Связующие нити (СИ) - Татьмянина Ксения (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
Зарина тоже фонтанировала энергией, — она каждый раз приносила на работу уже не просто цветы, а специальные букеты, которые Нил забирал утром для своей Дины. Она старалась неимоверно, и всякий раз мы не могли сдержать восхищения от той изысканности и вкуса, с которыми она составляла эти композиции, — то нежные, скромные, небольшие, то пышные, яркие, целой корзиной.
Пуля стала прежней. По крайней мере, она никак не проявляла своих переживаний, и вновь превратилась в милую Пульхерию, которая грызет карандаш, записывая рецепты на листочках, и потом описывает нам возможный вкус её нового блюда.
Мы с Тристаном тоже продолжали привычную жизнь, — обсуждали его работу, мою работу, возобновившиеся слухи о том, что городские власти собираются сносить Здание, решали вместе, что же дарить на годовщину свадьбы моих родителей и что дарить, если вдруг решат пожениться Нил с Диной. Я готовила ужины, он завтраки, а когда кончился апрель и мои обязанности из‑за проигранного спора вновь были поделены поровну, то стало всё совсем как обычно. Единственно, что изменилось, так это то, что я теперь никак не хотела работать над предлагаемыми заказами, на уроках мне было всё более и более скучно, у родителей тоже, а когда я приходила к Гелене, то всякий раз у меня возникало чувство подавленности. Она какими‑то пространными фразами говорила о жизни, но так, что я не могла понять эти речи никакой логикой, и всю неделю мне приходилось душить в себе что‑то, что явно прорывалось, вызывало душевное беспокойство, тревогу, близкие беспричинные слёзы и многое — многое ещё, что меня саму пугало.
Я не хотела больше никого ни о чём спрашивать, чтобы не травить себя теми горькими чувствами, когда начинаешь сомневаться и хотеть чего‑то, что тебе недоступно. Эти качели от страдания к радости я решила объяснить именно весной, её непонятным влиянием на организм, а потом я нашла и другую причину: за три с лишним года я истосковалась по солнцу, физически и психологически по солнечному свету, и эта прошедшая зима, видимо, для меня стала настолько критической, что первое весеннее тепло и удлиняющийся световой день довели меня едва ли не до умопомрачения. Когда я спросила об этом Тристана, каково ему столько лет жить "совой", он сказал, что на работе его чертёжный кульман стоит перед самым большим окном, — во всю стену, и он привык отмечать первый луч солнца, который его коснулся, и дальше вбирать весь световой день на сколько это только возможно. Зимой лишь пять или шесть часов, а летом гораздо дольше. Это опять было что‑то новое для меня, то, что о Тристане я ещё не знала. А, вспомнив, что он к тому же чертит какой‑то свой творческий проект, я и обрадовано и грустно подумала, что как бы мы ни были родственны духом, как бы я не изучила все его привычки, но до конца разгаданным, познанным и открытым он для меня не будет. Радости от такого открытия я испытала больше, чем печали. Мне это понравилось.
Так прошёл почти месяц. Посетителей в агентстве не было. Наступила середина мая, всё цвело. Люди носили уже летнюю одежду и готовились к отпускам. Мои ученики подсобрались, перестали прогуливать, сетовали на уроках, что столько не успевают по серьёзным дисциплинам, и начинали нешуточно беспокоиться о провале вступительных экзаменов.
Как раз перед самыми выходными, — в ночь с пятницы на субботу в агентстве отсутствовали Тристан и Нил, у них был законный отгул, и вечером Трис предупредил меня, что завтрака не будет, потому что они, взяв Дину, уходят в бар. В Здание с остановки я шла одна, и Вишнёвый переулок был для меня настолько знаком, что никогда не пугал, не смотря на позднее время. О Здании я тоже всегда так думала, и уже даже забыла про случай с приоткрытой дверью, как внезапно почувствовала страх, едва ступив на первую ступеньку. Это было неясное. Никакого присутствия постороннего человека я не почувствовала, но ощутила — в подъезде что‑то не так. Поднявшись на третий этаж, медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху и приглядываясь к каждому пятну, я увидела кресло. Оно изредка появлялось на разных этажах, — стояло то у дверей, то у окна лестничной площадки, то в углу между чьей‑то дверью и мусоркой. Оно всегда появлялось одно и то же, и само по себе было даже домашним, а не страшным. Что меня ввело в ступор перед ним, так это сидящая на подлокотнике куколка. Та самая. Потерянная куколка Виолы.
Всего с ладошку величиной, безликая, немножко потрепанная и потёртая она была — не игрушка. Скорее маленькое существо, странное создание с заключённым внутри духом. Я не верила в призраков, не верила в мистику, и считала это выдумкой, и, может быть, только из‑за рассказа Виолы я воспринимаю эту вещь, как одушевленную… не знай я истории, я бы взглянула на куклу как на куклу, а теперь моё собственное воображение дорисовывает то, чего нет. Однако я взяла её с кресла осторожно, как маленького котёнка, и также аккуратно положила себе в сумку, не закрывая, оставляя доступ воздуха… из уважения что ли.
Я вошла в агентство ровно в двенадцать, — и Пуля, и Зарина, и Вельтон были на месте, а часы — ратуша отбивали свой бой.
— Привет.
— Привет.
— …нам с друзьями тогда по семнадцать было, самая юность, и вот один наш друг однажды приходит и говорит, что он женится! Вчера ещё познакомился с девушкой, мы её и не знали совсем, а потом выяснилось, что ей ещё и тринадцати нет, ребёнок! Он её ждать собирается до совершеннолетия! Стал говорить, что это как в древние времена, когда помолвка будущих супругов едва ли не с колыбели могла состояться. Как мы над ним смеялись… — Вельтон сам похохотал, а Зарина не выдержала даже такой маленькой паузы, и после того как она нетерпеливо воскликнула "и что дальше?", он запальчиво продолжал: — А столько лет — шутка ли? Парень молодой, сначала послужил, потом в университет с нами на инженера пошёл учиться, девушек вокруг него вилось тьма. Сам из себя видный становился, после службы так в нём ничего от юнца не осталось, окреп, подрос, возмужал, в свои едва за двадцать не цыплёнком, а орлом смотрелся… а, забыл сказать. У них с невестой уговор был один, она с матерью в другой город уезжала, далеко. У матери контракт был заключён на пять лет на одном заводе работать, так что их разлука ещё годик прибавила, и договорились они, чтоб душу друг другу не травить, не писать, и не созваниваться, а встретиться, как она вернется…
— Да ладно! — Пуля недоверчиво сверлила Вельтона взглядом.
— Наши парни к концу этих пяти лет уже и смеяться устали, только у виска покручивали пальцем, что этот олух оказался таким романтиком, жить на полную катушку не желает, романы не крутит, как принц свою невесту дожидается и праведником живёт. Находились даже те, что заботливо просвещали друга о том, что наречённая его не дура, и давно своего слова не держит, что он один такой… тюфяк. Некоторые его уважать перестали, не настоящий он мужик, а как белую ворону побить пытались, — так он им таких… ха — ха! …тюфяков навешал, что больше никто не трогал. Стыдно сказать, что я за него не заступался, но и не осуждал. У нас дружба сама собой распалась, по другим причинам, но на парах‑то мы виделись и разговаривали.
Сумка у меня была как торба — просторная, глубокая, и куколка на самом дне лежала. Я, сев за свой стол, положив эту сумку перед собой и слушая Вельтона, всё время думала о ней. Она меня жгла, как спрятанный за пазуху горячий камень, и я начинала переживать так, словно укрывала в своём доме от врагов раненного партизана. Не просто так появилась она здесь, а для того, чтобы я её вернула. Великое Здание, в квартирах которого жило само Время и Пространство, отыскало её само, потому что человеческих усилий было недостаточно… И всё же парадокс, — Здание для меня было живым, и все его проявления не удивительным, а в Куколке я страшилась увидеть запрятанную женскую сущность души, и поверить в это, как в данность. Для леди Гелены подобные вещи, наверное, просты так же, как прост букет гвоздик.
— Мораль‑то в чём, хорошие мои дамы, что куколка станет бабочкой… — Вельтон заканчивал свою историю. — Приехала эта девочка к нему, только ей уж, конечно, восемнадцать было, — такая красавица, и такая тихоня, скромная, как первый подснежник. У нас тогда весь курс рухнул, как подкошенный, мы к этой паре каких только сказочных прозвищ не приклеивали, а смеяться перестали даже самые разбитные. Чтобы такое чувство вырастить, нужны и время, и сила, и терпение, — вот вам и бабочка. Нил сейчас такой же ходит — летает!
