Связующие нити (СИ) - Татьмянина Ксения (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗

Ксения Татьмянина

Связующие нити

Пролог

Вы когда‑нибудь теряли людей?

Вот так, чтобы навсегда. Чтобы никогда и нигде ваши жизненные пути не пересеклись больше, и всю жизнь потом в памяти всплывал день, когда вы не перезвонили, не назначили встречу, не спросили, как зовут, или даже просто не заговорили друг с другом. Случайные попутчики сошли на разных станциях, а та связующая ниточка, которая неожиданно между вами сплелась, натянулась до предела. Не трос. Не канат. Даже не шнур.

Всего лишь как паутинка, а будто бы нерв затронут, — чувствительный, тревожный. Струна.

Вы когда‑нибудь теряли людей?

Если каждый раз незримая сила возвращает вашу память к определенному моменту жизни, где, это только сейчас понятно, существовал поворот. И тогда это чувствовалось, и тогда звенел в сердце набат, крича: «Верни! Верни!», но вы улыбаетесь с непонятной грустью, машете рукой в окошко поезда, кладёте трубку, выкидываете единственное письмо, переезжаете не оставляя адреса, выходите на остановке, так и не заговорив с улыбчивым попутчиком. Что делать? Стоять у окна и смотреть, как дождь касается стекла с той стороны и размывает чёткую картинку, а связующая ниточка, звенящая струнка, не разъединённый контакт посылает слабые импульсы кому‑то: я тебя помню.

Вы когда‑нибудь теряли людей?

Если да, то вы поймёте рано или поздно, где и когда это случилось. Вспоминая и вспоминая, доходя до предела тоски и одиночества, потеряно блуждая по городским наводнённым улицам, вы сами не замечаете, как прошло время. Уже ночь. Домой не хочется. Хочется в прошлое, в которое не попасть. И, поднимая глаза, вдруг замечаете незнакомое Здание. Крыльцо. Двери. Надпись над входом:

Глава 1.Мастерская

Больше трёх веков этот зверь лежал на своём постамента, уронив величественную голову на камни. Пасть его была приоткрыта, глаза умирали, а складки на лбу сложились в последние муки боли. Огромный, побежденный, с обломком меча в боку, у самого сердца. Каждый раз казалось, что сейчас грудь его расширится последним рычащим вдохом и исчезнет навсегда мощь и красота царя зверей, убитого в битве за жизнь. В этот миг к нему можно было подойти. В этот миг к нему можно было протянуть руку и провести по мощной голове ладонью, дотронуться до лапы, — он даже не пошевелится.

Так рано в парке ещё никого не было. Воробьи этим утром впервые очень по — весеннему рассыпались чириканьем со всех сторон, и каменный зверь терпел на своем ухе живого суетливого воробушка. Только такие, как эта птичка, убеждали меня, что волшебное изваяние на самом деле всего лишь скульптура. Одному застывшему мгновению три века. Уникальность этого творения заключалась в иллюзии, что зверь был львенком. Он родился в прайде, играл под палящим небом, учился охотиться. Скалил клыки и крался на мягких лапах по саванне, по — кошачьи двигая лопатками. А теперь лежит здесь. И вот — вот сделает последний вдох в своей жизни. Я смотрела на линии шерсти, клокастый хвост и поломанный коготь на задней лапе, — и это родилось из‑под резца? Из камня?

— До завтра, зверь, — я погладила животное по холодной мочке носа и пошла дальше.

Путь до мастерской всегда пролегал через городской парк. Здесь было много скульптур, они жили каждый в своем уголке, никого не тревожа и никому не мешая. И после поворота передо мной выплыла статуя капитана, указывающего подзорной трубой в сторону университета. Мастерская располагалась на верхних этажах в большой аудитории с высокими окнами для доступа воздуха и света, а внутрь меня пропускали узкие двери и мраморные ступени поднимали ввысь.

Через час, в восемь, были классы.

Это была мастерская пригодная практически для всех занятий. Гипсовые слепки, ряды мольбертов, разбитые в нишах между окон полки с разными предметами и драпировками, рабочие столы с резцами, стеками, кистями и мастихинами. Сколоченные подрамники в углу, постановки. Пыль от графита и пастели. Заляпанная краской мусорка. Запах масла и растворителя, запах сырой глины из чана в подсобной кладовке. Всё, что душа пожелает, только руку протяни, будет в твоем распоряжении и слушаться тебя беспрекословно, если ты знаешь свое дело. На стене напротив окон висели в рамах выпускные работы по рисунку и живописи, а низкие стеллажи под ними пухли альбомами и учебной литературой по основным дисциплинам изобразительного искусства.

Ключ занял своё место в маленьком деревянном бочонке. Эта мастерская принадлежала городскому университету, который я сама закончила пять лет назад, и здесь проходили подготовительные курсы абитуриенты. Моя удача была в том, что я попала сюда работать. Конечно, в ряды маститых художников я не входила, но один предмет по моим силам всё же нашёлся, — «ахр», как его здесь коротко называли. Анализ художественных работ. Денег платили мало, но эта должность давала мне гораздо больше, чем деньги. Я могла подстраивать свои собственные уроки под любой график, а в связи со своей второй работой по ночам, это было самым идеальным преимуществом.

Под окнами раскинулся парк. Я ещё немного постояла у широкого подоконника, и только потом скинула на вешалку пальто и вязанный длинный шарф. Переобулась.

Что сегодня? Сегодня творчество Моркутта и Пантиа. Двух художников начала эпохи. Порывшись в альбомах, выудила самые известные репродукции их картин и разложила на полу. Беглый взгляд, несколько перестановок, и мне показалось, что я нашла, каким вопросом зацепить юные головы.

— И всё‑таки?

Время подкрадывалось к десяти утра. Группа, уже закончив все задания, собирала после краткого просмотра свои эскизы к поставленной теме, и на вопрос: что оказалось самым трудным в композиционном решении, ответить не могла.

— Может быть, сравнение, — пожала плечами одна из девушек. — Я не знаю…

Неудачный урок. Никто из учеников не смог увидеть того, чего я от них добивалась. Ни один.

— Простите, — посовещавшись у входа, пять девушек решили остаться. Выслали одного парламентера, — Вы сами рисуете что‑нибудь?

— То есть?

— Нам бы хотелось посмотреть.

— Хотите потренироваться в анализе над моими работами?

— Нет, просто интересно, — миролюбиво добавила другая. — Нам по другим дисциплинам преподаватели иногда показывают над чем работают.

Не очень я любила это. Не критики боялась, не похвалы стеснялась, мне, по сути, не важно было, что кто скажет. Только показывать было нечего, — я большей частью тренировалась над орнаментами и неформальными композициями, а натюрморты, пейзажи и жанровые произведения оставила в прошлом.

— Да… есть одна работа. Если вы так хотите увидеть, то, пожалуйста.

Пару недель назад я отошла от правил и поддалась одному желанию нарисовать портрет. И название придумалось раньше, чем я сделала первый штрих: «Портрет идеального мужчины».

Это была пастель, пятьдесят на семьдесят, под матовым антибликовым стеклом.

Глаза с внимательным прищуром. Глубокая тень от переносицы и узкого с горбинкой носа падала на правую половину его лица. Широкие и выступающие скулы, впалые щёки, отчетливая линия губ. Черты его лица хоть и были резковаты и худы, он этим был по — своему красив.

— Это одна из последних работ.

— А кто это?

— Это… — я заулыбалась, — один незнакомец, который однажды одолжил девушке зонтик.

— Вам?

— Мне. Вопросы ещё есть? Тогда в следующий раз ровно к восьми я вас жду с ответом на сегодняшнюю задачу. Подумайте.

— До свиданья.

В мастерской я осталась одна. Отставила портрет к дальней стенке, встала напротив него и долго смотрела. Как хорошо же я помнила его черты… до мелочей. И до мелочей помнила тот день, когда мы встретились.