Наследники Скорби - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
— А ну, подойди, — приказал Тамир Яське.
Тот испуганно шагнул вперед и замер, глядя округлившимися от почтения и страха глазами.
— Вроде руки есть у тебя. Иль две — слишком много? Одну можно вырвать?
Мальчишка сошел с лица и захлопал глазами, не понимая, за какой проступок ему прочат такую страшную участь.
Колдун пояснил:
— Что ж ты живешь, словно чужин? Ни чистоты, ни порядка. Захребетником вздумал стать?
От его холодного голоса, от пронзительного взгляда темных глаз несчастного Ясеня прошиб пот.
— Тамирушка, Тамирушка, — залопотал отец, пытаясь оправдывать парня, — дите ж он еще. Да и не девка — по хозяйству-то проворить…
— Спроворит, ежели не хочет, чтобы я ему руки повыдергивал, — отрезал сын.
Старик отшатнулся, не веря, будто его родное чадо может вот эдак напуститься на ни в чем не повинного сироту. Зато побелевший от страха паренек бросился торопливо накрывать на стол, меча из печки немудреную снедь: жидкие зеленые щи, кашу, сваренную, видать, позапрошлым днем, пареную репу.
Тамир ел и хмурился. Щи были пустые, хлеб глинистый, каша слипшаяся. Наконец, колдун не выдержал, отложил ложку и мрачно спросил:
— Эдак вы каждый день столуетесь?
Отец по-прежнему виновато развел руками. Сын поднялся, подошел к скамье, на которой лежали переметные сумы и, пошарив в одной, извлек завернутый в холстину каравай, шмат сала, несколько головок чеснока и вяленое мясо. Достав из-за пояса нож, он принялся нарезать яства толстыми пластами, но замер, почувствовав пристальный испуганный взгляд.
Яська смотрел на нож глазами, полными ужаса. Видать, промелькнуло в умишке, что этот самый клинок резал и руку колдуна, и мертвую плоть какого-нибудь покойника и… Хранители ведают, что еще. Тамир усмехнулся и на кончике ножа протянул мальчишке темно-красный кусок говядины.
Будто зачарованный, Яська взял лакомство, но так и застыл, от ужаса и отвращения не имея сил поднести его к губам. Да еще проклятый колдун другой кусок себе в рот отправил и глядит прямо в глаза, жует.
Желудок подпрыгнул пареньку к горлу, и Яська вынесся в сени, зажав рот ладонью.
Строк лишь горько вздохнул. Даже когда умерла Млава, не чувствовал себя старик таким обделенным, таким… обокраденным. Кто сейчас сидел с ним за одним столом? Разве Тамир? Не было у его сына таких пустых глаз! Не было этого холода в голосе. Звонким был парень. И сердце у него пылало, и глаза светились. А этот неведомый чужин — кто? Словно подменили его креффы в Цитадели! Перекроили на свой лад, не оставив ничего от трудов отца и матери. Забрали дитя ласковое, а вернули неведомо кого. Холодного. Словно мертвого.
Только и радовалось родительское сердце, что сын все же жив. Не сгинул. Жаль, душа у парня озлобилась. Но душа ведь, как птаха: приласкай, обогрей — и затрепещет. Найдется красивая, стройная, с очами ясными — оживет его сын, как иные, жизнью битые, оживали.
— Сынок, как жить теперь будем? — осторожно спросил старик. — В летах ты уже таких, что пора бы и жену в дом вводить…
Услышав это, обережник усмехнулся.
— Отец, какая жена? Я — колдун. Вне рода мы. Вне обычаев. И семей у нас нет. В городе я не останусь. Повидаться приехал. Проведать. А завтра обратно в Цитадель отправлюсь, на мой век там покойников хватит.
У Строка жалко вытянулось лицо. Возникший было в дверях Яська круто развернулся и снова кинулся обратно, едва сдерживая рвоту.
— Прости, сынок, не разумею обычаев ваших. — Старик вытер глаза.
— Не по сердцу тебе, что я труповодом стал? — спросил Тамир, сам не понимая — откуда, из каких глубин души лезет эта желчь и изливается на породившего его человека.
— Не труповод ты, — вдруг твердо ответил отец, — ты сын мой. Им и останешься.
И старик порывисто обнял этого чужого рослого мужчину, которого не понимал, но которого, тем не менее, любил всем сердцем, и в котором чуял родную кровь. Чуял даже сквозь отчуждение, пролегшее между ними, сквозь долгие годы разлуки.
— Пойдем на буевище, сынок, — хрипло произнес Строк. — Матери поклонишься. Она все глаза выплакала, тебя дожидаясь. А уж когда из Цитадели возвращалась, по две седмицы как мертвая на лавке лежала.
— Она ездила ко мне? — удивился Тамир.
— Покуда силы были: в год по два раза. Да все впусте.
"Видать, Донатос не пускал, — догадался колдун, — знал, что на пользу не пойдет. Оно и верно".
…На жальнике, который прятался в рощице за городским тыном, Тамир с отцом пробыли до вечера. Колдун подправил холмик, окропил его кровью, словно не доверяя тому, кто по осени затворил матери путь в мир живых. Зарыл в могилу оберег с мудреным наузом, чтобы никто не смог Млаву поднять и потревожить.
После этого они с отцом долго стояли и молчали. Сыну было нечего сказать, а старику, который худым, костлявым плечом прижимался к молодому, налитому силой, говорить не хотелось. Он было решил вспомнить, каким Тамир был в детстве, но поглядел на его застывшее лицо и проглотил рвущиеся с губ слова.
Когда они возвращались назад и уже почти подошли к воротам, Строк стиснул обережника за локоть и заговорил:
— Ты прости, ежели что не так, сыночек. Может, обидно тебе, что Яську я пригрел?
— Да пускай живет, — отмахнулся колдун. — Ему защита, тебе подмога.
— Пойми, Тамирушка, — вновь заговорил отец, пытаясь объяснить сыну ход своих мыслей. — Стар я. Пекарню вон хотел совсем закрыть, не осталось силы на труд. А чужих нанимать боязно. Ум надо живой, острый иметь, чтобы за делом следить, чтоб не захирело да не разворовали. А я, сам видишь…
Он виновато развел руками и продолжил:
— А Яська вроде свой — родня, да и один как перст. Авось и сбережет дело родовое. Да и мне не так муторно. Вот закончишь служение, вернешься — будет что перенять в оборот.
Колдун сперва даже не понял, о чем толкует собеседник. А когда понял и заглянул в выцветшие слезящиеся глаза, то слова, готовые сорваться с губ, примерзли к языку. Сколько было в Строковом взоре надежды! Не смог сын разуверить отца в обратном. А потому молча кивнул и сжал костлявое плечо. Незачем старому хлебопеку знать, что служение Цитадели не закончить до самой смерти.
Вечером, дождавшись, покуда отец заснет, Тамир сдернул с сундука посапывающего Яську и потащил того на двор. Паренек от ужаса лишился голоса и разевал рот в беззвучном крике, цепляясь за дверь. Решил, видать, что хотят его вышвырнуть на улицу, на потеху Ходящим. Но обережник безжалостно выдернул трясущегося мальчишку из избы, да еще пинком приободрил:
— Не блажи, — шикнул колдун, — со мной не сожрут. Поговорить надо.
Малец отчаянно закивал и попятился обратно в дом.
— Да стой ты, дурень, — зло дернул его за ухо мужчина, не желая пускаться в долгие объяснения о том, что бояться нечего, поскольку защитные резы на подворье он обновил.
За шкирку Тамир выволок трясущегося паренька под старую липу, отвесил пару затрещин, чтобы перестал вырываться, и сказал:
— Слушай и вникай, бестолочь. Я через день уеду. Завтра поутру сбегаешь за посадником, скажешь: на Строковом дворе ждет его колдун. Пусть придет — дело до него есть.
— Господин, — залепетал мальчишка, у которого горели разом и затылок, и ухо, — дак он же меня и слушать не станет…
Перед глазами стали роскошные хоромы городского головы, к которым и подступиться-то было боязно. Да еще в вихрастой голове Яськи не укладывалось, что почтенный Хлюд — самый богатый купец Елашира — к кому-то явится по приказу, будто холоп.
— Как же я такое самому посаднику скажу?!
Но наузник не разделял его робости, лишь усмехнулся и ответил:
— Ртом.
В ответ Яська испуганно икнул и в душе взмолился Хранителям, чтобы сын Строка побыстрее отбыл восвояси — в Крепость или еще куда, подальше отсюда только. В умишке же шевелилась тревожная мысль: "Такой прирежет — и рука не дрогнет. А потом еще и поднимет". И мальчишке блазнилось, будто бы въяве он чувствовал страшную силу, которая волнами расходилась от этого молодого мужчины. Но Тамир даже не заметил, какой жути, сам того не желая, нагнал на паренька, и продолжил говорить:
