговорить Гардиано.
— И как, удалось? Брошу тебя здесь, и выкручивайся, как знаешь! Плати кабатчикам за черепки и виру за кровь тем, кто жалобы на тебя подаст, — пригрозил Пересвет. — Разоришься, в Италику поедешь без порток.
— Я предупреждал, из меня дурной гость, — равнодушно откликнулся ромей.
— Ты не только гость скверный, ты сам по себе дурной на всю голову! — Пересвет оборотился к открытой дверце клети спиной, а лицом — к старому витязю, попросив: — Дубыня Медведкович, будь ласков, отпусти засранца. Под мое слово. Он больше не будет так делать.
— Царское слово, оно конечно, крепче гороху… — замялся порядкоблюститель.
— Я лично ему устрою внушение по всем уложениям, — обещал царевич. — Понаехали, понимаешь, с заграниц в наши края, а вести себя толком до сих пор не выучились!
— Ладно, — сдался Дубыня. — А то в самом деле неловко выходит, царского гостя за решеткой томить. Не буду я его в книгу учетную вписывать, забирай. Но чтоб второй раз такого безобразия не было. Не посмотрю, что гость и иноземец. Пропишу горячих по всем правилам. Уговор?
— Уговор, — пожал протянутую богатырскую длань Пересвет. Будь у него такое желание, Дубыня мог с легкостью обратить кисть царевича в мешочек с хрустящими косточками. — Вставай, заблудшее дитя порока.
Подняться на ноги у Гардиано получилось только со второго раза, однако от помощи он отказался. По ромейской заносчивости либо из чистого упрямства. Ковылял через двор, припадая то на левую, то на правую ногу, пару раз мешкал, вроде как дух переводил на крутых лестницах, но не жаловался.
В жилище гостя заботливая душа из сенной прислуги насыпала горячих углей в жаровню, горница постепенно наполнялась мягким, обволакивающим теплом. Войдя, Гардиано неловко скособочился набок, стаскивая подранный кожух. За кожушком последовали обильно измаранные бурой гадостью — вином, а может, кровью — стеганый жилет и рубаха. Раздеваясь, он не оборачивался, словно напрочь позабыв о вошедшем следом царевиче и не ведая ни малейшего стыда. Оставшись нагишом, ухромал за расписные ширмы в дальнем углу. Оттуда немедля послышался плеск воды и раздраженное шипение сквозь зубы.
Пересвет медленно выдохнул. Да что ж это такое, в самом-то деле. Можно подумать, он никогда в баню или на речку купаться не ходил и голых мужиков не видывал. Наяву Гардиано оказался почти таким же, как в навеянном марой сне — ладно сложенным, длинноногим, с неожиданно горделивым разворотом плеч. Даже в неярком мерцании свечей Пересвет успел заметить тонкие, легшие крест-накрест шрамы на плечах и спине, белесые на смуглой коже. Почти все — затянувшиеся. Из Ромуса Гай уехал по осени, с той поры никто его не касался, не баловал злой лаской. Оставленные на долгую память умершим полюбовником следы отболели да и зажили. Шкура у людей выносливая, не в пример сердцу. Те шрамы, что остались у Гардиано на душе — они тоже понакрылись свежей кожей?
Нет, кровоточат, как и прежде. Оттого и вирши с полуночной тоской. Оттого неуемная, сжигающая изнутри тяга к опасности, к тому, чтобы рискнуть жизнью… и выиграть. Пока еще — выиграть.
Тяжко с ними, с виршеплетами. Впрочем, кому из живущих на свете легко?
Похвалив себя за пробуждающуюся житейскую умудренность, Пересвет сложил раскиданные по столу бумаги в аккуратные стопочки, ополовиненные кувшины прибрал от греха подальше. Вода за ширмами больше не лилась, но послышался голос Гая:
— Брось что-нибудь прикрыться, а?
— А волшебное слово? — потребовал царевич, сунувшись в кожаный короб для одежды. Сыскал исподнюю рубаху с портами. — Не то оставлю бегать голяком.
— Мне все едино, а тебя стеснение замучает…
— Тьфу на тебя, — Пересвет метнул кучку одежды за ширмы. Грязную рвань, что валялась на полу, ухватил щипцами для углей и брезгливо выбросил в коридор. Сенные девушки приберут, стащат в портомойню.
Гай вышел — с влажными и малость распрямившимися кудряшками и оттерев с лица следы крови. Ссадины и наливающийся лиловым синяк на скуле никуда не делись.
— Сырое мясо приложи, — посоветовал царевич. — Ну что, оно того стоило? Помогло?
— Нет, — ромей неуклюже, боком, устроился на табурете, вскинул мрачные, всклень налитые черной тоской глаза. — Иногда помогает, но не сегодня. Откуда ты?..
— Не требуется особого ума, чтобы смекнуть, что к чему, — Пересвет счел, что очень удачно изобразил загадочную манеру Кириамэ говорить, не договаривая и ничего толком не объясняя. Пусть собеседник мается догадками. — Скучаешь по дому?
— Нет. Да, — Гардиано оперся локтями на стол, взъерошил влажные волосы. Пересвет как наяву ощутил, как мокрые пряди щекочуще обвиваются вокруг пальцев, и вздрогнул. — Ты не понимаешь. Это не скука. Это… это порой невыносимо, — Гай сглотнул и низким, хриплым шепотом выдохнул: — Мне так их не хватает. Моего шумного, отвратительного, лживого города, его улиц и переулков, его грязи и сияния, его вони, голосов, лиц! Моего маленького мира, друзей, тех времен, когда все было просто и понятно!
— Езжай обратно, за чем дело стало?
— Нет, — скривился Гай. — Никому не дано дважды войти в одну и ту же реку. Слишком многое в моей жизни пошло наперекосяк. Наверное, я сам был в этом виноват. Но я был глуп, слеп и молод.
«Ты и сейчас вовсе не старик», — мысленно возразил царевич. Они с Кириамэ не сговариваясь, решили, что Гай Гардиано старше их на добрый десяток зим, но, похоже, ошиблись. Теперь ромей казался их ровесником, усталым и запутавшимся. Пересвет, казалось, видел колышущиеся за его спиной призрачные тени, неотступные воспоминания о прошлом. Призрачные демоны, норовившие протянуть из небытия бестелесные руки с цепкими когтями, мертвой хваткой вцепляясь в плечо. Или в горло.
— Расскажи мне, — сторожко, точно ступая по тонком льду, попросил Пересвет. — Расскажи, полегчает. Это из-за Лючианы ты так убиваешься? Или… или из-за ее братца?
— Вот даже как? — вопросительно поднял бровь Гардиано. — Не думал, что до здешних краев долетают слухи о похождениях семейства Борха.
— Ну, не совсем же мы посередь глухого леса торчим на болотной кочке, — обиделся за родную сторону царевич. — Но вообще ты прав: слыхали звон, да не ведаем, про что он. Мне вот известно, что был такой Сесарио Борха да сгинул бесславно. Многие в италийских краях вздохнули с облегчением, когда его не стало.
— Его прозвали Бешеным жеребцом, — Гай зацепился взглядом за вытянувшееся пламя свечи, словно видя в нем былое, ведомое ему одному. — Из-за скачущей лошади на фамильном гербе… и еще из-за нрава, неподвластного никакой узде. Раз тебе не нужно ничего растолковывать нем… и обо мне, ты, наверное, поймешь. Порой я ненавидел его и желал ему смерти. Порой — беспрекословно исполнял его приказы, понимая, что Борха позарез необходим нашей бедной, измученной стране. Италика — россыпь независимых городов и мелких княжеств, где все грызутся со всеми. Слишком много застарелой вражды, слишком много раздоров. Былая власть Ромуса уходит в прошлое. Сесарио мог стать тем человеком, что соберет Италику в единый железный кулак… но правитель из него вышел бы скверный. Знаешь, однажды совет Ромуса нанял его привести к покорности область неподалеку от города. Он осадил замок, защищаемый местной контессой. Княгиней, по-вашему. Контесса Изабо была отважной женщиной и знала, что на выручку спешат армии сына и мужа. Она поднималась на стены и насмехалась над Борха, а ее солдаты отражали все его наскоки. Ох, как она умела ругаться, — ромей мечтательно прищурился. — Никогда не повторялась. А вот ее сын совершил ошибку. Так торопился на помощь матушке, что пренебрег разведкой и осторожностью, угодив в засаду. Борха притащил пленного юнца под стены и пригрозил отрубить голову, если Изабо не сдастся.
