Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти - Муркок Майкл (бесплатные версии книг .txt, .fb2) 📗
Лорд-Канцлер поклонился Ди мелко и туго, Ффинн же приветствовал его чуть покровительственным добрым смешком, обыкновенно припасаемым для доктора, коего сир Томашин расценивал как безвредного и приятного старого эксцентрика, служащего Королеве скорее в качестве шута.
– Доброго утречка, доктор Ди! Ну как там чары да схемы?
Он неоднократно пользовался превосходными познаниями доктора Ди в географии, в обмен пополняя новыми сведениями трюмы мудреца.
– Вы возвернулись из очередного вояжа, сир Тома-шин?
– Датировка – не самый сильный ваш талант, Ди. – Проницательные глаза Тома Ффинна сузились, он засмеялся и постучал ногой слоновой кости по мраморным плиткам. – Я приплыл из Индий чуть более месяца тому. Нет, сим утром я отбываю, дабы торговать с Татарией и собирать пошлины с иберийских кораблей, кои обнаружу в защищаемых нами водах. Я только что от Королевы. – Он показал пакет. – Мои документы. Ныне я прощаюсь со старыми друзьями. «Тристрам и Исольда» ожидает меня в Чаринг-Кроссе, река довольно освободилась ото льда, чтобы доплыть до моря. Отправляюсь, пока сие возможно. Месяц на суше – для меня слишком. Если мне на глаза попадутся безделки из тех, что вам надобны, доктор Ди, я буду иметь в виду.
– Превечно обязан вам, сир Томашин. – Кивнув Ингльборо и Монфалькону, он заторопился прочь. – Неопасного плавания, сир. Прощайте! Ой! Парень, извиняюсь! – Доктор врезался в пажа, именуемого Клочком. – Ты. Хороший мальчик. Милый-милый. Прощайте!
Клочок придвинулся поближе к господину. Ингльборо тепло улыбнулся.
– Клочок, ты повредился? Ох и недотепа сей Ди!
– И так во всем, – согласился лорд Монфалькон, зло глядя вослед бурой мантии, исчезающей за поворотом, – кроме коварства. Мне тяжко, что он столь влияет на Королеву.
– Но не в чем-то важном, – сказал Том Ффинн. – И, кроме того, моя навигация значительно улучшилась за счет его знаний. Он не вполне дурак. Он сделал немало для моряка, Перион.
Лорд-Канцлер пренебрег сей нежеланной похвалой. Сложив руки на широкой старой груди, он глянул на друга сверху вниз.
– Тебе следует быть настороже, Том, дабы избежать обвинений в пиратстве. Особенно в Срединном море, где с избытком свидетелей. И никаких маврских кораблей. А также полонийских – и, само собой, татарских на сей раз.
– Остаются Иберия, Нижние Ланды, пара-тройка индепенденций…
– Законная добыча, определенно, – сказал Лорд Верховный Адмирал, беспечно поддерживая разочарованного Ффинна. Шишковатой рукой он рассеянно гладил Клочка по голове. – Да?
– Ты знаешь правило, Том. Не делай ничего, что поставит Королеву в неловкое положение. Навлечет стыд на Альбион. Усложнит мою дипломатию.
Том Ффинн позволил себе пронзительно усмехнуться.
– О, вестимо… ничего не делай, если уж коротко. Думается, я останусь в Узком море и маленько порыбачу. Если селедочный народ не вовлекся покуда в твои интриги, Перион!
Монфалькон был несокрушим.
– Я знаю, что ты уважаешь честь Королевы, Том.
Ингльборо кивнул, заявил веско:
– Альбион – всей планете пример.
– Я запомню. Что ж… – Вытянув маленькие сильные руки, покрытые шрамами, Ффинн обменялся рукопожатиями с друзьями. – Да не убаюкает вас воздух сего спокойнейшего Двора настолько, что вы уснете глубоким сном, дабы никогда не проснуться. И следи за здоровьем, Лисуарте.
Ингльборо коснулся своей бледной щеки.
– Я страдаю лишь обычными зимними недугами. Когда ты возвратишься, Том, я сделаюсь румян и деятелен, как всегда.
Затем сир Томашин Ффинн развернулся на пятке слоновой кости и погремел, клик-пшыть, клик-пшыть, прочь.
Монфалькон и Ингльборо, а также красивый паренек в ярде-двух позади продолжили свой путь, он же моцион, коему часто предавались, когда размеренно прогуливаться вовне становилось невозможно, и шаг за шагом удалились из густонаселенных, деловитых коридоров дворца в направлении Восточного Крыла, в те его части, кои Джон Ди недавно покинул, однако пошли глубже, через широкие, вместительные залы, полные тлеющего великолепия – знамена, доспехи, оружие, – скучного и пыльного, и далее в гулкую мглу кафедрала тирании, в Тронную Залу отца Глорианы, короля Герна, где владычествовали ныне крысы, а пауки танцевали точные, часто повторяемые па; где тени метались, бились и исчезали. Сюда проникал напрямую единственный луч света: он падал на мозаичный пол, посеребренный следами слизней и улиток. В сем световом потоке пленники Герна – любой заключенный, а то и оказавшийся не в фаворе придворный – показывались некогда тем, кто вместе с Герном скрывал себя в тенях. Трон оставался: асимметричной формы, сзади как искривленная полусфера, на пьедестале, куда вели тринадцать черных ступеней. Здесь Ингльборо и Монфалькон принялись напоминать себе о железном прошлом, истребление коего некогда замыслили и возврату коего все еще препятствовали. Было холодно; однако два старика помнили, как сумрак освещали однажды жаровни, чьи окровавленные угли смердели и шипели. Они помнили перешептыванья, отмщение задуманное и исполненное, яд, растление любой невинной души, дерзнувшей забрести в сие место.
Три фигурки казались крошечными рядом с обсидиановыми статуями, гротескными и человекообразными, – задумчивыми колоссами, вероятно все еще грезящими о разгоряченном, развращенном и фантастическом прошлом, когда Тронная Зала Герна звенела от завываний жалких жертв и грубого смеха пропойц, подонков и потерявших себя, очарованных или же объятых страхом и потому не способных вырваться из дурманящей атмосферы, что содействовала потаканию кошмарных аппетитов Герна-самоненавистника.
Зала тревожила Клочка, что прильнул к господину и взял того за руку, дабы успокоиться.
– Король Герн был безумен? – прошептал он. – Был, сир?
– Его безумие принесло Альбиону богатство, – ответствовал Монфалькон. – Всевозможные владения. Ибо, хотя он был лишен политических амбиций в обычном смысле, он поощрял среди придворных соперничество такого рода, что те вечно увеличивали богатство свое и Альбиона. Но ближе к концу стало почти ясно, что все будет утрачено. Наши враги готовились умыкнуть нажитое, ожидая после кончины Герна непременной гражданской войны. Вместо сего юная Королева Глориана взошла на престол – благодаря усилиям таких, как твой господин и я, – и за тринадцать лет ее правления наш мир из Державы грозной тьмы превратился в Державу златого света.
– Единственно жаль, – опечалился Ингльборо, – что безумие Герна явно затронуло всех нас. Из переживших то время нет никого так или иначе не развращенного, исковерканного либо поврежденного.
– Только не Королева! – настоял Монфалькон.
Лорд Ингльборо пожал плечами.
– И не вы, сир! – сказал Клочок господину в преданном изумлении.
– Мы с лордом Монфальконом служили Королю Гер-ну верой и правдой, не сомневайся. Однако нам грезилось более благородное грядущее, Периклов Век Альбиона, если угодно. Мы оберегали Глориану как символ своих надежд, натравляя Короля на тех, кто служил ему ревностнее прочих, наполняя его бедную больную голову доказательствами заговоров против него, так что постепенно он уничтожил худших своих сторонников и нанял лучших – людей вроде нас, не имевших вкуса к тому, что каждодневно вершилось в сей зале… – Ингльборо со вздохом прижал мальчика к себе. – У Королевы же девять детей, и ни один ее ребенок не является законным. Меня сие ужасает. Она не станет отрицать, что дети – ее. Она не может назвать имен сиров. Если ей должно умереть… о, наступил бы Хаос. Но если ей должно выйти замуж…
– Распря, – сказал Монфалькон. – Раньше или позже. Определенно, найдись в Альбионе мужчина, каковой нам надобен, иные языки замолчали бы. Однако она выйдет замуж только за того, кто доведет ее до – кто дарует ей покой… В сем никто не преуспел. – Он воззрился на ухмыльчивые статуи. – Глориана падет – и Альбион падет в прежнюю бездну – или хуже того – замкнуты, циничны, жадны, неправедны, слабы – мы принуждены будем вновь сделаться крошечными, мы принуждены будем гнить. Арабия желает сохранить нажитое нами, се ясно как день, – но Арабия правила бы Альбионом, а значит, катастрофа явилась бы неминуемо. Арабия слишком неуступчива, слишком горда, слишком мужественна… Мы выживаем благодаря Королеве, ее характеру, самому ее полу. Она наполняет людей собственным идеализмом, ощущением всего лучшего, что есть в Альбионе. В самом деле, она заражает мир. Но, как некоторые стащили бы солнце с неба, лишь бы стать единственными его владельцами, так некоторые, любящие Глориану больше всего на свете, видят в ней удовлетворение личных своих желаний: неспособные понять, что Альбион создал ее в той же степени, в какой она создала Альбион, и что, уничтожив корень, они уничтожат и цветок.
