Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать книги регистрация TXT) 📗
— Какую штуку? Магическую?
— Нет, природную. Однако — обрадуешься! Нам надобно по дороге дойти вон до того холма, а там чуть вильнуть — и по тропе вверх. Люди, путники, ту тропу нарочно протоптали, чтобы по ней взойти и… Не пожалеешь, повелитель, пойдем!
Любопытство взыграло в Хваке, и он словно бы выпустил из захвата Джогову сущность, отложил наказание на потом… А потом и вовсе об этом забыл, до глубины души восхищенный увиденным.
Небольшой холм, куда Хвак соблазнился залезть, все-таки был выше самых высоких деревьев, росших у его подножья, и завершался проплешиной, которая позволяла видеть окрестности на десятки, если не на сотни, долгих шагов вокруг. Летний воздух был чист и не жарок, в любую сторону, до самого окоема, лежало зеленое пространство пятнами, тайга, а поверх него прозрачная синева: ни облачка, ни дымки, ни тумана, только солнце, небо и… И… там, впереди… в сторону восхода солнца…
— Джога… Чего это?.. Ух!.. А, Джога!?
— Гора Шапка Бога, повелитель. Так ее прозвали суетные людишки, но не с целью оскорбить кого-либо из бессмертных, напротив, из почтения, преклоняясь пред божественным величием и красотою…
— Здорово! Ух, здорово! Вот это да!.. А, Джога!
— С готовностью разделяю твое благоговение и восторг, повелитель, но делаю это лишь в силу клятвы верности, добровольно сброшенной мною к твоим стопам. Для меня же сие зрелище — всего лишь образ далекой горы, срезанная вершина которой почти до половины пологих склонов объята вечными снегами, что делает ее похожею на сахарную голову, из тех, что мы давеча мельком видели в кладовой трактирщика. Проклятый служка нас не вовремя спугнул! Если ты окончательно презреешь надежду провести вечер у очага, наблюдая за тем, как над жаркими углями, шкворча и истекая кипящим жиром, доходит до восхитительной пищевой готовности окорок, либо грудка молодого ящерного кабанчика… И предпочтешь восхищаться видами сего горбатого куска почвы, то ближе к закату белая кисея на Шапке той порозовеет, а потом полиловеет, одновременно бледнея, а потом и вовсе канет во тьму, вместе со всею горой, ибо настанет ночь, совершенно равнодушная к дневным красотам природы и насущным потребностям усталого голодного человека.
— Верно! Спасибо, Джога, под правую руку посоветовал! Так и сделаю, как ты говоришь! Здесь остаемся, будем ждать и смотреть! А как стемнеет, я костерчик разведу, воду согрею, поедим и попьем, да и заночуем. А утром опять поглядим, как эта Шапка из ночи выныривает, и дальше пойдем, прямо к ней! Я давно хотел научиться созерцать… не хуже сударей!
— Рад за тебя, повелитель. Но, если прямо и без недомолвок говорить, я совсем иное имел в виду! Этот непрочный розовый цвет на доску не положишь, вином не запьешь и хлебушком не подберешь. Ах, розовый жирок…
— Тихо, Джога! У меня и без твоих заманов брюхо урчит! Смотри, вот, вместе со мною, будем оба красоте учиться!
— Эх, Хвак, Хвак… Красота ведь — она не только за тридевять земель и вприглядку бывает! Из двух подрумяненных боков, каменного и мясного, безо всякого ущерба для созерцания вполне можно выбрать… Всё, всё! Как скажешь, повелитель, не сердись. Я с тобой.
Хвак выхватил секиру из-за пояса и взялся устраивать себе стоянку под ночлег: обухом наломал сушенины для костра, лезвием нарубил огромную охапку елового лапника (- Повелитель, не рубят ветки боевым оружием, даже таким низким, как твоя секира, давай я всё сделаю? — Отстань!), сверху притрусил толстым слоем папоротника — чтобы не колко было спать… Высоко получилось, мягко, радостно. Огородил камнями старое кострище, сбегал за водою к ближайшему роднику — пришлось, правда, спускаться с холма… А потом подниматься… Тихо, свежо, уютно…
— Слушай. Джога, ты, что ли, втихомолку колдуешь и аурой машешь? Ни тебе оборотней, ни леших, ни нафов, ни медведей! Вон как спокойно!
— Обижаешь, повелитель. Как я могу колдовать, когда мне прямым приказом от тебя запрещено сие невинное удовольствие? Просто… так выпало. Бывает дождь, а бывает вёдро. Тако же и здесь: нынче тихо, а завтра навалятся… Насчет завтра — это я к примеру сказал, не пророча, ибо вокруг нас на довольно далекое расстояние ничего угрожающего не чую. И ауру никуда не высовывал. Совершенно случайно получилось, что все вокруг тихо и безопасно.
— Эх, хорошо бы почаще так-то!
— Может, к ночи и набегут, повелитель, на запах человечины, костра и чахлых припасов твоих… Но как прибегут, так и отбегут. Со мною рядом, повелитель, можешь спокойно спать хоть посреди Плоских Пригорий. Не то что демоны, но даже стаи наглых охи-охи помчатся прочь с поджатыми хвостами, стоит лишь мне показать себя и прицыкнуть на них погромче.
— Да уж… У меня до сих пор сосульки на душе не растаяли — как вспомню, Джога, драку-то с тобой и ярость твою… На ночь лучше не вспоминать, а то не засну!
— Это ты не заснешь, повелитель??? У-ха-ха-ха! Ты еще как заснешь, хоть на голову тебя ставь, тебе только прилечь. А лучше давай расширим костерок, а, повелитель? Сделаем горку из углей, потом ты позволишь мне… ну… буквально один миг — и я выну из земли змею, она в пяти локтях от нас, под землею…
— Змея под землею? Так глубоко? Что за змея такая, таких змей не бывает!
— Ну… не совсем змея, повелитель, а червь буровичный… Зато свежий, и мясо у него почти ящерное.
— Не, не надобно такого. Буровичный — он падаль жрет. Ишь ты — змея! Хитрец нашелся, я всю жизнь в лесу да на пашне, змей всяких повидал… Погоди! Так ты что теперь, обманывать меня взялся?
— Нет, повелитель! Нет! Ты же знаешь — не могу, даже если бы и хотел! Просто, надеялся, что сумею повернуть твои мысли в сторону здравого понимания.
— Когда ты хитришь, Джога, у тебя слова… ну… словно блестеть начинают — и сразу все видно. Не делай так, понял?
— Я постараюсь, повелитель. Но я действительно не способен причинить тебе вред, ни действием, ни словом, ни умыслом. А тут — накормить тебя хотел повкуснее, без злого намерения.
— Угу, червем-мертвоедом. И не меня, а себя! Нет уж, хлебушком и ящерицами обойдемся.
Так и стемнело за разговорами. Все-таки отдельные хвоинки протрусились каким-то образом сквозь папоротник и одежду, колко с ними спать: так ляжешь — в спину, а так — в ноги. Уж Хвак ворочался, ворочался, да все никак было не заснуть. Проклятые иголки! А пуще того Хваку мешал заснуть образ вечерней горы, Шапки Бога. Все было именно так, как предсказал Джога: белые снега на склонах горы стали розовыми, потом побледнее… лиловыми, наверное… потом серыми, потом вообще растворились во всеобщей тьме. Но и звезды хороши! Кажется, что крупные, рядом висят, а не дотянешься! Что снизу на них смотреть, что с самой вершины холма — точно такие же, ближе не становятся.
— Джога, а ты бы мог какую-нибудь звезду поближе ко мне подтянуть? Ну, если бы я разрешил?
— Нет, повелитель.
— Как это — нет? Если бы я повелел!?
— Нет, повелитель, увы. Более того тебе скажу: я не вижу и не чую своею сутью — суть того, что ты именуешь звездою. Демонам не дано. Я знаю, что по ночам звезды висят на небе, что их много, что они образуют созвездия, но… Я их не чую! Всей великой мощью своей — я Джога, демон огня и пустоты — обнаружить не могу. Подозреваю, что их вообще нет на белом свете, а вместо них присутствует некое могучее, всем демонам и мне лично неизвестное колдовство. Из смертных, насколько я понимаю, только люди их замечают, а демоны, нежить и нечисть — нет. Даже я не в силах.
— О, как! А боги?
— Боги всесильны и всевластны… Не смею за них утверждать, но… подозреваю, что да, видят и знают. Однако же, они очень не любят говорить о звездах.
— Дак откуда тогда знаешь, что не любят?
— При мне ни разу не упоминали, а у меня память долгая. Но зато не раз наблюдал, как боги бросают лед и камни в небо. Точнее, не сами швырки, а то, как они, камни, возвращаются после швырков и аж горят. Вот такой бы я мог поймать и принести, а звезду — нет, не замечаю, не ощущаю. Но лучше ты меня не проси насчет этих камней, я боюсь навлекать на себя… на нас с тобой божественные гнев и внимание.
