Последнее пристанище (СИ) - Соот' (книги хорошего качества TXT) 📗
Обоим было по двадцать шесть, и Луи даже помнил смутно, что они играли вместе, когда были детьми, и мать Луи приезжала в Империю к родным.
Что-то подобное помнил и Рафаэль, но куда большее значение для него имело то, что с Луи можно было поговорить. Что Луи был чужд местной политике, как и он сам, и что Луи охотно слушал его, с готовностью принимая все то новое, что предлагала ему местная жизнь.
Сначала они обсуждали местные парки, сорта кофе и особенности охоты в Венском Лесу, где пока еще оставалась дичь. Потом постепенно перешли к вопросам философии, и Рафаэль осторожно выяснил у Луи, республиканец тот или монархист, и каковы его мысли относительно того, что ждет их всех впереди.
— Революции в Австрии можно и нужно избежать, — сказал Луи ему в ответ, — если только мы сами первыми сделаем шаг навстречу простому народу, если не будем пить и есть за их счет, как все прошедшие сотни лет — иначе нас сметет неизбежно идущей к берегу волной.
Рафаэль закивал. Самому ему было все равно, но тех же взглядов придерживалось окружение его отца — предпочитая, впрочем, лишний раз о них не говорить.
Надо заметить, чтобы создать картину о настрое в духовных интересах в Вене в конце 18 века, что независимо от беззаветной приверженности населения к католической церкви, ее главенству и всем обрядам, на умы и высших классов, и обычных жителей города огромное влияние оказывало масонство.
Членство в ложах без каких-либо проблем совмещалось с верой, посещением месс и выполнением всех обрядов. Что прекрасно подтверждал пример великого Амадея, который совершал паломничества и проявлял истинную, идущую из глубины души набожность на протяжении всей своей жизни. Это не мешало ему принадлежать к двум ложам — Увенчавшейся надежды и Гастрономов.
Преданные вере венцы не прекращали ходить в церковь, одновременно с этим с удовольствием участвуя в жизни и собраниях масонов. Никакого противоречия в их мыслях от этого не возникало — масонство не считалось движением против Христа среди обывателей, хотя сама Церковь с тревогой наблюдала за ростом иллюминатских увлечений, а растущее влияние масонства все более грозило подорвать ее авторитет. Однако монаршая семья относилась к этому достаточно спокойно.
В годы перед революцией во Франции те, кто обладал проницательностью и способностью к аналитике, видели, что избежать грядущую катастрофу возможно лишь оказавшись во главе волны, идущей снизу — и таким образом попробовать уменьшить разрушения, установив контроль и направив стремления народа в нужное русло.
Убедившись, что в делах политики Луи не станет ему врагом, Рафаэль легкомысленно перешел к следующему набору тем, а именно — к делам семьи.
— Отец женил меня, едва мне исполнилось восемнадцать лет, — говорил он, — можешь себе представить, какая радость была, не испробовав еще вкуса настоящей жизни, обнаружить в своей постели Софи?
Софи, как и им обоим, было двадцать шесть. Высокая и статная, она была рыжеволоса и обладала правильными, хотя и немного не свойственными этой местности чертами лица.
— По-моему, она весьма обаятельна, — тактично ответил Луи, которому, впрочем, возможность женитьбы на молодой и красивой аристократке казалась далеко не самым страшным, что может произойти. Сам он предпочел бы подобную судьбу той, которая настигла его.
— Да, она… — Рафаэль запнулся, — она хороша, — сказал он наконец, — она красива. И я знаю, что многим в браке везет куда меньше, чем мне. Но она властная, и как бы тебе сказать… все воспринимает всерьез. С ней невозможно общаться легко, как я сейчас общаюсь с тобой. Когда она смотрит на меня, меня не оставляет чувство, что она ждет, что я исполню какой-то одной ей ведомый долг — и можешь поверить, постелью дело не ограничивается, там у нас все хорошо. Но я скорее выпью яду, чем проснусь с ней в одной кровати с утра, потому что увидеть спросонья этот взгляд… — Рафаэль поежился, — впрочем, кузен, ты не женат. Вряд ли ты сможешь меня понять.
Они обсуждали это, сидя на веранде, выходившей в сад, и, закончив свой монолог, Рафаэль сделал глоток вина, а Луи последовал его примеру.
— Наверное, мне и правда тебя не понять, — сказал он. — Чего может желать человек в нашем положении, кроме как сохранить свой статус и обрести приятную жену? Софи мрачна? Пожалуй, да. Но разве ты был бы больше рад, если бы она все вечера проводила на балах, тратила деньги напропалую и меняла любовников, как перчатки? Насколько я могу судить, она вполне достойная жена. Чего ты хочешь от нее еще?
Рафаэль поджал губы и постучал пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел.
— Даже не знаю, говорить тебе или нет.
Луи вопросительно смотрел на него, но Рафаэль замолк и, видимо, все же решил не продолжать.
Он, впрочем, продержался не более нескольких дней.
Теперь, присматриваясь к Софи и Рафаэлю за столом, Луи и сам все чаще замечал этот взгляд: выжидающий, как будто Софи была уверена, что что-то должно произойти — и никак не произойдет. Луи не был искушен в любви, всю его молодость ему было не до того, но он научился неплохо понимать людей и сейчас начинал подозревать, что знает, чего именно не хватает Софи: она безнадежно ждала, что Рафаэль полюбит ее, но тот продолжал смотреть мимо нее.
Пару раз Луи доводилось оставаться с Софи вдвоем, но он не считал допустимым расспрашивать ее о личных делах — и она оставалась молчалива, хотя иногда и смотрела на него так, как будто желала что-то сказать.
В конце той же недели разговор с Рафаэлем повторился, хотя теперь они бродили по берегу реки, а не сидели в саду.
— Она душит меня, — говорил Рафаэль. Он подбирал с земли маленькие камушки и один за другим швырял их в воду, видимо, не в силах иначе выразить злость. — Я как будто в темнице. Не понимаю, почему отец так хотел, чтобы я обвенчался с ней? У нас хватает денег и без того приданного, что дали за нее…
Луи остановился, прислонившись бедром к каменному парапету, и задумчиво смотрел на друга.
— А мне показалось, она любит тебя. Может, если бы ты не отталкивал ее, ваше непонимание бы прошло?
— Но я не… — Рафаэль запнулся и на какое-то время замолк. Потом вздохнул, — скажи, Луи, ты умеешь хранить тайны?
Луи внимательно посмотрел на него.
— Не думаю, что дожил бы до двадцати шести, если бы не умел.
Рафаэль поколебался немного, затем кивнул.
— А умеешь ты держать слово, как пристало дворянину?
— Само собой.
Рафаэль побарабанил пальцами по каменному парапету.
— Тогда завтра будь готов. Я отведу тебя в одно место… И покажу, чего бы я хотел. Но ты должен дать мне слово. Поклясться кровью предков, что чтобы ни случилось, ты не возжелаешь и не попытаешься заполучить того, о чем мечтаю я. Потому что даже себе я позволяю лишь мечтать — но не стремлюсь коснуться рукой.
Луи не слишком понравилась таинственность, которой напускал его друг, но он все-таки согласился и вслух пообещал:
— Я не стану отнимать у тебя того, что по праву принадлежит тебе, Рафаэль. Ты — мой друг и брат. Вряд ли что-то в мире может быть важней.
— Тогда завтра, после ужина, в семь часов, — повторил Рафаэль, — холодает, идем домой.
ГЛАВА 3
В тот день после обеда граф Лихтенштайн позвал его к себе.
Когда Луи вошел, хозяин сидел за столом из светлого дерева, изукрашенным резьбой, и что-то читал. Впрочем, едва скрипнула дверь, он поднял голову от бумаг и встал, приветствуя гостя, чтобы уже вместе с ним пересесть на ореховый, обитый зеленым ситцем диван.
— Маргарита, прикажите подать кофе, — крикнул он, не дожидаясь, пока закроется дверь.
Они с Луи сели на диван, и против воли молодой граф почувствовал себя неуютно. Стены библиотеки, хоть и были залиты солнечным светом, давили на него, порождая странное ощущение дежавю. Мужчина, сидевший рядом, тоже не выглядел угрюмым. Все в нем — светлые волосы и мягкая бородка, аккуратно выстриженная на лице — казалось, должно было располагать к себе, но Луи не мог отделаться от чувства, что все это декорация, тонкий слой эмали. Что стоит немного подковырнуть — и он увидит настоящее лицо графа Лихтенштайн, тень которого сейчас едва проглядывала в пристальном взгляде его льдисто-голубых зрачков.
