"Наследие" Печать Бездны - часть 1 - Седов Вячеслав (книги онлайн полные TXT) 📗
Толстяк довольно ухмыльнулся гному.
— Небось считаешь, что все на Материке слабаки и никто не сможет поставить на место твое бездонное брюхо?! — вдруг выпалил Бритва, — Переведите ему!
Помощник капитана вовремя подсуетился и постарался как мог, разумеется, не принимая в расчет добавленные позже фивландские смачные ругательства. Островитянин внимательно выслушал и закивал гному, распаляя еще пуще и без того знаменитый швигебургский азарт.
— Феникс, дружище, — с улыбкой процедил сквозь зубы Бритва, не сводя взгляда с толстяка, — Сними-ка свой бандаж, а то, как я погляжу, запамятовал ты о нем. И покажи этому жирдяю, как у нас едят настоящие наемники!
Под дружный смех моряков и убийц драконов Карнаж на глазах своего противника снял кожаный щиток и с утробным урчанием снова набросился на съестное. Изумлению островитянина не было предела. Он подхватил палочки и пытался изо всех сил угнаться за полукровкой, но в результате свалился под стол в глубоком обмороке.
Посетители повскакивали со стульев не в силах поверить в то, что произошло. Пусть даже «ловца удачи» хватило не надолго, и он бросил палочки немногим позже своего противника, но сам встал и держался на ногах все то время пока чествовали нового «великого обжору»…
— Гортт, какого черта? — Карнаж зевнул, чуть не свихнув себе челюсть, и озадаченно уставился на гнома.
— Пойдем-пойдем. Тебя кое-кто хочет видеть.
Гортт пошел вверх по лестнице. Его гулкие шаги на скрипучих ступенях, казалось, разносились по всему спящему мирным сном борделю от фундамента до черепицы. Феникс скривился — то ли ему чудилось, что гном ступал громко из-за гробовой тишины, воцарившейся в заведении лишь глубокой ночью, то ли его слух снова обострился настолько, что вызывал беспокойство у своего обладателя. Не говоря уже о том, насколько полукровку смущало собственное неслыханное обжорство сегодня.
«Ловец удачи» нехотя поплелся следом за Горттом. Ему очень хотелось спать и он ворчал, не скрывая своего неудовольствия оттого, что его подняли ни свет ни заря, даже не объяснив в чем, собственно, дело.
В руках Гортта Феникс заприметил какой-то кулек, пока они шли по узкому коридору освещенному всего одной масляной лампой. Гном остановился возле двери и замер. Через несколько мгновений женский голос по ту сторону тихо предложил им войти.
Она сидела возле окна. В руках хозяйка борделя держала сямисэн [6] и все не решалась тронуть струны. Несколько раз ее рука порывалась начать игру, но после того как следом за гномом вошел полукровка, она вовсе отложила лютню и встала им навстречу.
— Благодарю тебя, Гортт, — чуть слышно произнесла на феларском женщина, принимая кулек.
— Мне жаль, что не смог принести тебе ничего кроме этих горестных реликвий, Ютай… Хотя… я привел тебе того, кто сможет доставить толику утешения твоему наполненному горем сердцу.
Карнаж был изрядно удивлен такой речи от гнома, которого, как ему казалось, он уже знал довольно неплохо. Сложив руки на груди «ловец удачи» выпрямился, рискуя встретить макушкой низкий потолок, и сосредоточенно нахмурился. Его черные глаза забегали по комнате, напряженно вглядываясь особенно в темные углы, где зрение подводило.
— Вам нечего опасаться, — заверила Ютай, приблизившись к нефритовой курильнице на низком комоде у стены.
Карнаж по обыкновению издал в ответ свой едкий смешок. Он сотни раз слышал подобные слова, а потом еле уносил ноги. Пусть даже произнесшая носила такое обнадеживающее имя, которое переводилось с островитянского как «гостеприимство» или «теплое радушие». К сожалению, это еще больше настораживало «ловца удачи», вместе с тем, что он никак не мог вспомнить, где же видел ее раньше. С ним подобное редко случалось. Ранкены обладали отличной памятью на лица, потому что их этому специально обучали. Далеко не всегда «дикий меч» знал имя того, кого должен был убить, а «ошибки» допускать не позволялось. Отчего адепты хорошо запоминали всех, с кем они встречались хоть раз, ведь, зачастую, будущую жертву им показывали где-нибудь на городской площади в толпе народа. Вторая же встреча, как правило, была и последней, заканчиваясь поединком.
От курильницы в свете лучины поднялись клубы ароматного дыма. Она развернулась на его смешок и одарила пронзительным взглядом.
Гортт с укором посмотрел на Карнажа, откланялся и вышел. «Ловец удачи» подался было следом, но Ютай остановила его фразой на островитянском, что оказалась надежнее воздвигнутой на его пути и каменной стены толщиной в добрых пять футов:
— Останься, Заннин, нам есть о чем поговорить.
«Ловец удачи» опешил и удивленно воззрился на эту странную женщину в фиолетовом островитянском платье с вышитыми белыми лилиями, потеряв на время дар речи.
— Да, я знаю имя, данное тебе наставником, ранкен, — Ютай с легкой улыбкой посмотрела в вытаращенные на нее черные глаза полукровки.
— Откуда? — выдавил изобличенный ранкен и машинально схватился за рукоять меча за спиной у пояса.
— Если бы ты так страстно не хотел забыть кое-что, то сейчас бы не порывался меня убить, — опять обезоруживающая улыбка, и снова поразительно знакомая.
Ютай распустила свои длинные черные волосы и подошла к «ловцу удачи», безбоязненно проведя пальцами по его кисти, вцепившейся в рукоять меча. Она спокойно ждала, когда он вспомнит. Сказанного ей было довольно. Взгляд Карнажа стал отсутствующим. Он ушел в потаенные глубины памяти.
Почему не мог убить ее прямо здесь и сейчас — Феникс не понимал. Кодекс велел сразу и без колебаний убивать всякого постороннего, кто узнавал имя ранкена. Остановить расправу мог только запрет, а запретить подобное мог только сохё [7] «Диких мечей». Киракава, старый учитель Карнажа, был сохё, и мог наложить запрет, «который невозможно было забыть». Однако кодекс гласил, что вместе со смертью запретившего также умирает его воля, если только волю покойного не примет в наследство мэйдзин [8] ранкенов, согласный следить за ее исполнением. Это также сохраняло у адепта «невозможность забыть».
По спине полукровки пробежал холодок. Ютай могла убить его здесь и сейчас и он вряд ли смог бы перебороть Запрет, то есть даже не вынул бы оружия и не попытался бы сбежать… За что же этой странной женщине даровалась подобная защита?
Воспоминания кружились в голове «ловца удачи», постепенно вырисовывая целую картину. Ее знакомое лицо никак не давало покоя…
Киракава часто водил его на торговую площадь в Трёделе или в порт, когда прибывал корабль с Материка. Наставник наугад выбирал любого человека из толпы и велел ученику запомнить его внешность, после чего они возвращались в свою лачугу. На обратном пути Киракава специально вел своего подопечного по запруженным жителями улицам, чтобы тот не мог сосредоточиться на только что увиденном им лице. Когда они достигали жилища, учитель завязывал молодому ранкену глаза и велел сидеть несколько часов не двигаясь, восстанавливая в памяти именно того, кого приказал запомнить. На следующий день Киракава каким-то образом находил то место, где обитал приезжий или просто житель города и приводил туда ученика. Хуже всего Фениксу давалось вспомнить в толпе кого-нибудь из островитян, так как по началу они казались ему чудовищно однообразными во внешности. Но позже сидение с завязанными глазами уже не требовалось, и, видя успехи ученика, Киракава перешел к самому сложному для полукровки на тот момент: как именно находить того, кого требовалось запомнить…
Словно из глубокой тени воспоминания выступали одно за одним. Вот Карнаж снова идет по тем улицам… В нос бил запах крови. Он тщательно отмыл меч и руки, но этот запах не оставлял его, преследуя от той самой дорожки в саду под сенью старого вишневого дерева. Кисло-горькое ощущение расползалось от корня до кончика языка, оставляя во рту сухость от горячего частого дыхания. Молодой ранкен не чувствовал жары. Пот заливал глаза, но они оставались широко распахнутыми и смотрели прямо перед собой. Он нес в руке свою и только свою добычу — два мешка риса, что выменял на лоскут той дорогой ткани, что зло оторвал от рукава мальчишки, храбро кинувшегося на него со своим деревянным мечом. От легкости, с которой он справился с сыном убитого им воина по телу разливалась странная сладость, словно оно было довольно быстротой рефлексов, не позволивших даже коснуться его. В тоже время голова была пуста, мысли растворялись на кончике языка, оставляя то самое кисло-горькое ощущение непоправимого. Свершенного и абсолютного в своей сути — убийства. Первого. Лишь первого. Хотя тогда казалось, что он, Карнаж, вкусив такой горечи почти до слез, никогда больше не станет убивать. Он бы даже поклялся себе в этом, но слезы так и не скатились по щекам. Они заполнили глаза, но остановились там, у подножия двух черных пропастей ран'дьянских зрачков.
