Народ, или Когда-то мы были дельфинами. - Пратчетт Терри Дэвид Джон (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
— Не знаю. Морских чудовищ? — рискнул Мау.
— Нет!
— Заблудиться? Охотников за черепами?
— Нет.
— Тогда сдаюсь. Чего они боятся?
— Ног. Они боятся ног, — торжествующе произнёс Пилу.
— Боятся ног? Чьих ног? Своих? Хотят от них убежать? Как? На чём?
— Да не своих! Но женщины брючников очень расстраиваются, если увидят мужскую ногу. А один парень на «Джоне Ди» рассказывал про молодого брючника, который упал в обморок при виде женской щиколотки. Этот парень говорил, что женщины брючников даже на ноги стола надевают брюки, иначе молодые люди их увидят и будут думать про женские ноги!
— Что такое стол? Почему у него ноги?
— Вот стол, — сказал Пилу, показывая на другой конец каюты. — Он нужен для того, чтобы сделать землю выше.
Мау и раньше видел эту штуку, но не обращал внимания. Всего-навсего несколько досок, сбитых вместе, и ещё несколько кусков дерева удерживают их над палубой. Стол стоял косо, потому что «Милая Джуди» лежала на боку, а стол был прибит к ней гвоздями. К деревяшкам были приколочены двенадцать кусков тусклого металла. Оказалось, они называются тарелками («Для чего они?»), а прибили их для того, чтобы они не соскакивали со стола в шторм и чтобы их можно было мыть, выплеснув на них ведро воды («Что такое ведро?»). Глубокие царапины на тарелках были потому, что матросов в основном кормили солёной говядиной или свининой двухлетней давности, которую даже стальным ножом нелегко разрезать. Но Пилу обожал эту еду, потому что её можно было жевать весь день. На «Милой Джуди» нашлись большие бочонки свинины и говядины. Ими сейчас питался весь остров. Мау больше всего нравилась говядина. Пилу сказал, что говядина — это мясо животного под названием «рогатыскот».
Мау постучал по столешнице.
— А этот стол не одет в брюки, — заметил он.
— Я спрашивал, — сказал Пилу, — и мне ответили, что моряки, что ни делай, всё равно будут думать про женские ноги. Так что нечего зря брюки переводить.
— Странные люди, — заметил Мау.
— Но в них что-то есть, — продолжал Пилу. — Только начинаешь думать, что они сумасшедшие, — и тут видишь что-нибудь вроде Порт-Мерсии. Огромные каменные хижины выше деревьев! Некоторые внутри как лес! Лодок столько, что и не сосчитать! А лошади! О, видел бы ты только этих лошадей!
— Что такое лошади?
— Ну, они… Ну, свиней ты знаешь?
— Ещё как.
— А, да. Извини. Нам рассказывали. Ты очень смелый. Ну так вот, лошади не похожи на свиней. Но если взять свинью, сделать её больше и длиннее, удлинить ей нос и хвост, получится лошадь. Да, и ещё лошади гораздо красивее. И ноги у них гораздо длиннее.
— Так значит, лошади совсем не похожи на свиней?
— Ну, наверное, да, не похожи. Но у них столько же ног.
— Они тоже носят брюки? — Мау окончательно запутался.
— Нет. Брюки — только для людей и столов. Примерь!
Они её заставили. Дафна признавала, что это, наверное, к лучшему. Она сама хотела это сделать, но не осмеливалась, а они её заставили, точнее, заставили её заставить себя это сделать, и теперь, когда она это сделала, она была рада. Рада, рада, рада. Бабушка не одобрила бы, но это ничего, потому что: а) она всё равно не узнает, б) в сложившихся обстоятельствах поступок Дафны был совершенно разумным, и в) бабушка точно не узнает.
Дафна сняла платье и все нижние юбки, кроме одной. Всего три предмета одежды отделяли её от полной наготы! Ну четыре, если считать травяную юбку.
Юбку ей сделала Безымянная Женщина, к большому одобрению Кале. Сделала из странной лианы, которая росла по всему острову. Похоже, это была какая-то трава, но она росла не вверх, а только разворачивалась, как бесконечный зелёный язык. Она перепутывалась с другими растениями, взбиралась по деревьям и вообще залезала всюду. Очень выразительной пантомимой Кале объяснила, что из этой травы можно было сварить посредственный суп, а также мыть голову её соком, но главное, для чего она использовалась, — изготовление верёвок, одежды и мешков. Вот как эта юбка, сделанная Безымянной Женщиной. Дафна знала, что юбку придётся носить, потому что бедная женщина совершила огромный подвиг — выпустила из рук своего младенца не для того, чтобы Кале его покормила; это было очень хорошо, и это надо было поощрять.
Юбка шелестела при ходьбе, что очень огорчало Дафну. Она думала, что похожа на беспокойный стог сена. Зато в юбку задувал чудесный ветерок.
Должно быть, именно это бабушка называла «отуземиться». Она считала, что быть иностранцем — преступление или, по крайней мере, некая болезнь, возникающая от излишнего пребывания на солнце или от употребления в пищу оливок. «Отуземиться» означало опуститься и стать одним из них. Чтобы не отуземиться, следовало вести себя точно так же, как дома, в частности: переодеваться в тяжёлые плотные одежды к обеду, есть варёное мясо и коричневый бульон. Овощи были «нездоровой пищей», и фруктов тоже следовало избегать, потому что «неизвестно, где они побывали». Дафна этого не понимала, потому что ну где мог побывать, скажем, ананас?
Кроме того, есть же пословица: «В чужой стране жить — чужой обычай любить». Впрочем, бабушка, наверное, сказала бы, что это значит принимать ванны из крови, или бросать людей на съедение львам, или есть павлиньи глаза.
«И вообще мне всё равно, — подумала Дафна. — Я бунтую!» Хотя, конечно, она не собиралась снимать корсаж, или панталоны, или чулки. Сейчас не время совсем сходить с ума. Нужно соблюдать хоть какие-то приличия.
А потом она осознала, что последнюю мысль подумала бабушкиным голосом.
— Знаешь, они тебе идут! — сказал Пилу в нижнем лесу. — Девчонка-призрак скажет: «О, да это брючник!», и тогда ты сможешь её поцеловать.
— Я же тебе сказал, это не для того, чтобы целоваться с девчонкой-призраком! — рявкнул Мау. — Я… просто хотел проверить, подействуют ли они на меня, вот и всё.
Он сделал несколько шагов. До этого они выполоскали брюки в реке и хорошенько выколотили камнями, чтобы смягчить ткань. Но брюки всё равно хрустели при ходьбе.
Он знал, что это глупо, но если нельзя возлагать надежды на богов, то, может быть, на брюки — можно? Ведь и в песне про четырёх братьев говорилось, что у Северного ветра был волшебный плащ, который носил его по воздуху. А если нельзя верить песне, превращающей яд в пиво, чему тогда вообще можно верить?
— Чувствуешь что-нибудь? — спросил Пилу.
— Ага, они ужасно натирают сресер!
— А, это потому, что на тебе не надеты невыразимые.
— Невыразимые что?
— Это такие мягкие брюки, которые надеваются под наружные брюки.
— Что, даже брюки должны носить брюки?
— Точно. Брючники думают, что лишние брюки никогда не помешают.
— Стоп, а эти штуки как называются? — спросил Мау, шаря руками внутри брюк.
— Не знаю, — осторожно сказал Пилу. — Какие?
— Маленькие мешочки внутри брюк. Вот это ловко!
— Карманы, — сказал Пилу.
Но брюки сами по себе не помогают изменить мир. Мау это понимал. Брюки полезны, если нужно охотиться в колючих кустах, и внутренние мешочки для переноски вещей — замечательная идея, но не брюки принесли брючникам весь этот металл и большие корабли.
Не в брюках как таковых было дело, а в сундуке с инструментами. Мау не стал слишком восторгаться сундуком в присутствии Пилу, потому что не хотел признавать, что Народ хоть в чём-то отстал от брючников. Но сундук впечатлил его. Конечно, молоток мог изобрести кто угодно, но в ящике были и другие вещи — прекрасные, сверкающие, деревянные и металлические, — и даже Пилу не знал, зачем они. И они словно о чём-то говорили Мау.
«Мы не изобрели плоскогубцы, потому что они нам никогда не были нужны. Прежде чем изобрести что-то новое, нужно, чтобы появилась новая мысль. Это важно. Нам не нужны были новые вещи, поэтому нас не посещали новые мысли.
Зато теперь нам нужны новые мысли!»
— Пойдём к остальным, — сказал Мау. — Но на этот раз давай захватим инструменты.
