Опасные манипуляции (СИ) - Путилов Роман Феликсович (полные книги TXT, FB2) 📗
–Я ни в чем не виновата, я не буду убирать за Стеллой.
После этого, не опуская взгляда, обулась и вышла из квартиры, держа высоко голову и пытаясь идти энергичной, легкой походкой. Изумленные лица отца и Стеллы придавали мне сил.
Это было великолепное лето. Я жила у бабушки и была счастлива. Мама несколько раз по телефону уговаривала меня вернуться домой, но, в конце концов, согласилась с тем, что до конца каникул я поживу с бабушкой. Казалось, что злые шкоды младшей сестры и жесткое давление отца остались где-то в другой жизни, а лето будет бесконечным. Я обожала вечером сидеть на бабушкиной кухне, пить ароматный сбор из трав, наслаждаясь тем фактом, что никто грубо и скандально не прервет этот тихий и спокойный вечер. Я расспрашивала бабушку о ее жизни, наших предках, ее молодости и молодости мамы. Свет мы не зажигали, кухню слабо подсвечивал фонарь на столбе, ветерок слабо раскачивал ветки сирени за окном. Голос бабушки, добрый и родной, негромко вещал в маленькой кухне старой «хрущёвки», мою душу наполняла негромкая мелодия, мне казалось, что я маленькая лодочка, покачивающаяся не легкой зыби небольшой спокойной речки. Я как бы видела со стороны два женских силуэта, сидящих за старым столиком, отблеск начищенного самовара на подоконнике и непонятное темное пятно у холодильника, где у бабушки на полу всегда стояли два блюдечка с молоком и печеньем, как она говорила «для домового». Однажды разговор коснулся моего отца. Не знаю, почему, я вспомнила и рассказала о странной ночи несколько лет назад, когда я слышала непонятные слова, произнесенные на темной кухне голосом отца. За прошествием времени, мне стало казаться, что это был сон.
– Волшбу творил твой отец, не знаю, к добру или нет – бабушкин голос не дрогнул, он оставался таким же ровным, как будто она рассказывала, что приготовит на завтрак, и я, даже, не сразу поняла смысла ее слов.
– В каком смысле – волшбу?
– Отец твои занимается магией, колдовством, волшбой, называй как хочешь. И семейка вся их этим увлекается.
– Баб, ты что такое говоришь?!
– Люда, не шуми, ты уже почти взрослая, пора тебе рассказать… Вот травки, сборы, народные средства – это все привычно и у тебя вопросов не вызывает. В твоем примерно возрасте моя мать – твоя прабабка Анна, меня стала учить заговорам, приворотам. Но ученица я оказалась плохая, как баба Анна говорила, сила у меня слабая, не в нее я пошла. Но несколько болезней, за которые врачи не берутся, я излечить смогу.
– Бабуль, что за болезни? Когда ты меня научишь?
– Я тебя учить не буду, из меня учитель никакой, а ты езжай в деревне к бабе Ане, если захочет, она тебя сможет чему-то научить.
Я лежала в кровати с открытыми глазами до самого утра, не замечая бега времени. Когда за окном загалдела стая воробьев и темнота отступила, я смогла отключится.
Яркое солнце пыталось пробиться через листья сирени, из кухни доносился запах оладушек. Я счастливо потянулась и замерла. Воспоминания ночи хлынули в голову. Бабушка не такая, как все. И я, наверное, не такая, как все. Женщины нашего рода умеют многое из того, что неизвестно другим людям и отвергается современной наукой. Но, если бабушка хорошо владеет траволечением, и может лечить некоторые болезни с помощью заговоров и обрядов, то моя прабабушка, баба Аня, обладает несравненно большими знаниями и большей силой. К сожалению, моей маме эти способности передались в меньшей степени, а после знакомства с отцом и эти крупицы знаний и способностей улетучились.
– Знаешь, Людочка, мне кажется, что твой отец тоже не простой человек- с болью в голосе сказала бабушка, продолжая ночной разговор, – он мне никогда не нравился, что-то темное всегда окружает его. Баба Анна видела его лишь только раз, после этого всегда отказывалась приезжать к вам.
– Но почему, бабуль?
– Не знаю, но она после знакомства с твоим отцом пыталась отговорить твою маму от замужества. Ты знаешь, после свадьбы, когда твоя мама переехала в дом мужа и свекрови, она очень сильно изменилась, как-то вся потухла, смотреть стала только в рот твоему отцу. Была веселой, боевой девчонкой, а потом как подменили.
– А ты знаешь, баба, наверное, ты права. Ведь ты меня знаешь, характер у меня не сахар, если я чего не хочу, то с места меня не сдвинуть, делать этого не буду. А с отцом совсем по-другому. Я чувствую себя, как кукла на веревочках, душа кипит, а руки – ноги делают то, что он требует, без моего участия. Я перед тем, как к тебе приехать, наверное, впервые в жизни смогла сказать ему «нет».
Помолчали.
– Бабуль, я, наверное, сегодня к бабе Ане поеду, может, чему хорошему научусь.
– Съезди, милая, прокатись…
Глава третья. На пленэре.
Я иду по перрону, мимо меня бегут люди с корзинами, ведрами, рюкзаками, с криками лезут в узкие двери зеленых вагонов, неразборчиво бубнит вокзальный репродуктор, свистят локомотивы, гремит автосцепка. Я иду в голову поезда, поднимаюсь по узкой лесенке, стучу в металлическую дверь. В проходе возникает средних лет мужчина в форменной рубашке. «Здравствуйте, я дочь Сомова, добросьте до Ташары, пожалуйста». Мой отец машинист электропоезда, водит тяжелые грузовые составы. Когда я была маленькой, я мечтала водить поезда, направлять могучий локомотив по уходящей к горизонту стальной нити. Мне нравилось чувствовать мощь электровоза, легко сдергивающего с места многотонный состав, чувствовать сумасшедшие завихрение электрического тока в машинном отделении, ритм мелодии колес на стыках, перемигивание семафоров. Я обожала слушать отца о том, как правильно вести поезд, управлять локомотивом правильно, экономно, избегая аварий и перегрузок. Когда мы переехали к вокзалу, я часами слушала ночную перебранку диспетчеров, через громкоговорители командующих ночной жизнью великой магистрали. Железная дорога – большой, но закрытый мирок, где принято помогать коллегам, например, довести до нужного места или подобрать в кабину на участке, где поезд сбрасывает скорость. И хотя я не знакома ни с машинистом электрички, ни с его помощником, но они знают отца и приглашают меня в кабину. Да, билет на электричку стоит недорого, но денег нет, отец всегда был скуп, маме дает деньги только на еду. Просить деньги у бабушки я не хочу, поэтому экономлю там, где могу.
Через два часа я, поблагодарив машинистов, спрыгиваю на гравий насыпи станции Ташара, выхожу через пути к выезду со станции, машу рукой запыленному КАМАЗу. На мой вопрос: «До Ново-Бабкина доедем?», кивок шофера, монетка в пятьдесят копеек, тускло сверкнув, исчезает в негнущейся от мозолей кисти водителя. Взрыкивание дизеля, сорок минут езды, полчаса ходу по лесной дороге, старое кладбище и вот беспорядочно разбросанные на берегу великой сибирской реки домишки Старо-Бабкина, деревушки, где половина жителей моя родня по материнской линии.
Еще пять минут ходу, и я поднимаюсь на крыльцо маленького розового домика под зеленой крышей, скрипит дверь, коротко взлаивает Шарик из будки, я почти дома. Кричу: «Баба Анна, это я». Мимолетные объятия, горка пышных оладушек, чашка сметаны, в которой стоит ложка, неспешный разговор о родственниках в деревне и о родственниках в городе и уже глаза слипаются сами собой. Улыбаясь, я проваливаюсь в безмятежный сон. Так счастливо и спокойно как в деревне у прабабушки, я больше не спала нигде и никогда.
Утром следующего дня я провела на огороде. И хотя, на мой, незамутненный, городской взгляд, там царил идеальный порядок, каждый росток радовал глаз гвардейской статью и сочным окрасом, по мнению прабабушки, приложить руки было куда. Я, еле успевая за этой, глубоко пожилой, но еще очень бодрой женщиной, таскала за ней горшочки с какими-то хитрыми порошками, сыпала их туда, куда указывал перст бабули, маленькой лопаткой подравнивала осыпавшиеся края грядок.
Когда солнце поднялось в зенит, и жара стала поддавливать, мы сидели в прохладе веранды, через увитые буйными побегами винограда окна туда пробивались лишь тоненькие лучики солнечного света.
