Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна (книги бесплатно без TXT) 📗
— Эх, мать моя! — сказал Эргис. — Опять в лесу ночевать!
— В доме переночуем. Только смотри: никому!
Почуяв жильё, кони пошли бодрей. Объехали Оружейный конец, спустились на берег, и вот уже зачернели по сторонам домишки Ирага. Не слезая с седла, я открыл калитку и спешился возле крыльца. Тихонько постучал и окликнул мать.
— Сыночек! — простонала она, вылетая из двери. — Родимый мой! Воротился! Ой, да ты не один?
— Друг со мною, матушка.
— Пожалуйте в дом, добрый человек, сама с конями управлюсь.
— Лучше об ужине похлопочи. Не помню, когда и ели по-человечески.
Она поохала и убежала, а мы занялись лошадьми. В дом Эргис вошёл не спеша, огляделся, посмотрел на меня, пожал плечами.
— Сейчас, сынки, сейчас! — тут мать оглянулась, увидела меня, и даже руками всплеснула:
— Благость господня! Да на кого ж ты, Равл, похож!
— На черта.
— Замолчи, бесстыдник! Чтоб я таких слов не слыхала!
Я засмеялся и отправился умываться. А потом мы сидели, дожидались ужина, и я расспрашивала мать.
— Как жила, сынок, так и живу, ты не тревожься. Деньги-то мне передали, а родичи навещают. Давеча Тазир, жена твоего дружка, забегала. Дочку просила шитью поучить.
— А ты?
— А я что? Пусть ходит, все не одна.
— А Суил?
— Бывает. Такая нарядная стала, красивая, а собой невесёлая. Посидим, потолкуем, а то всплакнём по бабьему обычаю. Ты-то хоть надолго?
— Не знаю, матушка. Придётся тебе ещё потерпеть.
— Сколько ж можно, Равл? Не такие твои годы по свету бегать! Пора б и дом завести, а то, гляди, поздно будет! Не меня, так девку пожалей: сколько ей ждать, горемычной?
— Я бы и рад, матушка, да дело — не девка, ждать не станет. И не доделать нельзя: полгреха ведь за грех считают, так?
— Ох, горе ты моё! И пошто тебя господь лишним разумом наделил? Ни мне, ни тебе спокою нету! Ладно, готово. Пожалуйте к столу, добрый человек. Как величать-то вас прикажете?
— Эргисом мать-отец нарекли.
— Откуда ж будете?
— С севера, — ответил он уклончиво.
— Матушка-то ваша тоже, небось, ждёт да горюет?
— Уже привыкла. Знает, что в дому меня и на цепи не удержишь. Что делать, хозяйка? И такие, как мы, на свете нужны… чтоб жизнь не скисла.
Мы ели, а она сидела напротив, подперев ладонью щеку, и все глядела, глядела…
— Сынок, а ты хоть сколько-то дома поживёшь?
— Нет, родная. Только на ночь завернул. Потерпи.
Мать вздохнула и принялась готовить постель.
Заснул я мгновенно, но несколько раз просыпался и видел, что мать ещё сидит у стола. Согнувшись, она в зыбком свете лучины чинила и чистила нашу одежду, порой прижимая к лицу мой пропотелый тапас.
Уезжая, я попросил мать передать Ирсалу, что мне надо увидеться — он знает с кем.
…Сегодня удивительный день. Отпустив охрану, мы с Эргисом, Суил и Баруф входим в невзрачный храм у Саданских ворот.
Блестят глаза Суил, разрумянились щеки, радость и испуг на любимом лице. Эргис ухмыляется, Баруф совершенно спокоен, а я совсем оглох от ударов сердца.
Итилар Бэрсар, сын Агира Бэрсара и Ниис Коэлар, рождённый в Квайре, берет в жены Суил, дочь Гилора и Зиран, крестьянку.
— Кто знает этого мужчину и эту женщину? — сурово спрашивает старый священник.
— Я знаю эту женщину, — говорит Баруф.
— А я знаю мужчину, — объявляет Эргис.
— Готовы ли вы присягнуть, что по доброй воле, без корысти и принуждения они избрали друг друга?
— Да, — объявляют они в один голос.
И вот уже клубится над алтарём дымок курений, и, протянув над ним руки, мы с Суил читаем молитвы. Суил запнулась, глядит на священника, ожидая подсказки, а Эргис лихо подмигивает мне. Вот уже красный шнур связал наши руки, и звучат последние, самые главные, слова обряда:
— Отныне путь ваш един, и судьба ваша едина. В беде и в радости, в веселии и в печали, на земле и на небе…
А потом мы скачем по спящему городу; радостен гулкий стук копыт, эхо мечется в щелях улиц. Сквозь ночь, сквозь тьму, сквозь средневековье мчимся мы, и город, и мир, и счастье принадлежит только нам.
А вот и дом Баруфа. Я спрыгиваю на землю, снимаю с седла Суил, несу её по лестнице, и сердце её так громко, так часто и тревожно стучится прямо в моё.
Я без стука зашёл в кабинет Баруфа — вольность, дозволенная немногим, — и он поднял от бумаг измученное лицо.
— А, молодожён! Как дела?
— Лучше, чем у тебя.
— Пожалуй, — сказал Баруф и осторожно тронул красные от бессонной ночи глаза. — Не хотелось тебе мешать, но время… Давай кончать с лагарскими делами.
— К вашим услугам, сиятельный аких!
— Тогда приступим, благородный гинур.
— Самое смешное, что это правда. Разбирал бумаги после смерти родителей и наткнулся на любопытный документ. Оказывается, последний император пожаловал моему прадеду, главе Судейской коллегии, потомственное дворянство за особые услуги. Ну, и услуги, наверное, если даже мой отец предпочёл не вспоминать о своём гинурстве!
— Нужен дворец, достойный твой милости?
— Обойдусь.
Мы поработали пару часов, потом Рават принёс на подпись бумаги, и я отошёл к окну. Город жил, как ни в чём не бывало: толкался, гремел, голосил, перемешивал в каменной темноте людскую гущу. Квайр ничем не удивишь…
— Тилам!
Я оглянулся. Баруф был уже один.
— Тилам, — спросил Баруф раздражённо, — ты можешь не делать глупостей?
— А что?
— Какого дьявола ты косишься на Равата?
— Вернёмся-ка к Лагару, сиятельный аких.
Он молча взглянул мне в глаза — и уступил.
— Ладно. Пункт о восстановлении Карура.
— Пока можешь забыть. Отложен.
— Как же тебе удалось?
— Удалось. Дальше.
— Двадцать кассалов, статья «Особые расходы».
— Замаскированный подарок Тубару. Купил в его элонском поместье триста коней для войска. Старик доволен.
— Переплатил?
— Не очень. Трехлетки, гогтонская порода. Эргис сам ездил отбирать.
Мы работали, а время летело; не дошли до последних пунктов, а из ближнего храма уже протрубили к молитве.
— Хватит, — сказал Баруф и закрыл глаза. — Отлично сработано, Тилам. Эту дыру мы залатали.
— Значит, пора опять в печку?
— Пора, — сказал он устало. — Да ты ведь и сам все знаешь. Контролируешь ситуацию не хуже, чем я.
— Нет, Баруф, — ответил я грустно, — только наблюдаю.
— А то?
— Я бы убрал от тебя Равата.
— Чем он тебе мешает?
— Мне?
— Да, тебе.
— Тем, что всех от тебя оттеснил. Ты остался почти один, Баруф. Тебе это нравится?
— Нет. Но это неизбежно.
— А то, что он делает за твоей спиной?
— А ты уверен, что за спиной?
— Тем хуже. Эти подонки, которых он подобрал…
— Я сам вышел из грязи, Тилам, и грязи не боюсь. У меня нет причин не верить Равату. Он достаточно предан мне.
— Преданность честолюбца? Боюсь, это товар скоропортящийся!
— Может быть, — сказал он устало, — но, кроме Равата, у меня нет никого. А он — неплохая заготовка для правителя.
— Тень святого Баада тебя не пугает?
Он ответил не сразу. Заглянул в себя, взвесил, просчитал — и покачал головой:
— Мне не из чего выбирать. Если бы я мог надеяться, что проживу ещё хотя бы пять лет. Если бы я мог рассчитывать, что ты переживёшь меня. Слишком много «если», Тилам. Остаётся только Рават. Святой Баад или аких Таласар, но он сделает то, что я наметил, и удержит Квайр.
— А народ?
— Ты опоздал с этим вопросом. Мы уже повернули колесо.
Да, мы уже повернули колесо, и народ будет драться до конца. Они осознали себя народом. Речь идёт не о политическом, а о физическом существовании, и мне больше нечего сказать…
— Хорошо. Последний вопрос. Что хуже: Садан или Араз?
Он вздрогнул, как от удара, но ответил спокойно:
— Араз.
— Значит, Садану есть к чему стремиться?
Он пожал плечами.
