Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна (книги бесплатно без TXT) 📗
Вот мы проехали Уз, и я сжался, готовясь к боли. Но боли не было. Храм был красив — и только. Это тоже ушло.
Наш караван растянулся на добрых пол-лаги. Весенняя распутица, расквасив дороги, заставила нас бросить повозки у Лобра; за нами тянулся длиннейший хвост измученных вьючных лошадей.
Распутица! Распутица! Это слово само ложилось на развесёлый мотивчик, и я все насвистывал его к негодованию гона Эрафа. Бедный старик еле сидел в седле, он совсем пожелтел и высох — да и все мы были не лучше. Только Эргис был бодр и свеж, он да его поджаренный конь; только у них хватало силы проезжать вдоль всего каравана, следя за порядком.
А вот мой бедный Блир сдал. Втянулись бока, потускнела шерсть, даже на шпоры он отвечал лишь укоризненным взглядом.
Точь-в-точь таким, каким встретил меня сейчас Эраф.
— У благородного гинура хорошее настроение?
Лишь в крайнем раздражении он так меня величал; впрочем, оно не покидало его от Арзера.
— Мужайтесь, биил Эраф! Эргис знает одну лесную дорогу — два дня, и будем в Согоре.
— Надеюсь, господь ещё раньше избавит меня от мук!
— Зачем же поминать о смерти, когда счастье у вас в руках, и ваша слава в зените? Вам ещё предстоят великие дела и немалые почести!
Напоминание о почестях его всё-таки взбодрило, и старик спросил уже не сердито:
— Позвольте узнать причину вашего веселья, биил Бэрсар. Может это и меня развеселит?
Я засмеялся и протянул скрученное в трубку письмо.
— Нет уж, увольте читать на ходу! От кого?
— От командующего, его гонец встретил нас в Азаре. Калар Эсфа извещает, что распутица остановила наши войска под Биссалом, и он будет там ждать установления дороги.
Это была единственная наша размолвка: я велел вывести войска из Лагара, когда нашим переговорам было ещё далеко до конца. Конечно, Эраф был прав — нам это здорово повредило. Так повредило, что пришлось обращаться к Тубару. И всё-таки я тоже был прав. Крир стоит под Биссалом, это всего пять дней до восточной границы, и кеватцы уже не застанут нас врасплох.
Прежняя улыбка шевельнулась на губах Эрафа.
— А почему он извещает об этом именно вас?
— Потому, что именно я его об этом просил.
— А зачем вы его об этом просили?
Вот неугомонный старик! Еле жив — и всё равно не смирится с вопросом без ответа. Должен выяснить, докопаться, разгрызть орех до ядра. Господи, как я его любил в такие минуты!
— Чтобы знать, возвращаться ли мне в столицу или ехать прямо в Бассот.
— Господи помилуй, уж не из железа ли вы, биил Бэрсар? — вскричал старик удивлённо.
— Увы, мой друг, только из плоти. И если честно — этой плоти очень хочется отдохнуть.
Как ей хотелось отдыха, бедной плоти! Я устало качался в седле, засыпал, просыпался, Отвечал на вопросы, что-то спрашивал сам, а дремота уже лежала на плечах тёплым грузом, закрывала глаза, навевала грёзы. Так хорошо было грезить, как я, вернувшись из странствий, войду в свой дом — в тот единственный дом на свете, который я вправе назвать своим, — и там меня встретят Суил и мать…
Но в сладостях этих грёз таилась горечь; она будила меня, возвращала усталость и боль в измученном теле — и мысли. Нерадостные мысли, от которых некуда деться.
Я не могу вернуться в свой дом и повидать свою мать. Она в залоге у Братства. Если я изменю, они убьют мою мать. Нет, я не изменю. Лучше я сам приду к ним в надлежащее время. Как я легко смирился со своей несвободой! Есть ведь Баруф, и он мне может помочь. Сможет? Конечно! И я попаду к нему в руки. Цепь на цепь, несвободу на несвободу? Лучше уж Братство, оно может отнять только жизнь. Я стыжусь этих мыслей, мне тягостно и противно так думать. Баруф — мой друг, он любит меня и желает мне только добра. Да! И желая добра, он поможет мне сделать выбор, очень нелёгкий выбор, который ещё предстоит. В том и беда, что выбор ещё предстоит, и выбрать я должен сам.
Я еду и думая о Баруфе, и эти мысли горьки, как жёлчь. Мы слишком похожи и слишком нужны друг другу, мы вместе — страшная сила, и это пугает меня. Мы ничего не хотим для себя, наша цель благородна, и поэтому мы опасны вдвойне. Всем можно пожертвовать для благородной цели: счастьем — чужим и своим, — жизнями… даже страной. Ох, Баруф, неужели я тебя брошу? Неужели мне придётся встать у тебя на пути?
Наш караван доплёлся до Согора. Я отдохнул пару дней, простился с посольством и вместе с Эргисом отправился в Квайр. Дороги стали непроходимы: Эргис выбирал звериные тропы, где палые листья не дали раскиснуть земле.
Тощий конь Эргиса был бодр и свеж, а с верным Блиром пришлось проститься. Эргис подыскал мне пегого жеребца, выносливого, как черт, и с таким же нравом. Мы очень повеселились в начале пути, но плётка его слегка усмирила — на время. Он подловил меня уже далеко в лесу. Выбрал момент, когда я опустил поводья, вскинул задом и встал, как пень. Я птичкою пролетел над его головою и со всего размаха плюхнулся в грязь.
— Скотина! — прорычал я, едва поднимаясь. — Я тебя!..
Конь поглядел с укоризной, а Эргис заржал так, что птицы шарахнулись с веток.
— Чего завёлся?!
— Н-не могу, — простонал он. — Бла-благородный гинур! А ведь смешно!
— Хватит ржать! Дай хоть глаза протру.
Эргис достал какую-то тряпку, скупо плеснул воды из фляги, и я кое-как протёр лицо.
— Слышь, Учитель, ты не сердись, а?
— За что?
— А я б рассердился!
Я не сердился даже на жеребца. Собрал поводья, нащупал ногою стремя и кое-как забрался в седло. А треснулся я неплохо. Эргис поехал вперёд. Молчал, молчал и вдруг обернулся:
— Одного в тебе не пойму: как это ты всюду свой? Вроде без разницы тебе — локих там, или последний мужик. И что чудно: говоришь-то по-разному, а все одинаковый.
— А мне и правда всё равно. Я людей не по званиям ценю.
— Не обидишься, коль спрошу?
— Смотря что.
— Вот победим… ты что будешь делать?
— Спроси что полегче! Чего это вдруг?
— Да так. Глянул тебя в деле… похоже, что мы одного поля ягоды — тихо нам не жить. В своих-то землях ты чем жил?
— Я же вам ещё в первый день исповедался. Наукой.
— А я вот засомневался. Больно ты драчливый, чтоб над книжкой сидеть.
— Моя наука — это не только книжки. Жестокая штука — не хуже войны. Все заберёт — и досуг, и друзей… даже жизнь, если понадобится.
— А на кой черт?
— Для людей. Понимаешь, наука — если в добрых руках — она очень много может. Накормить голодных, согреть озябших, вылечить больных. Остановить реки, раздвинуть горы, за час одолевать многодневный путь…
— А коль в худых?
— Ещё больше. Уничтожить все живое на свете — чтоб и трава не росла.
— А бог?
— Что бог?
— Спит он, что ли, покуда вы, чародеи, дерётесь?
— Знаешь, Эргис, чего-то мне кажется, что богу на нас наплевать.
— Ты это брось! Есть ещё царствие небесное!
Я даже коня остановил.
— Эргис, а ты что, надеешься туда попасть? Может, мы хоть одну священную заповедь не нарушили? «Не лги, не убий, покоряйся господину своему. Не возжелай чужого добра, наследуй долю свою и остерегись её менять». Что там ещё осталось?
— Да ну тебя! Говоришь, как враг господа нашего!
— Ладно, Эргис, извини. Зря я так.
— Нет, ты постой! Ты мне вот что скажи: как это можно жить не веруя?
— А кто тебе сказал, что я не верую? У меня своя вера: люди. Понимаешь, мне кажется, что не так уж он хорош, тот мир, что подарил нам господь. Да и ты, по-моему, от него не в восторге. Бегаешь, дерёшься… нет, чтоб сидеть да терпеть, что тебе бог определил.
— Учитель!
— Ладно, Эргис, хватит. Дурацкий разговор.
— И верно, хватит. Дурацкий разговор.
— И верно, хватит! Страшно от твоих речей! Неужто ты для людей душу готов загубить?
— Давно загубил, — ответил я равнодушно, и Эргис, со страхом взглянул меня, пришпорил коня.
К Квайру мы подъехали в темноте; только запах дыма и жилья обозначил спящий город.
