Ученик колдуньи (СИ) - Колдарева Анастасия (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Жилые помещения находились в башне этажом ниже. Гвендолин выделили целую комнату: не слишком просторную, зато с крошечным окошком, матрасом, тканым пледом и подушкой, набитой сеном. Под потолком, помимо паутины, были натянуты веревки, на которых сушились душистые травы, особенно сильно дурманил запах шоколадной мяты.
Рядом имелись и другие помещения: покои Дориана, спальня Нанну, лазарет, кладовые, подсобки, под завязку набитые рабочим инвентарем. Еще была кухня с большим столом, захламленными шкафчиками, рукомойником и деревянной кадкой с водой.
— Насчет Айхе я тебе вот что скажу, — произнес Дориан, усевшись за стол, пока Нанну резала хлеб, сыр и овощи. — Чтобы стать учеником колдуньи, он подписал договор, который должен храниться у госпожи. Безропотное повиновение ее приказам может быть лишь платой за обучение, а вовсе не стремлением его сердца. В драконьем облике Айхе осознает куда меньше, чем в человеческом, и это защищает его душу, мешает озлобиться. Но колдовство откладывает отпечаток на своего хозяина, и если не знать меры, оно отравляет. Про мальчика всякое болтают, а я сомневаюсь, что он жесток от природы. Волшебство такая штука… с годами оно оттачивает самые низменные чувства, культивирует пороки: гордыню, эгоизм, тщеславие. Госпожа, например, не всегда была жестокой: власть и колдовство искорежили ее душу.
Нанну с притворной жалостью шмыгнула носом.
— Сейчас разрыдаюсь, — язвительно кинула она, разливая в глиняные кружки компот. Или вино.
— А в этом договоре… ну, который Айхе подписал, случаем, не указано, чем он расплатился?
— Как в любом договоре, — согласился Дориан, — должны быть условия, обязательства, ответственность сторон.
Наверное, сумасбродная идея чересчур явственно отразилась на лице Гвендолин.
— Не-не-не, и думать не смей! — Нанну энергично затрясла головой:
— Важные бумаги госпожа хранит в кабинете, — словно науськивая Гвендолин, сообщил Дориан заговорщицким шепотом. — В ящиках стола, под замком.
— Ты в своем уме? — Нанну покрутила пальцем у виска. — Ты к чему девчонку подстрекаешь?
Дориан загадочно усмехнулся:
— Сама разберется.
— Мне кажется, Айхе здесь плохо, — призналась Гвендолин, вдохновленная неожиданной поддержкой алхимика.
— Да с чего ты взяла? — поразилась Нанну. — Мальчишка превосходно устроился: живет на готовом, дурака валяет, не работает — в мыло себя уж точно не загоняет. А видела бы ты его комнаты в замке! Если это называется «плохо»…
— Но у него ведь где-то есть родители? — предположила Гвендолин.
— Если и есть, он их стыдится. Иначе не сочинял бы небылицы о неведомом могучем божестве…
— И все равно они его ждут. — Гвендолин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы от тоски по маме и отцу. Нанну протянула ей бутерброд с сыром, и девочка вгрызлась в него, стремясь отвлечься и унять боль в груди.
— Ешь, давай, — посоветовала Нанну, — и ложись спать. А с Айхе сама поговоришь. Раз он тебя не чурается, то, может, и расскажет о себе.
— Спасибо, — пробормотала Гвендолин.
Она вдруг вспомнила, что не ела уже двое суток. Непонятно, как вообще продержалась на ногах столько времени! От разбавленного вина закружилась голова. По щекам вдруг сами собой потекли слезы, Гвендолин их поначалу даже не заметила, а когда опомнилась, уткнулась лицом в ладони и безудержно, надрывно разрыдалась.
— Ну, не плачь, не надо, — Нанну участливо погладила ее по плечу, — все образуется.
— Пусть, — возразил Дориан спокойно, — полегчает.
И Гвендолин рыдала, и рыдала, и рыдала, выплескивая из себя скопившуюся боль, и безнадежность, и горькое, бесприютное одиночество — все, что тисками давило на сердце и мешало дышать.
Ночь расстелила над землей густой облачный мрак, скупо сбрызнув звездными крапинками прорывы между тучами. Дуновения свежего ветра проникали сквозь крошечное окошко, но были не в силах разбавить удушливый аромат сухих трав. Бесчисленные метелки, едва шевелясь, пронизывали комнату каким-то таинственным, потусторонним шелестом.
Натянув жесткий тканый плед до самых ушей, Гвендолин скорчилась на матрасе, тщетно пытаясь забыться. Солома в подушке колола щеку, мышцы ныли от усталости, а в тяжелом затылке пульсировала боль. Веки давно опухли от слез, но те все не кончались: нет-нет, да и текли по вискам, капая на наволочку и спутанные волосы. Гвендолин трясло от озноба, от пережитого ужаса, от тоски и безысходности. Когда покровы дня, полные ярких впечатлений, оказались сорваны, она вдруг с ужасающей ясностью осознала, что может сгинуть в этом кошмаре навечно. Никогда не отыскать путь обратно, не увидеть родителей, не спасти Дэнни. Призрачный мир заглатывал ее, заталкивал в свою ненасытную плотоядную утробу, где царили чернота и хаос, где тлетворное дыхание смерти пропитывало и отравляло каждую минуту, каждый миг… Обессиленная, беззащитная, Гвендолин дрожала под одеялом, натягивая его все выше и выше, и жмурилась до рези в глазах, чтобы стереть врезавшиеся в сетчатку чужие лица и чужеродные пейзажи. Пусть все это окажется сном — температурным бредом, вызванным ангиной, или галлюцинацией, навеянной оккультными побрякушками тетки Тэххи. Пусть назавтра она проснется в своей постели, в окошко проберутся утренние лучи солнца, и мама пригласит к завтраку знакомым с детства хлопком по двери. Стоило только очень-очень сильно захотеть и ещё покрепче зажмуриться, как все это непременно сбудется…
Через час или два Гвендолин все же удалось задремать. Ее затянуло в тяжелое, мучительно небытие, наполненное пугающими отголосками реальности: жарким дыханием Левиафана, утробным вытьем голодных шша, их цепкими лапами, выныривающими из мрака, и грозными криками Кагайи, взрывами котлов в лаборатории Дориана, робкими прикосновениями Айхе, его вкрадчивым шепотом:
— Гвендолин…
Всхлипнув, она ткнулась лбом в теплую ладонь: не уходи, не оставляй меня одну.
— Гвендолин, — шепот повторился, на сей раз громче, настойчивее.
Вздрогнув, она распахнула глаза, сдернула с головы плед — и увидела над собой озабоченное лицо Айхе, расцвеченное тусклым светом лампы в желто-оранжевые тона.
— Извини, что разбудил, — юноша отстранился и убрал руку. Значит, его прикосновение тоже не пригрезилось? — Раньше придти не получилось.
Гвендолин задохнулась. Внутри вдруг разразился ураган эмоций, грудь заходила ходуном, в горле забулькали рыдания — и, бухнувшись лицом Айхе в колени, она позорно разревелась. Мальчишка на мгновение опешил. Потом принялся гладить ее по волосам: сначала несмело, а затем, не встретив сопротивления, увереннее.
— Тс-с-с, ну чего ты… не реви… все не так уж плохо.
Мало-помалу Гвендолин угомонилась. Застыдилась своего порыва и отодвинулась, всхлипывая, нервно заправляя за уши растрепанные волосы.
— Смотри, что я тебе принес, — Айхе протянул ладонь.
Пряча глаза, Гвендолин приняла подарок: длинный кожаный шнурок, на который были нанизаны бусины из камня, дерева, морских раковин.
— Красиво, — прошептала она.
— Можешь надеть на шею или намотать на руку. Вот, гляди, это лиственница из нашего парка. И клен: если нагреть, он будет светиться. Это железное дерево — оно растет только на острове Дриад, в тысяче километрах отсюда. А это панцирь морского таракана. Не бойся, он уже не пахнет, ему лет восемьсот. Это тигровые ципреи, я сам их выловил…
Он успокаивал ее, как старший брат — испуганную грозой сестренку. Гвендолин впитывала его голос, его неожиданное участие, его теплую близость и тихо млела, не веря собственному счастью. Когда бусины кончились и Айхе замолк, она стерла со щек уже почти высохшие слезы и улыбнулась:
— Здорово.
— Здесь тоже можно жить, — поджав ноги, Айхе уселся на пятки и резким движением отбросил с лица темную челку. — Но ты обязательно отправишься домой.
Его голос излучал твердую уверенность.
— Значит, ты поможешь? Нанну говорит, самой мне не найти дорогу к порталу, путь заколдован и…
